Три ада (гет)

— Уже вернулся?

Камин в кабинете главы Аврората полыхнул зелёным пламенем и из него, кашляя, вышел уставший и весьма угрюмый Альбус Дамблдор. Под глазами профессора залегли глубокие тени недосыпа, щеки впали, а прежде аккуратная, ухоженная борода была спутанной и потеряла свой блеск. Волшебник отсутствовал немногим больше недели и не имел за всё время ни минуты на отдых.

— Ты не слишком счастлив для человека, который наконец завершил многолетние исследования, — смеясь, заметил Бартемиус, но, приглядевшись к другу получше, быстро понял, что предстоящий разговор будет далёк от шуточной беседы. — Присаживайся. Чай?

— Его там нет, — прошептал Альбус хриплым, севшим голосом, одним резким жестом руки отказываясь от предложенного гостеприимства.

Растерянный Крауч так и замер с палочкой в руках.

— Не может быть. — Пораженный мужчина вновь опустился в кресло, напряженно сжав пальцами переносицу. — Ты в этом уверен?

— Его нет, Барти, — повторил Дамблдор уже громче и увереннее.

Тяжёлый взгляд через стёкла очков был лишен каких-либо эмоций, но в нём отчетливо была видна боязнь, и Бартемиус, горько вздохнув, потянулся к нижнему ящику стола, где хранилась янтарная жидкость, призванная успокаивать нервы. Глава Аврората никогда прежде не видел страха в этих чистых голубых глазах.

Дамблдор всё же занял место напротив Крауча, но продолжал выглядеть чересчур напряженно: прямая спина затекла и ныла, но он никак не мог расслабить мышцы. Волшебник, разумеется, отказался и от стакана огневиски и молча наблюдал, как глава Аврората, пожав плечами, делает большой глоток прямо из горла бутылки.

— Что-то не так, Барти, — начал объяснять Альбус. — Войска Гриндевальда действуют не так, как мы к тому привыкли. Они прочно обосновались на землях Италии и точно не собираются покидать их в ближайшее время. Хотя, обычно, Геллерт быстро пополнял ряды новыми последователями, а потом бесследно исчезал.

— Что ты хочешь этим сказать? Он что-то запланировал? Или уже действует? — Крауч заметил, как взгляд профессора потемнел, а сам Альбус затерялся где-то глубоко в собственных мыслях. — Не молчи же!

— А кто знает, Барти? Кто сможет понять гения? — спросил Альбус, а когда глава Аврората приоткрыл рот, пытаясь дать заведомо неправильный ответ, то Дамблдор быстро продолжил — Такой же гений? Так ты собирался мне ответить? Тогда, кто поймет безумца? Такой же сумасшедший? Нет, Барти, он только добавит хаоса. Безумца не понять. Но я тебе скажу: куда страшнее, когда гениальность и безумие идут рука об руку. И, пока что, нам повезло, потому что Геллерт — это всего лишь одинокий несчастный человек.

— Так ты считаешь его чокнутым? — грубо отозвался Бартемиус. — Но не считаешь долбанным гением? — алкоголь ударил в голову, и Крауч позволил себе короткий смешок. — Альбус, дорогой, ты только что так запросто сравнял с грязью самого тёмного волшебника нашего времени!

Дамблдор крайне неодобрительно взглянул на бутылку в руках друга, но решил не тратить времени и не высказывать пустых замечаний.

Конечно, когда-то давно, Альбус восхищался Геллертом Гриндевальдом. Но живущий сейчас тёмный волшебник — лишь тень прежнего себя. И Дамблдора совсем не впечатляет тот спектакль, который Геллерт так рьяно играет на публику. Альбус уверен: покорить Британию для Гриндевальда — дело одного дня, однако он упорно продолжает бездействовать.

— Гриндевальд оставил своих солдат, а сам скрылся. — Альбус поднялся со своего места и, уперевшись руками в стол, навис над Краучем. — Его армия крайне агрессивна и не знает пощады. Волшебные улицы Рима залиты кровью. Реками крови! Они убивают неугодных и несогласных, и никто не может их остановить! Так не может больше продолжаться!

— Я понимаю, почему ты хочешь скорее покончить со всем этим, правда. Но в Риме сейчас собрались все его головорезы, — Бартемиус яростно помотал головой и снова глотнул из бутылки. — Многотысячная армия до безумия талантливых магов! Нет, соваться туда — самоубийство!

