Давай оставим это между белых клавиш (гет)

Она никогда не станет привычной, как вторник, как холодные еще волны у наших ног. Пару недель назад она сказала:

— Я мечтаю о море и полосе песка. И пусть он будет цвета сожженной солнцем пшеницы… как ТВОИ волосы, Драко.

— Солнце бесчинствует летом. Где я разыщу такое в апреле?

— Во сне. Я знаю, там не нужно будет мельчить. Бояться показаться неловкой…

И я старался.

Берег в этом месте неровный, изрезанный, словно какой-то безымянный великан играл здесь с гигантскими ножницами. Вода исправила резкость краев, и теперь они походили на длинные белые шрамы.

— В который раз я прошу тебя, переезжай в Малфой-Мэнор!

— Не могу. Он слишком тих для меня. И ты со временем замолчишь, как он, а мне нужен твой голос.

— Не понимаю.

— Поймешь, — улыбается она и встает на ноги. Даже не отряхнув песок, прилипший к бедрам, Роза улыбается и протягивает мне руку:

— Пригласишь меня на танец, Драко Малфой?

— Здесь нет музыки. Кокофония.

— Но ты же волшебник, Драко.

Полуостров становится островом, пустынным, желто-песчаным. На этом застывшем памятнике старины Роза пальцем ноги чертит границу. То, что за спиной — прошлое, а впереди…

Вокруг нашего острова диском ложится море. На отдельные мелодии его поделили белые дорожки волн. И первым звучит вальс. Роза утыкается носом в мое плечо и обвивает плечи руками. Свои. Разделяя нас. Что-то все еще не рассказано.

— Что ты хочешь сказать?

— Знаешь, я часто вижу один и тот же сон. Прямо перед рассветом. Могу поклясться, что он на излете ночи приходит ко мне. Ведь я готова проснуться и даже слышу твое дыхание рядом…, а это видение тащит обратно во тьму. И вот бреду я одна по незнакомому темному коридору. В нем ни окон, ни дверей. Но мне не страшно. Тепло. И я иду быстро-быстро. Будто нужно успеть мне что-то сказать, и если не побегу я сию же минуту, то впереди только беда. Только холод и дождь. А потом я вижу ее.

— Кого? — не понимаю я.

— Не кого, а что, Драко. Это дверь. Обычная, нарисованная на стене дверь, сделана она неумело, почти не похоже на портал, но я все же касаюсь ручки, и тогда створка отворяется, а за ней…

— Роза, ты сведешь меня с ума своими рассказами.

— Да подожди, — задыхается она, — ты пропустил. Вот здесь начинается танго.

Я нетерпелив, и мне действительно хочется знать, чем закончится ее рассказ. И тогда я веду неловко, наступая ей на ноги. Но Роззи не чувствует будто, а задыхаясь продолжает:

— Тесная, прокуренная комнатка и ничего в ней нет. Только старенький стол, да запах дешевого табака. От него в каморке стоит густой, сизый туман, в котором я с трудом различаю силуэт девушки. Она сидит ко мне спиной, но без сомнения знает, что я рядом. И Драко… она пишет. Мою историю. Нашу. Твою и мою… Я не верю глазам и вижу, по строчкам, выходящим из-под ее руки, что она подглядывала за нами в твоем доме, в церкви, в госпитале. Она слышала все наши разговоры… и знаешь… я не опоздала… В тот миг, когда я пришла она писала о бабушке.

— Что она писала?!

— Что Молли день ото дня становилось только хуже.

— Роза, ты невыносимый человек!

— Тогда я заплакала. И она увидела эти слезы. Не повернувшись ко мне и не поняв, что я рядом, за спиной, но она почувствовала это через свои строки. Отдернула руки и… стерла половину истории.

Я инстинктивно прижимаю ее к себе чуть теснее.

— Хвала Мерлину, что она не уничтожила нашу историю…

— Неважно, к кому ты будешь возносить молитвы и петь хвалебные песни. Неважно, что жертвовать, оставлять, дарить. Но важно то, что вера необходима нам.

…

Деревья переговаривались шепотом увядающих августовских листьев, но мне было все равно. Здесь греет не лето, не солнце, а русые кудри, в которые я зарываюсь носом, стоит ей только остановиться, чтобы перевести дыхание.

— Ты меня за-ду-ши-шь, — прерывисто дышит она, делая робкую попытку освободиться из кольца моих рук. По-счастью — просто напоказ.

Подъем в этом месте крутой, но Роза хочет скорее попасть домой, потому что через каких-то пару часов мы должны разъехаться по своим делам.

Этот небольшой домик я подарил ей на прошлый день рождения, ведь наблюдать море из окна — все, о чем мечтала моя девочка. А я хотел лишь одного — видеть, как она, наигравшись в морских волнах, выходит на берег озябшая, дрожащая, ищущая тепла в моих объятьях.

