Никогда не снимай свою маску (джен)

Эймерик никогда не спрашивал её о бытие в Бракмаре.

Периодически, время от времени, из ее рта вырывалось нечто…эдакое из личной жизни, на что у него не было инструкции по правильному реагированию. Как тогда, в начале их совместного пути, он получил информацию в порыве гнева; на этом подробности этой самой личной жизни были окончены. И шушу его знал, как тактично подводить к продолжению таких тем. Тем более к девчонкам особенным, как сосна в пустыне, да и будучи девушкой-джон. Может, слово «особенная» через чур громкое и воняет максимализмом, но факт есть факт — с такими выкрутасами и эмоциональными горками тот сталкивался впервые. Другой вопрос: А надо ли было это все начинать?

«— Признайся, что ты не умеешь разговаривать с дамами, у которых от тебя дамбу не прорывает, » — поддевал то ли его внутренний голос, то ли голос Докфы. Он уже давно перестал различать.

С другой стороны: Почему же ему не было все равно? Круговерть общих размышлений заставляла никогда не думающую в этом направлении голову банально игнорировать. Когда на кону стоит твоя собственная идентичность, то, пожалуй, такие вопросы будут далеко не в приоритете. Сейчас важнее зачеркивать очередной крестик на карте и томно вздыхать. Заполнение псевдоотчета немного засыпало пропасть из неизвестности рыхлой землёй, и Эймерик уже мог на нее немного опереться и этого фундамента хватало на недолгое успокоение.

Временами хотелось смачно затянуться садидской забористой травой и забить.

Правило «забить», считалось чуть ли не самым определяющим в его существовании. Забей на взрослые проблемы, не маленькие уже, учить их жизни не стоит. Забей на ровесников, они же глупые и незрелые и зреть не собираются. Забей на чувства и смятение Адэн, ведь это ваш общий долг, собственные хотелки и желания здесь явно не важны. Тряхнув спутанными волосами, он удостоверился в своём выборе, полностью уверенный в его действенности.

Он не реагировал — её это устраивало. Чаще всего казалось, что Сильвейн было плевать шокирует ли её поведение окружающих или нет, но порой, та держала себя так, что Эймерик иррационально завидовал. Та хоть и носила цепи, как аксессуары, но заставила треснуть оковы предрассудков. Она вела себя так, будто каждый день — последний. Она смеялась так раскатисто, что тофу с громким испугом разлетались в разные стороны; спорила так, как никто не спорит — с чувством, с расстановкой, горя ярким пламенем вулкана, символизируя родной Гнашвилль. Он хотел касаться её, поглотить живую энергию, разделить эти яркие душевные порывы которым тесно в маленьком щуплом теле, ощутить, наконец- то теплое покалывание на кончиках вечно холодных пальцев, которое не смогла и половины дать солнечная Адэн. Разад дери, ему казалось, что у него не было такого спектра ощущений, в целом как он себя знает: никогда. И эпитетов которыми он пытался описать, как он вляпался в это дерьмо, тоже не хватало в церемониально-офицальном словарном запасе. На ум шло только слово «чапура».Об этом, правда, Сильвейн и не узнает. Собственные оковы все так же неприятно натирали запястья, которые он все чаще нервозно трогал, будто там и впрямь было что-то материальное. Эймерик ощущал себя неправильно скроенной куклой из не сочетающихся частей, сшитых золотыми нитками, которые никак не могли ожить в мертворождённом союзе. Он не хотел врать самому себе и не назвал бы маскарайдеров чопорными и закрытыми, скорее наоборот, а порой и с лютым перебором. Но никто и никогда не давал ему такой прилив сил; не танцы оных, ни постановки, ни ритуалы.

Он тянулся к ее энергии и ауре, словно вампир на диете. Этакий стазисный темный луч тающей, как снег на солнце надежды. Манит, дурманит и зовет пойти за ней. С такими снами он просыпался не первую ночь.

Все это пройдет. И нахлынувшее, как априрэльский ветер, наваждение; ведь вскоре он снова будет рядом с Адэн;

все будет хорошо и тот снова возьмёт в руки посох и проведёт очередной ритуал;

продолжат свой род, разродившись на радость местных старожилов;

все будет как раньше, надо только…

что-то он нихрена этого и не хотел и это эгоистичное «только» которое его останавливало.