— Мы ничего не добьёмся, продолжая сидеть в этих пыльных кабинетах, — возразил Альбус, выпрямляясь. — Сегодня Италия, а завтра они прибудут сюда. Может быть, Гриндевальд уже на землях Англии? Эта страна давно была его целью, и ты это знаешь!

Подобное заявление выбило весь воздух из лёгких Крауча, и глава Аврората, побледнев, поперхнулся и зашёлся приступом нервного кашля. Нет, они абсолютно не готовы. Если такое случится, то магическая Британия падёт даже не за неделю — считанные часы. Им не выстоять против многотысячной обученной армии профессиональных убийц, которая уже успела прославиться жестокостью и беспощадностью.

— Куда ты сейчас? — крикнул Крауч, когда Дамблдор уже подошёл к камину и потянулся за летучим порохом. — Хоть в Хогвартсе покажешься? — спросил Барти, уже догадываясь, каким будет ответ.

— Я вернусь в школу до начала занятий.

— А Гермиона? — Крауч надавил на больное. — Ты знаешь, что она может быть в опасности? Ты ей ничего не скажешь?

Дамблдор задумался. Он всегда считал, что впутывать детей в дела взрослых — настоящее безрассудство. Тем более Гермиону, которую он сам себе поклялся отгородить ото всех бед.

Профессор Трансфигурации даже не догадывался, он знал, что Бартемиус проявляет беспокойство о девочке далеко не из самых высокоморальных побуждений. Глава Аврората до сих пор не оставил, по сугубо его мнению, гениальную идею: использовать ребёнка и её силы на благо страны. Но этому никогда не бывать: Альбус попросту не допустит.

Волшебник и так был вынужден оставить её прямо в день рождения. Дамблдор решительно постарался скрыть от Гермионы то, что ею заинтересовалось семейство Малфоев, которое теперь прочило девочке в компаньоны своего юного наследника. Альбус и предположить не мог, что хитрый слизеринец напишет его дочери лично. Высокомерный Брутус никогда после явного отказа не стал бы чего-то предлагать дважды, а вот Абраксас, кажется, ещё не повзрослел и не хотел так просто отступать. К сожалению, Гермиона всегда остро реагировала в те моменты, когда от неё пытались что-то скрыть. Когда пришло письмо от Абраксаса, умная девочка с лёгкостью сложила «два плюс два». Дамблдор едва успел помириться с ней до отъезда. Альбус даже согласился привести Тома Риддла в Хогвартс за несколько дней до начала учебного года, что было абсолютно недопустимо правилами. Он не мог не удивиться тому, что мальчик второй год подряд выступает в качестве подарка на её день рождения. Кажется, дети и впрямь стали близкими друзьями. И почему с этими слизеринцами вечно одни проблемы?

— Она замечательный ребёнок, и я сделаю всё, чтобы её не коснулась жестокость этого мира.

— Что ж, — Крауч встал со своего места и на прощание пожал руку другу. — Береги себя.

Полыхнувшие в камине зелёные языки пламени вновь осветили комнату и стоящего в ней мужчину, крепко сжимающего в руке полупустую стеклянную бутылку.

* * *

Неделя. Прошло ровно семь дней с тех пор, как Том избегал её. Нет, он не грубил, что само по себе уже было довольно странно, и вроде бы даже с ней разговаривал, но был таким непривычно пугающе-вежливым, что Гермионе хотелось встряхнуть его за плечи и спросить, куда этот незнакомец дел её заносчивого, вечно недовольного Риддла?

И всё-таки Дамблдор решила, пусть и ненадолго, дать ему пространство, хотя и была крайне расстроена тем, что пришлось отказаться от библиотеки, ведь слизеринец буквально там поселился. Серьёзно, он не мог показывать свой упрямый характер в другом месте? Однако Гермиона не могла нарадоваться тому, что никто не мешал ей оккупировать лабораторию Слагхорна, кроме самого Горация, разумеется. И пусть надоедливый зельевар постоянно крутился возле неё, норовя то и дело сунуть в котёл свой любопытный нос, работа над Оборотным зельем шла гладко. Да, взамен на пользование его личным пространством и некоторыми ингредиентами Гермиона пообещала отдать большую часть готового зелья предприимчивому декану Слизерина, но девочка не расстраивалась: оставшейся части ей должно было хватить.

— Дорогая, — восхищался Гораций, заглядывая в котел через хрупкое девичье плечо, — у вас необычайный талант! Подумать только: одно из сложнейших зелий, да с такой лёгкостью!

