Ты всегда можешь написать мне (гет)

После того дня или, если сказать точнее, после той ночи мы часто приходили вместе на кухню, не сговариваясь между собой. Сириус пил чай или что покрепче и рассказывал мне всякое из его жизни. Я внимательно и с интересом слушала. На самом деле он много повидал, и я иногда, когда слушала, содрогалась при мысли, что же ему пришлось тогда пережить. Я думала, что именно поэтому он стал таким сильным сейчас, всегда способным приободрить другого и показать ему, что некоторые насущные проблемы вовсе не такие серьезные, какими они кажутся на первый взгляд. За эти несколько ночей мы стали гораздо ближе друг к другу…

Дни мы весело проводили втроем. Хоть нам и нельзя было выдвигаться на улицу, мы все равно пару раз нарушили это нерушимое правило. Один раз, когда мы ходили в маггловский зоопарк. Не знаю, почему мы пошли тогда именно туда, но, по-моему, нам всем это понравилось. Я сама часто ходила с родителями в детстве, да и Гарри со своей семьей тоже, так что нам это было не в диковинку, но вот Сириус был в полном восторге.

Второй раз мы выбрались за одеждой. Уже приближался праздник, а у Гарри не было никакого наряда (ему и не надо было, но Сириус настаивал). У меня было то самое платье, в котором я хотела показаться перед Сириусом на Рождество. Он убеждал, что мы должны что-нибудь присмотреть для меня, но я решительно отказалась. Для Гарри мы купили черный строгий костюм и голубую рубашку. Мы с Сириусом просили его еще поглядеть, потому что, утверждали мы в один голос, это было слишком банально. Гарри отказался, остановив свой выбор на этом. С этим достижением мы и вышли из магазина, тихим шагом направляясь в сторону дома.

Я забыла сказать. Забыла добавить кое-что о наших ночных разговорах и посиделках. За нашим чаем мы всегда избегали одной темы. Сириус никогда не заговаривал ни об Азкабане, ни о нависшей над нами опасности. Не то чтобы кто-то из нас боялся об этом говорить, просто… Я не знаю. Не знаю, как это сказать. Просто, сидя тут в теплых креслах, смеясь, глядя друг на друга, мы оба чувствовали себя в полной безопасности. Это была какая-то нерушимая и неприкосновенная наша тайна. Именно тайна, ведь даже Гарри не знал обо всем этом.

— Гермиона, хватит уже читать, время обедать, — сказал Гарри с ноткой упрека в голосе. Мне кажется, он о чем-то догадывался, но сам не мог бы себе в этом признаться. — Кстати, я получил письмо от Рона.

— Так-так, и что же он пишет?

— Отпрашивается у мамы к нам на Рождество, — хмыкнул Гарри. — Моет полы и очень старательно прибирается в комнатах.

— Ох. Не думаю, что на Молли это может повлиять, — мы оба расплылись в улыбке. — В любом случае было бы неплохо, если бы он смог приехать. Но ты же знаешь, где он, там и все Уизли.

— Это точно. Он передавал нам привет от Джинни. Тебе пламенный.

— Дай угадаю. А тебе — очень пламенный? — ухмыльнулась я. Насчет любви Джинни к Гарри ни у кого уже не оставалось сомнений, поэтому все только и делали, что подшучивали над этим. Не при ней, конечно, да и вообще по-доброму.

Гарри покраснел. У меня промелькнула мысль: «И почему он все время краснеет? Как девственная школьница, вот точно. Даже я столько не краснею».

— Не знаю, насколько пламенным был ее привет мне. Но.. Гермиона. Джинни ведь хорошая?

— Хорошая, конечно. Почему нет?

— Не знаю. Мне кажется… Она начинает мне нравиться. Просто она сестра Рона, и маленькая еще, и вообще это все как-то очень неправильно. Как ты думаешь?

Я вдруг поняла, что нисколько не ревную его. Ни к Джинни, ни к Чжоу, ни к кому бы то ни было. Несмотря на то, что произошло между нами, я уже не чувствовала никаких приливов нежности/любви/страсти. Гарри снова стал для меня просто другом, милым, родным другом.

— Гарри, ты ловелас, вот что я думаю, — сказала я и шутливо ударила его книжкой по руке. — Не надоело еще разбивать сердца бедным девушкам?

Он снова покраснел. О, Мерлин!

— Да ладно тебе. Рон вряд ли был бы против. Ну, может, сначала побесился бы для одного только виду, а потом бы успокоился. Не переживай на этот счет.

— Спасибо.. Мы обедать сегодня пойдем? Или ты снова сейчас уставишься в книжку? — перевел тему друг.

— Идем, идем, — проворчала я, тяжело поднимаясь с кровати.