Минималистка во всем: в ее доме нет книг, что делало бы ее похожей на мать, в кухне нет кастрюль — чтобы дать надежду, что юная дева, когда-то станет настоящей женщиной. У нее, представьте, даже купальника нет, и она плавает, завернувшись в мою старую рубашку. И это здорово. Я счастлив, что из оторванных рукавов торчат острые холмики плеч. Гораздо острее маленькие сосцы, что угадываются сквозь намокшую ткань. Острота коленок, губ, соленых от морской воды, и только бедра, обхватывающие мои, теплы и мягки.

Теперь, когда она вновь торопится, освободившись из моих объятий, я в который раз рассматриваю ее: эту девушку никак нельзя назвать красавицей. Кудри…тугими пружинками они прыгают по плечам, стоит только ей пошевелиться, обручальными кольцами увивают мои пальцы, если повезет пропустить локоны через них. И я намерен просить. Вот если только она остановится хоть на минуту.

Да, и я с удовольствием и нежностью нахожу в ней то, что Роза Уизли совершенно не похожа на своих родителей. Она собрала в себе все черты, что им противоположны. Забывчивая и рассеянная, да не похожа на суховатую и правильную Грейнджер. Дочь лучшей ученицы Хогвартса за всю его историю едва закончила курс, предпочитая делать из книжных страниц кораблики и самолетики и запускать их при помощи волшебства, чем вникать в содержание написанного. И на отца своего, в котором я вынужден признать смелость, она не похожа… не то что участвовать в сражениях — она при виде обыкновенной домашней мыши лихо запрыгивала на стол и визжала до тех пор, пока я не соизволял спасти свое сокровище.

Зато пела она божественно, при этом аккомпанируя себе на белом рояле, перевезенном к ней из гостиной Малфой-Мэнора. Да, я забыл сказать, что резной скамейки, как в моем поместье, перед ним не было, и Роза делала это сидя на моих коленях, потому что доставать до клавиш с перевернутого дырявого ведра, которое заменяло девушке стул, ей было неудобно. И, конечно, все это заканчивалось музыкой совсем другого рода.

Пока она переодевалась прямо передо мной, я с сожалением понимал, что времени на ласки не осталось совсем. Переворачивая содержимое платяного шкафа, она выбрала неизменную клетчатую рубашку и джинсы, судя по размеру, вышедшие из гардероба ее отца.

— Я готова, — чеканит она, смахнув со лба все еще влажные волосы.

— Босиком пойдешь? — смеюсь я, взглядом указывая на ее ноги.

— Туфли в машине, — вновь улыбается Роза.

Мы покидаем дом. И я краем глаза замечаю, как хмурится небо — оно соучастник нашего баловства. Сквозняк врывается в комнату, срывая с перекладины над окном мелкую рыбацкую сеть, заменявшую Розе штору. Оглянувшись, девушка хохочет:

— В следующий раз ты поможешь мне сделать уборку.

— Только если хорошенько отблагодаришь меня.

…

Я могу смотреть вечно, как лихо она управляется с маггловским автомобилем, тоже, к слову, подаренным мной. Покупку этой жестяной банки я вспоминаю с содроганием: в автосалоне, куда меня привела Роза, унижения начались сразу. Сначала мене-еджеры (кажется так это называется), занимавшиеся продажей этого кошмара, долго рассматривали мой костюм, надетый по случаю визита в маггловский мир, с плохо скрываемым весельем, и тогда я понял по озорным искрам в глазах моей Розы, что розовые штаны и зеленые туфли мужчины в этом мире не носят.

Затем, когда мне были заданы вопросы, касающиеся «техне-ических характеристик» машины, я долго мялся, с надеждой взирая на спутницу, которая скороговоркой произнесла то, что ей требовалось. Наконец, оформляя покупку, торговец уже не сдержал смешливый «хрюк», когда я назвал свое имя.

Думал, что буду дуться на Розу неделю, не меньше. Да так бы и вышло, если бы не горячая благодарность от моей милой девочки, случившаяся часом позже, прямо на заднем сидении этого благословенного маггловского аппарата.

— Дра-ко, — хмурит лоб Роза, и это не предвещает ничего хорошего. Отворачиваюсь к окну, чтобы скрыть свое желание избежать разговора.

— Д-р-а-к-о, — произносит она по буквам, переставая следить за дорогой.

— Что?

— Четырнадцать. Уже четырнадцать.

— Может быть, стоит говорить конкретнее? — делаю я слабую попытку.

— Ты черствый, старый сухарь, — дуется Роззи, все еще не глядя на дорогу.

— Гриндилоу тебя подери, Роза Уизли, я не могу догадаться, о чем ты!

— Ты прогуливал уроки Прорицания в школе? — изгибает бровь моя спутница.

— Ну что ты? Был по нему круглым отличником, — смеюсь я в ответ, — и положение солнца на небе говорит мне о том, что кто-то сегодня встал не с той ноги и нарывается на ссору.

Надо признаться мне некомфортно. Этот автомобиль разгоняется быстрее последней модели гоночной метлы, а Роззи не смотрит на дорогу, продолжая упрямо давить на газ.

— Видишь ли, уже поздно что-то делать… четырнадцать недель, как я жду твоего ребенка, Драко.