От хвалебных речей профессора на скулах появился небольшой румянец. Гермиона, гордая своими способностями, аккуратно помешивала зелье, как вдруг её мысли сдвинулись совершенно в другую сторону.

Интересно было бы посмотреть на Тома. Этот дотошный перфекционист наверняка бы нарезал водоросли гораздо ровнее.

— Я всего лишь следую рецепту, профессор, — встрепенулась Гермиона, когда заметила, что Слагхорн явно ожидает от неё хоть какой-нибудь — желательно восторженной — реакции на комплимент. — Люди, которые придумывают эти рецепты — вот, кто по-настоящему талантлив, — добавила Дамблдор, пряча палочку в карман.

— И всё же в зельеварении не обойтись без аккуратности и предельной сосредоточенности, моя дорогая. Иногда, даже для того, чтобы следовать написанному, необходим определенный талант.

Слагхорн потянулся к коробочке с любимой сладостью, которую так любезно принесла в подарок Гермиона, а потом, угостившись и будто уловив ход её мысли, отметил:

— Том также удивительно талантливый юный волшебник. О, Гермиона, хотел бы я понаблюдать за вами в одном классе! Вы, определенно, были бы лучшими! Услада для моих глаз! — рассмеялся зельевар.

Дамблдор поникла, ведь прекрасно понимала, что совсем скоро начнется новый учебный год, и она сможет учиться вместе с Томом лишь в пределах собственной комнаты. А чтобы любопытный Гораций не заметил её изменившегося настроения, Гермиона быстро отвернулась и принялась быстро убирать рабочее место, но озвученная правда оставила за собой неприятное ощущение тяжести.

Она никогда не окажется с ним в одном классе. Так и будет вечно позади.

— Профессор, могу ли я оставить зелье здесь?

— Конечно, дорогая, — садясь за свой стол, Слагхорн начал поглядывать на маленькие золотые часы, что стояли у самого края. — Оборотное зелье варится долго. Думаю, что разумнее всего оставить его в лаборатории на всё это время. Так я смогу следить за ним, когда начнутся занятия.

— Спасибо, профессор, — Гермиона благодарно улыбнулась, но не стала говорить Горацию о том, что собиралась самостоятельно контролировать процесс приготовления зелья. Она заметила, как зельевар достал чашку, чтобы приготовить себе чай. Это стало своеобразным сигналом, что пора уходить, поэтому Дамблдор спешно попрощалась и выбежала из лаборатории.

Профессор зелий лишь молча помахал рукой.

Гермиона уверенно преодолевала лестничные пролеты, торопясь попасть в библиотеку, что располагалась на четвёртом этаже. В спешке она шумно перепрыгивала через некоторые ступеньки, отчего портреты, висевшие на стенах, не переставали выражать крайнее недовольство.

Да, Том держался довольно отстранённо последние несколько дней, и девочке не доставало компании слизеринца. А после разговора с зельеваром, Гермиона нуждалась в его обществе особенно остро. Ей не хватало этой присущей Тому прямолинейности, приправленной исключительной язвительностью, не неприятной, совсем нет, а правильной, резкой, окрашивающей их противостояние в дикие, яркие тона.

Риддл был моментами невыносимым, очень часто невозможным и абсолютно точно незаменимым.

Она нашла его, где и предполагала, на привычном месте — неосвещенном и скрытом тенями высоких стеллажей, — погруженным в книгу, которую он придерживал левой рукой, и с длинным гусиным пером, зависшем над чернильницей в цепких пальцах правой кисти. Если кто-нибудь попросил бы дать определение «сосредоточенности», то ни один словарь не передал бы столько смысла этого слова, сколько Том мог показать одной лишь позой и витающей вокруг него атмосферой. Был только он и мир вокруг. Четкая грань. Казалось, что даже ветер из открытых настежь окон не мог без разрешения вторгнуться в его личное пространство.

Как хорошо, что Дамблдор не была ветром.

Когда Гермиона сознательно переходит на лёгкий, крадущийся шаг, Риддл прищуривается, отставляет подальше пишущие принадлежности, плавным взмахом палочки высушивает листы пергамента и, аккуратно свернув бумагу, убирает их в сумку. Но не встаёт.

Дамблдор знает, что её заметили. Каким-то поистине волшебным образом Том чувствовал её присутствие. Всегда. Она всё реже могла застигнуть слизеринца врасплох. И это поражало и злило одновременно.

— Если я зашла в комнату, то это не значит, что твои записи подвергнуться всепоглощающему хаосу, поэтому не нужно их так спешно прятать. — Том только скептически посмотрел на неё, насмешливо приподнимая бровь, всем видом показывая, что он не намерен так наивно рисковать кропотливой работой.