А тем временем с каждым днем он был все дальше и дальше от его родного острова, а фундамент слова-постулата начал незаметно трескаться.

Были темы, которые немного щупали границы дозволенного. Эймерик и так понимал, что она не рассказывает и больше половины жизненного опыта. Как в принципе и он, поэтому и не жаловался, но всё-таки… Достаточно было украдкой взглянуть на поведение, когда у той не оставалось сил выёживаться, чтобы все понять без громких фраз. Совершенно недавно и неожиданно для себя, он принял, что ему не нравится когда та слишком переживает, будто бы он перенимал часть ее настроения и хворал по факту. Это вроде эмпатией зовется? Неприятное чувство.

— Почему вы не любите Бонта? — извилистыми путями Эймерик начал подводить к щепетильной теме, волнующей его с недавнего разговора. Личико от упоминания оной скукожилось, будто Сильвейн проглотила лимон залпом. Морально готовясь к надвигающейся буре; Эймерик уже сжал ткань рубахи.

Но та лишь пожимает плечами, будто бы издеваясь над ним.

— Рефлекс.

Кажется, сегодня в прогнозе погоды штиль. Эймерик даже был разочарован. На пол шишечки, ибо на большее его не хватало.

Пролистывая очередную книгу, пока они сидели в повозке у особо сердобольного старика; Эймерик пытался разобраться во взаимной многовековой неприязни жителей двух городов. Будто есть две нации-задиры, а остальные радостно улюлюкали, кидая деньги в одну из сторон, с кем выгоднее было торговать на данный момент. Сколько он себя знал, то большая часть населения— авантюристы, редко умирающие своей смертью, но что самое важное — никогда не остающиеся в одном месте надолго. Эймерик осмеливался только предполагать, что ненависть к Бонта передается с молоком матери или зарождается уже в утробе вместе с генетическим кодом. Или Боги милостиво дают пособие по вражде в зависимости от места респавна души.

— Мне не за что их презирать, не люблю помпезность и выебоны — ответила Сильвейн, заметив название книги. Смолкнув на секунду, вскоре добавила, — Претензий к Бракмару, если так подумать, у меня куда больше.

Тем временем телега со скрипом сдвинулась с мертвой точки. Осталось капнуть еще немного масла и… Аджада.

Оставшееся часы поездки Эймерик, позабыв о книге, тщательно впитывал полученную информацию. Пару раз попутно получив по голове в порыве агрессивной манере жестикуляции.

Если цитировать Сильвейн буквально, то: В Бракмаре всем внушают, что весь мир твой враг. После Элиокалипса это укоренилось в сознании каждого горожанина ещё пуще прежнего, хоть и Бонта ненавидят все с ее основания (а чего это она построилась после Бракмара, повторюша) и это как обыденная данность. Если подводить итоги, то объединяющим словом стало «вторичность».

— Кум у меня давеча там проживал, ух лютый грит город, а местные еще лютее, молятся во славу Джаулю, практикуя садомазо практики дабы воздать ему честь, а святыни у них оформлены ярко, что аж глаза слепну и с к демонической красной подсветкой, — вклинивается дед.

Сильвейн пояснила, что оный, вероятно попал в тематический БДСМ клуб в квартале красных фонарей, попутно выразив сожаление, что так же, что не в каждом таком заведении обустроена камера пыток. Однако, ответ, что ничего святого у тех не осталось, спровоцировал ещё один приступ истерики, от которой та отчаянно долбила по повозке, смахивая выступившие слезы.

Что было любопытно: Сильвейн считала глупостью главную мысль о первенстве и исключительности, и часто ругалась с родителями по этому поводу. Те, как образцовые граждане были истинными патриотами со всеми вытекающими, во славу Рушу. О них, как ни странно, Сильвейн вещала мало и неохотно. Иногда прямо говоря чтобы он заткнулся, что не мешало той возмущаться излишей молчаливостью. Разбираться с этим ему было откровенно не до этого, поэтому темы такого толка заминалась в зародыше. Так выходило, что тараторила Сильвейн много, только бы ее слушали, по возможности поддакивали, между тем ты о ней ничего не знал, она умела изящно увиливать от темы, будто бы вражеский шпион, а Эймерик винить ее не мог, ведь сам был такой же.

