Йецер-ара (джен)

Жизнь торгового человека была трудная. По большой квартире бегал трехлетний Федька, клянчил у няньки то пряник, то бублик.

Осип Пантелеймонович ходил на дело теперь только одним способом — в контору на собственных ногах. Обчество его не трогало, только кое-кто крутил пальцем у виска, стараясь понять, с чего это красный Леер слетел с катушки.

А слетел он с катушки от любви. Ирочку он просто боготворил и каждый месяц заказывал портреты у лучших художников. Дела быстро пошли в гору, хотя этого у Бога Шлеерман-Жданов не просил ни у иудейского, ни у православного. А торговля процветала. Торговали чаем и мехами. За мехами раз в год Ося сам ездил в Харбин и Кяхту. Временами подолгу задерживался в Урге, просил помощи у Бога монгольского, лысого такого, пузатого. Нравился ему такой Бог, веселый по харе, строгий по нутру.

Хара — это не харя, сиречь рыло, хара — это точка в животе. Энергия, сама жизнь, понимай как хочешь. Про эту точку Йосе рассказал один умный «косоглазый желтый макак». В России он был в плену, научился балакать по-русски и держал лавку чая напротив на Сенном рынке. Много говорил о своем Китае, о золоте, мандаринах и самих китайцах. Клял Японию. Ося ее тоже клял, хотя на войне не был, но после воскресной обедни уж слишком жалобно смотрели безногие калеки-инвалиды войны. Копейку он им не жадничал, даром что жид, хоть и крещенный.

За такими приятными разговорами за чашкой чая шло время. Ира носила под сердцем еще одного ребенка, когда это все произошло.

Вечером осенью 1913 года в лавку зашли трое. Ося поднял взгляд от сложнейшего кассового механизма, на котором подсчитывал выручку, и обмер. Перед ним был собственной персоной Лешка Лиговский. Он вывалил обрез на стол и спокойно сказал:

— Гони соргу, Леер.

Вот оно, свершилось! Его самого грабят какие-то поцы!

— Грабельки на стол. Не дергайся. У тебя жена брюхатая и малец в квартире. Будь умницей, Ося.

Ося умницей никогда не был. Он просто вытащил из-под прилавка ствол и шмальнул в ближайшего оглоеда. Не попал. Вернее, попал, но в собственную витрину. Лиговский презрительно харкнул на пол и прострелил Шлеерману ногу. А потом его молодчики хладнокровно расстреляли Ирочку с нерожденным младенцем и мальчика Федю. И свет Божий для Оси погас. Он даже не помнил, как выгребли выручку из кассы.

Из Александровской больницы Ося Леер вышел седым, здоровым и полный злой обжигающей ненависти. Собрал банду из последних головорезов Павловска, острова Голодай, Гавани, Васьки… За каждым не одна ходка, не одна отсидка, не одна загубленная жизнь.

К лягавым Ося не пошел. И не потому, что это лягавые, а потому что они все заодно с иванами. Конечно, Лешка Лиговский иваном не был, он был беспредельщиком. Такого на первой же киче удавят без сожаления. Но на нарах он не сидел.

Ося тоже на нарах не сидел, но был полон злой решимости найти этого ублюдка и утопить в ближайшем нужнике.

Вся кодла своего маза поддержала, даром что гроб Ирочкин несли на руках до самого Серафимовского кладбища.

Ося еще долго не успокоится, но не так просто начнется эта история.