Гермиона обошла Риддла, стремясь занять место напротив. И пусть девочка была прекрасно обучена всем необходимым в приличном обществе манерам, она не смогла достаточно элегантно опуститься на стул, не задев при этом ножку стола. От толчка чернильница опасно покачнулась, но, к счастью, не расплескалась, что и позабавило, и, вместе с этим, расстроило Риддла, ведь очередная острая «шпилька» уже была на кончике его языка, но ожидаемая катастрофа так и не произошла.

— Ничего сейчас не говори, — мрачно предупредила Гермиона, которая замерла в одном положении, боясь послать лишнюю вибрацию.

Только после того, как все шатания прекратились, Дамблдор опустилась на деревянный стул и быстро спросила:

— Том, почему ты злишься на меня?

Она сверлила его пристальным взглядом, но слизеринец всё продолжал упрямо молчать.

Он точно злился на неё. Гермиона не знала причины, но была в этом уверена. Риддл определенно оставался недовольным и наказывал Дамблдор подчеркнутым равнодушием.

— Скажи уже что-нибудь!

— Мне показалось, или ты только что попросила ничего не говорить, — наигранно удивился слизеринец.

Гермиона, безусловно, могла вопить как банши, рычать как гриндилоу и плеваться огнем как разъяренный дракон, но подобная реакция ещё больше бы позабавила человека напротив. А она не хотела доставлять Тому такого удовольствия. Хотя одна скула всё-таки дрогнула на присущий Альбусу манер, Дамблдор сумела приложить недюжинное усилие, чтобы сохранить на лице маску спокойствия, и снова задала вопрос:

— В чём дело? Ты уже несколько дней прячешься от меня в библиотеке.

Она заметила, как Риддл скривил губы, но быстро вернул вид полного равнодушия — идеальная маска, как, впрочем, и всё в человеке напротив.

— Да что с тобой?! — Гермиона так резко вскочила со стула, что тот с неприятным скрипом отъехал назад. — Я ведь всего лишь хотела провести побольше времени вместе до того, как начнутся занятия!

Дамблдор и не заметила, как её голос стал на несколько тонов выше, а сама она быстро и рвано втягивала воздух. Щеки мгновенно вспыхнули от поднявшегося в следствие захлестнувших эмоций кровяного давления, и уже через мгновение Гермиона щурилась, подняв глаза к высокому потолку.

Риддл внимательно следил за каждым её движением, впитывая в себя, как губка, даже мимолётное дрожание ресниц. В конечном итоге, пылающий решимостью карий прикрыла тонкая плёнка обидной, с такими стараниями едва сдерживаемой влаги. Только тогда Том, точно дождавшись всего, чего хотел, наконец-то заговорил:

— Ты собираешься уехать? — слизеринец поймал потрясенный взгляд Гермионы и не отпускал его, готовый в любой момент обличить девочку во лжи.

— Нет, — выдохнула Дамблдор в удивлении. — Куда я должна уехать? — Теперь она вернула себе некое спокойствие и смотрела на слизеринца с интересом, приподняв брови и слегка приоткрыв рот.

Риддл не заметил в её словах фальши, но его всегда раздражало это неприкрытое любопытство, появляющееся из ниоткуда, ведь когда Гермиона смотрела на него таким взглядом, Том, казалось, был готов начать ей уступать. Из-за этого непривычного ощущения собственной слабости, слизеринец решил полностью проигнорировать вопрос и вместо этого задать свой. Он поднялся со своего места, заведя руки за спину и приподняв подбородок, и плавной хищной поступью приблизился к Гермионе.

— А в начале лета? — он подошёл слишком близко, нарушая все границы личного пространства, и, склонив голову набок, продолжил шептать: — Где ты провела начало лета, Гермиона?

Дамблдор стояла, не двигаясь, боясь совершить даже единственное движение. Она завороженно смотрела в глаза Тома, теряясь в них, словно те были густым серым туманом. Впервые, находясь рядом с ним, Гермиона почувствовала себя пугающе необычно: внутри неё кипела кровь; она буквально бурлила в сосудах, поднимаясь к щекам раскаленной лавой, окрашивая их предательским алым цветом, а снаружи её встречал холодный взгляд Риддла, который, казалось, был способен погасить абсолютно любой пожар: от небольшой искры до пламени Преисподней, — всё это в совокупности дало толчок странной реакции, природу которой Дамблдор никак не могла разгадать.