Исходящее от нее тепло разливающееся по животу, накрывая лёгкие компенсировало все не озвученные слова, которые тут не нужны.

— Нам вбивали, что нужно гордиться тем, в каком месте мы родились, — прорезав тишину Эймерик, выдал в один из случайных дней.

Сильвейн в тот момент издала невнятный смешок и фыркнула.

— Ну и гордитесь, маску вам на ебало, патриотизм в сердце, как там у вас говорится… Бога вам в аруту!

В такие моменты он осознавал, что сказал, что-то бессмысленное и делал ситуацию только более неловкой. Да, не нужно быть гением, чтобы понять степень её потерянности но ни он ни она пока не стремились заполнить пустоту друг в друге и всех это устраивало. Сильвейн вообще считала, что это посягательством на её свободы.

— Ты слишком светлая для Бракмара, — небрежная мысль вырвалась из его сознания в один день.

Воздух накалился ещё сильнее. Сильвейн же непонимающе вздернула бровь.

— А ты слишком мертв для живого человека.

Он слышал это не раз и не два, но не понимал что когда, это проговаривается серьезным безэмоциональным тоном было довольно некомфортно.

— Ты вообще ничего не сечешь о городе, ни о настроениях, да ты даже в людях не разбираешься, так что оставь свои догадки при себе и читай свои методички дальше, целее будешь.

При свете костра она становилась совершенно другим человеком.

— Не парься, я не хочу поднимать эту тему, — покачав головой она смотрела на пляшущие искры огня. Она толкнула его кулаком в плечо, дружелюбно соскалившись, обнажая большие клыки.

Этим утром Эймерик стал свидетелем того, как она со всей дури закинула лоскуты юбки с символикой Бракмара в дальний угол Сумки. По ее же словам выкинуть их полностью не хватало духу, поэтому пусть попылятся в углу. Да и в последние дни её психи и метания все чаще проявлялись в дерганых жестах и нервозности.

Впрочем новый плетёный костюм ей очень даже шел. К сожалению, тяжёлый взгляд и нагнетающую ауру просто так не скроешь за яркими тряпками. Он бы хотел, чтобы она улыбалась чаще, а не скалилась, выдавливая из себя подобие дружелюбия, хотя то что она старалась уже можно считать за жест милосердия. Предлагать услуги он бы не стал; Сильвейн бы искренне заржала тому прямо в маску попутно послав к Огресту на карачки.

Докфа же периодически подтрунивал, что поспешил с выбором тела.

Эймерик понял, что оказался в полном тупике, поэтому сделал все по установке. Вытаскивать занозы из Сильвейн дело неблагодарное и глупое, как они уяснили на прошлом опыте. Любоваться можно же издалека, верно? Более того, видно, что со своими высокими отношениями он ей нахуй не упёрся. Он до сих пор не ведал, за какие грехи богиня Энирипса ударила ему по башке, но он учился принимать эту неприятность, хоть и со скрипом. Осталось переждать, пока подростковые гормоны прекратят отплясывать чечётку на его ментальном состоянии. Обнажать кору перед ней все так же считалось нецелесообразным.

Эймерик не хотел загадывать будущее, это было бесполезно в джарку И он смутно догадывался, что это коснется и его родного края, по которому вопреки всему ностальгировал.

— Все ещё отращиваешь синяки под глазами? — зевнув, она прислонилась к дереву напротив.

— Хочу узнать свой лимит, — по правде говоря, Эймерик давно не смотрелся в отражение.

— Мне тоже страшно, — слишком честно сказала Сильвейн, поежившись от встречного ветра, — Но лучше так, чем…

Она выдохнула.

— Ну, да, здесь все ещё лучше, чем там, — она едко усмехнулась, — Спасибо, что-ль.

Эймерик лишь ухмыльнулся, вероятно, получив лимит откровений за день. Портить такие моменты занудством не хотелось.