* * *

День пролетел незаметно. Вообще, если признаться, в последнее время я даже не замечала, как проходили дни. Мне было настолько хорошо, что я ощущала себя почти счастливой. Почти. Это «почти» всегда мне мешало. Чего могло мне не хватать? Хотя, я знала, догадывалась, чего. Не хватало прикосновений к черным волосам и загрубевшим губам. Как может не хватать того, чего у тебя никогда не было? А вот мне — не хватало. И я не собиралась с этим мириться.

Этой ночью я снова пришла на кухню. В голове моей был какой-то неосознанный план. Я не понимала, как именно я буду его осуществлять, но надеялась на свои внутренние внезапные порывы. Это как у птенцов — когда у них только-только начинают набирать силу крылья, но они еще не знают, как летать, знают только, что придет время, и они полетят.

Он сидел в своем кресле и уставился в одну точку, почти не мигая и не обращая внимания на мой приход.

— Сириус?

— А? Да, Гермиона, прости. Задумался, — грустно улыбнулся мужчина.

— Расскажешь, о чем?

— Ничего нового. Ты и сама все знаешь, ведь так?

Я знала.

— Ночью снилось, будто Лили и Джеймс живы. Всегда ненавидел такие сны. Самая мука — просыпаться и понимать, что это все неправда. Ладно, забудь. Я вот думаю, какой тебе интерес проводить вечера со мной? Наверняка тебе интересней было бы посидеть с Гарри, чем слушать истории замученного жизнью старого человека.

— Ты не старый, — яростно начала я, но потом увидела его улыбку и опустила глаза. — Ты не старый, — снова упрямо повторила я.

— Я устал, Гермиона. Я много думал. Особенно о том моменте, когда чуть не погиб в Министерстве. И знаешь, всегда приходил к одному и тому же… Я бы очень хотел, чтобы Кингсли тогда не толкнул меня в сторону от заклинания Беллатрисы. Хотел бы, чтобы ей удалось попасть в меня Авадой. Тогда, вероятно, все бы закончилось…

— Эгоист! — Вырвалось невольно у меня. — И ты, конечно же, не подумал о том, что бы делал без тебя Гарри? Ты можешь себе представить, как бы ему было без тебя плохо? — Я не на шутку разозлилась.

— Прости, — пробормотал он и закрыл лицо ладонями. — Я так устал.

— Сириус…

Он поднялся и вышел из кухни. Я прислушалась. Ничего не происходило, только как будто чьи-то лапы тихонько ступали по половицам старого дома. Через минуту он зашел снова. Я смотрела и не могла оторвать глаз: красивым он был не только в человеческом облике. Эти черные собако-человеческие печальные глаза были как будто у побитого щенка, а не у огромного гордого пса. Шерсть, свалявшаяся, грязная, висела клочьями с его боком. Не знаю, что я находила красивого в этом всем. Но все равно он был хорош.

Сириус подошел ко мне и положил морду на колени. Я робко протянула руку, чтобы погладить его; он не отошел. Я почесала его за ухом, он тихо, но протяжно заскулил. Казалось, что у него что-то болит... Его глаза неотрывно смотрели на меня. В них стояли слезы. Я и сама чуть было не заплакала от его взгляда, но вовремя сдержалась. Не знаю, сколько времени мы сидели вот так. Мне показалось, прошло всего несколько секунд, и вот он уже отходит и превращается обратно, на этот раз не покидая кухни.

Превратился. Подошел. Встал на колени и взял меня за руки, опуская свою голову. Я хотела держаться. Не поддаваться эмоциям. Я не смогла.

Я тоже упала на колени, причем, достаточно сильно ударившись, хоть и не заметила этого (просто на следующий день Сириус обнаружил синяк у меня под коленкой). Я стояла на коленях тут же, рядом с ним, заглядывая в его глаза и ища хоть что-нибудь, но не находила ничего, кроме грусти, плескавшейся на дне, как оставшаяся заварка в кружке. Тогда я просто обняла его и прижалась к нему всем телом. Он как будто удивился этому моему порыву сначала, но потом обнял в ответ, зарываясь лицом в мои волосы. От него пахло дешевыми сигаретами и еще чем-то, названия чему я не знаю, но что-то в этом было невыносимо родное…

Настал момент, когда нам пришлось разжать наши объятия и посмотреть друг на друга. Наши лица почти соприкасались, я могла видеть каждую его черточку, даже мельчайшие морщинки рядом с уголками его красивых глаз. Раза два или три я невольно взглянула на его губы, почувствовав невозможность прикоснуться к ним своими. Он видел это, заметил, потому что как будто опомнился и поднялся, беря меня за руку и увлекая за собой вверх.

— Пора спать, Гермиона.

— Ты ведь придешь, да? Завтра? Завтра ночью?

— Куда я денусь, — улыбнулся он, но даже в этой улыбке сквозило непонимание и непринятие чего-то. Казалось, он озабочен каким-то вопросом. Позже я поняла, о чем он думал; он сам рассказывал мне. Но это было позже, а сейчас я отправлялась наверх, чтобы, лежа в своей кровати, снова прокручивать в голове тот момент, когда я чуть было не поцеловала Сириуса Блэка.