— В Хогвартсе, — ответила она смиренно и едва слышно. — Ты же знаешь, что я не покидаю школу, Том.

От её воинственного настроя ничего не осталось. Одно лишь присутствие Риддла так близко заставило Гермиону принять самый покорный вид. И это её пугало. Всего лишь за год мальчик, который прежде только знакомился с волшебным миром, который с неподдельным интересом и страстью изучал новые предметы, с которым Дамблдор хотела быть рядом, оказывая любую поддержку, стал подавляюще уверенным в себе молодым волшебником, человеком, стремящимся взять под контроль любую ситуацию. Теперь Гермиона ясно осознавала то, что ей больше нечему научить слизеринца. Он не только догнал её в знаниях, но и перегнал в чём-то большем, чему девочка не могла дать точного определения.

— Хорошо, — шептал Риддл, растягивая шипящие звуки так, что Дамблдор на секунду показалось, будто прямо сейчас он разговаривает на парселтанге.

Том, в полной мере почувствовавший удовлетворение, снова выпрямился и отступил назад. И только тогда Гермиона смогла глубоко вздохнуть. Пока слизеринец стоял близко, воздух как будто бы был перекрыт. Дышала ли она вообще? Или забыла, как это делается?

Гермиона продолжала стоять, пораженная новыми ощущениями, а Том тем временем пытался совладать с собой. Риддл был готов громко смеяться, но изо всех сил сдерживал этот порыв. Как он вообще мог потратить такое драгоценное время на то, чтобы всерьёз думать об этих двоих?

Конечно же, Гермиона просто не могла быть в поместье Малфоя. Она никогда не станет общаться с таким идиотом.

Что вообще на него нашло?

Риддл неторопливо собрал вещи и, перекинув сумку через плечо, двинулся в сторону выхода, оставляя девочку позади.

— Кажется, — обернулся Том спустя несколько быстрых шагов, — мы так и не понаблюдали за звёздами.

Счастливая улыбка заиграла на лице Гермионы, и девочка поспешила вслед за слизеринцем, который теперь шёл чуть медленнее.

* * *

1 сентября. 1939 год.

— Гриффиндор!

Угрюмые слизеринцы, скривив губы в нескрываемом омерзении, проследили как первокурсница, легко соскользнув с табурета, быстро пробирается к столу, покрытому броской красно-золотой скатертью, и занимает за ним место.

— В этом году ещё больше грязнокровок, — ядовито цедит Эйвери и продолжает также злобно что-то ворчать в кубок с тыквенным соком.

Том оглядывается по сторонам и отмечает тот заметный факт, что к дому Салазара Слизерина в этом году присоединилось наименьшее число новых студентов. Да и отпрысков чистокровных домов в сравнении с прошлым годом было немного.

Змеиный факультет был самым немногочисленным.

— Моя бабушка сказала, что и позорных сквибов стало рождаться куда больше, — влезла в разговор Вальбурга. — Эти грязнокровки просто отвратительны! Они крадут то, что принадлежит нам по праву — нашу магию!

Том поморщился, но совсем не из-за пылких речей юной Блэк. Виной тому был её скрипучий и неприятный голос, который он сравнивал со старой ржавой дверной петлёй. Но и на этот очевидный недостаток можно было легко закрыть глаза, стоило только вспомнить о происхождении молодой особы.

Будучи родом из богатейшей и древнейшей магической семьи Вальбурга всегда получала то, что хотела. Сверстники никогда не оспаривали её мнение, а старшее поколение держалось с ней подчеркнуто вежливо.

Кажется, собравшиеся за этим столом все до единого разделяли одну и ту же решительную точку зрения: грязнокровки — позор и мусор магического общества, — и Риддл, отчасти, был с ними согласен.

Магглорожденные воспитывались в неволшебных семьях, а потому, в большинстве своём, не представляли ничего выдающегося. Они не были знакомы с этим миром с рождения и просто не понимали магию в полной её мере. Мыслили по-другому. Скучно. Рационально. Даже бестолковый Абраксас, что за прошлый год заглядывал в учебники менее десяти раз, или грубый Эйвери, который видел в магии лишь сильную разрушительную сторону и старался исключительно на уроках по Защите от Тёмных Искусств, были в разы талантливее магглорожденных учеников, пытающихся понять волшебство. Грязнокровкам, как их брезгливо называли за слизеринским столом, не было суждено приблизиться к тому уровню мастерства, который чистокровные волшебники впитывали с молоком матери. И подобное утверждение поражало, атаковывало разум Тома неразрешимыми вопросами: ведь, следуя этому кредо, он — лучший на курсе, быть может, во всей школе, и талантливый настолько, что в столь юном возрасте может творить беспалочковую магию, — просто не мог быть маглорожденным. Риддл был абсолютно уверен в этом, как и прочие слизеринцы, что за лето наверняка несколько раз обсуждали его — такого особенного — со своими родителями и пришли к такому умозаключению, в противном случае рядом с ним бы сейчас были не Малфой, Блэк, Эйвери и Долохов, а пустые места. И вот тут лабиринт его мыслей заканчивался непреодолимым тупиком, имя которому Гермиона. Приёмная дочь Дамблдора, конечно, во многом ему уступала, и тем не менее была более выдающейся, чем большинство его чистокровных однокурсников. Возможно, роль сыграл тот факт, что на воспитание её взял один из сильнейших ныне живущих волшебников, и Гермиона росла, окруженная магией со всех сторон. Но тогда кровь не имела большого значения, и всё дело было в раннем внедрении в волшебный мир? И снова тупик, непрошибаемая стена, ведь сам Том — яркий пример того, что, будучи воспитанным среди магглов, он с непревзойденной легкостью постигает одну магическую науку за другой, и если дело не в наследии и крови, то никаких объяснений больше нет.

Кроме того, Риддлу слишком нравится чувствовать себя особенным, и потому для слизеринца теория «чистоты крови» кажется более заманчивой и правильной. Так, на каждое «грязнокровка», слетающее с тонких и бледных губ Вальбурги, Том чуть заметно морщит нос в отвращении, а на очередное «грязный маггл», что то и дело Фабиан вставляет в разговор, — высокомерно приподнимает уголок губ в пугающей кривой улыбке.

Пир закончился за час до отбоя.

Том, задумавшись, насколько уместно в первый же день бежать в библиотеку и продолжать свои исследования, молча шёл между Эйвери и Долоховым. Он иногда отвлекался на то, как Фабиан что-то возбужденно шептал шагающему правее Абраксасу, а тот лишь кивал с довольной улыбкой на лице. Создавалось впечатление, что Малфой не мог поддержать разговор, хотя особого таланта в болтовне с Эйвери не требовалось. Что ж, Риддл давно заметил эту скользкую особенность в однокурснике: Абраксас просто боялся высказывать свою точку зрения, пока перед ним не было разложено «всех карт». Прагматичный, но всё же трус. Затем Том отвлёкся на Долохова. Русский студент был погружен в собственные мысли и просто молча шёл рядом. Риддла позабавило, как Антонин старался подстроиться под его шаг и, вместе с тем, держаться чуть позади. Кажется, прошлый урок был целиком усвоен.

Они бы ещё долго наслаждались темными и прохладными коридорами замка, по которому успели изрядно соскучиться за время летних каникул, как вдруг наткнулись на одинокого заплутавшего студента. Том присмотрелся к мальчику и узнал в нём Хаффлпаффца с их года. Риддл заранее знал, что ничем хорошим для бедняги эта встреча не закончится.

Низкорослый кучерявый парнишка с пухлыми щеками пугливо дернулся, заметив компанию слизеринцев, а в особенности крайне недоброжелательно-настроенного Эйвери, что уверенной походкой шёл прямо на него. Мальчику не повезло: он был безобидным Хаффлпаффцем, забредшим на змеиную территорию перед самым отбоем, — но самое главное: он был грязнокровкой. Именно поэтому Фабиан, не задумываясь, вытащил свою волшебную палочку.

30 октября. 1939 год.

Была уже глубокая ночь, но несколько толстых свечей, что стояли на письменном столе, всё ещё горели, освещая небольшую часть комнаты. Они наполняли спальню восковым ароматом, который неумолимо клонил в сон, отчего Гермиона была вынуждена опустить одну руку на колено и с силой сжать кожу чуть повыше чашечки. Её взгляд метался между настенными часами и флакончиком зелья Сна-без-Сновидений, так любезно предоставленного Слагхорном в этот нелегкий для неё период ночных кошмаров. Гермиона потянулась к стеклянному пузырьку, схватила его и закинула обратно в выдвижной шкафчик. Дамблдор была абсолютно уверена, что и этой ночью обойдётся без зелья, хоть её помощник сегодня задерживался. Ей до сих пор было трудно поверить, но Том приходил к ней каждую ночь вот уже целую неделю. И она была ему благодарна, ведь впервые за столько лет смогла забыть о страшных снах, что не давали спать и мучили её перед Днём Всех Святых.

Тому, как удивительно бы это не звучало, было достаточно просто оставаться рядом: читать, сидя в кресле, или изучать руны за столом, — и кошмары отступали. Первый раз она задремала, пока наблюдала за тем, как Риддл сосредоточенно просчитывал задание по нумерологии. Это случилось ровно за неделю до Хэллоуина, и Гермиона не сразу поняла, что одна из её безумных ежегодных ночей прошла ну... довольно спокойно. Заметила только потом, когда Том пришёл и следующей ночью, и последующей, а когда сказала ему об этом, то слизеринец лишь безразлично повёл плечами, ни на секунду не отвлекаясь от учебника по Трансфигурации. Тогда Дамблдор поняла ещё одну вещь: слова в случае с Томом были лишними.

Он просто решил делать, а Гермиона просто приняла.

Стоило минутной стрелке начать свой забег на второй час ночи, как в дверь постучали — ровно три раза, — а потом, не дождавшись от хозяйки комнаты никакого ответа, Том уверенно зашёл внутрь.

— Ты поздно, — не оборачиваясь, недовольно пробурчала Гермиона.

— А ты куда-то спешишь?

Но судя по голосу, в котором так явно слышалась отдышка, тем, кто куда-то спешил, был сам Риддл.

На первый взгляд, всё было как обычно, но Дамблдор научилась смотреть на Тома вторым, а то и третьим взглядом. И сейчас, когда она вгляделась получше, то решительно могла заявить, что слизеринец незаметно, но все же нервничал.

Это угадывалось в том, как он искал глазами часы, как вместо того, чтобы занять излюбленное место в кресле или растянуться на кровати, замер на одном месте на несколько коротких секунд, как украдкой несколько раз провел правой рукой по левому боку там, где, как она знала, в кармане лежала волшебная палочка.

— Ты…

Она знала, что стоит только задать ему вопрос, и Том уйдёт. Не потратит на раздумья и десятую долю секунды, а развернется и решительно выйдет прочь, оставив её наедине со всеми ненормальными страхами. Гермиона ни за что не хотела разрывать ту хрупкую даже не нить — едва заметную, но туго натянутую паутину, что появилась между ними спустя столько времени. Дамблдор знала наверняка, что нуждается в Томе куда больше, чем он в ней. Не Риддл же, в конце концов, был пленником собственной комнаты? Слизеринец мог бы проводить эти ночи в своей спальне, факультетской гостиной или в запретной секции библиотеки, куда он часто пробирался тайком. Но Том прямо сейчас стоял тут, в её комнате, потому что ей так было нужно. И Гермиона ценила это.

— …чай?

— Что? — переспросил Риддл, нахмурившись.

— Может, ты хочешь чай?

Том только приподнял бровь в насмешливом удивлении, подошел ближе и облокотился на письменный стол.

— Нет. Ты ведь прекрасно знаешь, как я отношусь к этому ужасному кислому напитку, который ты, мало того, имеешь наглость называть чаем, так ещё и беззастенчиво предлагаешь гостям.

— Настоящий англичанин должен уметь ценить любой чай, — произнесла Дамблдор с долей снобизма, задрав нос и подняв вверх указательный палец.

Было странным, что Том так ничего и не ответил на её выпад. Слизеринец протянул руку к книжной полке и вёл кистью, плавно переходя от левого края к правому, ненадолго замирая у каждого корешка, пока не добрался до того места, где Гермиона хранила любимые фолианты. Дамблдор была уверена, что он в который раз отдаст своё предпочтение «Истории Хогвартса», но Том потянулся к «Мифологии». И подобное тоже было странным.

Когда Риддл уже уселся в своё кресло, то не спешил приниматься за чтение. Выжидал. Гермиона следила за его действиями, не отрывая взгляд, пока любопытный карий и холодный серый не пересеклись.

— О, интересно? — дразнил Том, продолжая смотреть Дамблдор прямо в глаза. — Ты точно должна знать миф, рассказывающий о любопытной Еве, — Гермиона кивнула, а Риддл отложил книгу и наклонился чуть вперед. — Да, разумеется. Все мы делаем этот выбор: окунуться в знания или оставаться наивным дитя. Большинство предпочтут яблоко. Главное потом не пожалеть.

— А что бы выбрал ты?

— Мне незачем выбирать: я не Ева, — просто ответил Том, улыбнувшись чему-то своему. — Но поделюсь секретом. — Он наклонился ещё ближе, и Гермиона неосознанно подалась ему навстречу. — Когда тебя ставят перед выбором — бери всё.

Дамблдор наблюдала, как длинные пальцы Тома пробегают по жесткому переплёту и почти лениво обводят каждую букву в названии книги. Она всё размышляла о сказанном, но не могла найти и тени смысла, хотя все слова были ей совершенно понятны. Гермиона попробовала позвать Тома ещё раз, но слизеринец то ли задремал, то ли крепко над чем-то задумался, поэтому и ничего не ответил.

Риддл снова предпринял попытку без особого удовольствия погрузиться в чтение. Он даже толком не мог себе объяснить, какая фантастическая тварь заставила его из такого огромного выбора книг, выхватить такую ненавистную — во многом благодаря бесконечным рассказам Гермионы — «Мифологию».

Том устал. Он абсолютно точно, совершенно невозможно, нестерпимо, чертовски невыносимо устал. Устал день за днём проводить бесчисленные часы в библиотеке, не находя ответов на мучащие чуть ли не подкожным зудом вопросы, устал улыбаться профессорам, помогать расставлять манекены в классе «ЗоТИ», сортировать ингредиенты для зелий в душной кладовой Слагхорна и разгребать дерьмо за некоторыми недоумками. Особенно разгребать дерьмо. Да, вскоре его упорная работа даст свои «сладкие» плоды, которые Риддл взращивал с таким трудом, и каждое гребанное «устал» будет стоить всех бессонных ночей и головных болей. Уже сейчас он смог здорово подняться в глазах преподавателей, но ещё больше его превознесли слизеринцы.

И эта ночь была ярким тому примером.

Том утопал в мягкости шелковистого бархата, бездумно бегая глазами по написанным строчкам, и снова прокручивал в голове события последних часов. И вот тёплая мягкость под ним сменилась на холодную гладкую жёсткость дорогой кожи, которой была обтянута вся мебель в подземельях, и он будто бы вновь оказался в слизеринской гостиной.

Риддл научился не обращать внимания на Долохова, пока юный русский волшебник всюду следовал за ним, точно был второй тенью. Хоть Тому и не нравилось, что ускользать в ночь по «своим делам» с каждым разом становилось всё сложнее и сложнее. Антонин был неглуп и многим полезен, только поэтому Риддл позволил ему находиться рядом. Другое дело Дамблдор. Том уже взял от девочки всё, что мог бы иметь, и сейчас общение с ней сводилось к бесполезной трате времени. Но он продолжал приходить к ней каждую ночь, потому что по какой-то странной отвратительной причине помнил, как с покрасневшим от слёз лицом Гермиона рассказывала ему о кошмарах, тех ужасах, что прячутся глубоко в темноте и выползают на поверхность лишь в самые определенные моменты, потому что…

…она мечтает о смерти каждый Хэллоуин.

Так Том трудился над своим эссе, пока другой слизеринец, сидя напротив, занимался ровно тем же. В гостиной кроме них уже никого не было. Он должен был закончить с домашней работой в течение получаса, а потом действовать по заученному сценарию: оставить вещи в своей комнате, выйти из подземелий, добраться до другого крыла огромного замка, наложить на идиотский портрет силенцио и подняться по винтовой лестнице, — быстро и просто.

Всё пошло не так, когда работать над эссе ему оставалось каких-то две несчастных минуты. Со стороны коридора послышался гул быстрых шагов, и в гостиную, то и дело оглядываясь, в спешке ввалились Малфой и Эйвери. Испуганные и бледные, с палочками, зажатыми в подрагивающих руках. Слабые. Они смотрели на него в поиске защиты, как заблудившиеся в кромешной тьме смотрят на единственный источник света. И неважно, что тот их ослепляет.

Том ожидал подобного. Даже не так. Он смиренно выжидал, когда они сами придут к нему. Попросят о помощи. Сладкий манящий плод уже был у него наготове. Оставалось лишь повертеть у них перед носом. Поманить. Предложить. Заставить подойти ещё ближе.

— Т-том, — с трудом скрывая дрожь в голосе, прошептал Абраксас, переминаясь с ноги на ногу. — Т-т-там… М-м-мы…

— Мы хотели только припугнуть, но этот неуклюжий гриффиндорец, — подхватил вышедший вперёд Фабиан, который говорил более разборчиво, — свалился с лестницы и… Что нам теперь делать?

Без колебаний Том протянул им яблоко. И никто не заметил, что плод гнил изнутри.