День за днем - 2 (гет)

Все равно засыпаю только под утро… И вот, тогда, врывается долгожданный звонок! Сразу открыть глаза не получается и тянусь к телефону на ощупь. Уперевшись локтем в постель, приподнимаюсь, посмотреть одним глазом на дисплей мобильника — права или нет…. Андрюшка! Открыв крышку, перекладываю трубку в правую руку и прикладываю к уху, а левой помогаю себе сесть и принять вертикальное положение. Толком так и не проснувшись, говорю в трубку:

— Алло.

— Алле, алле Марго, привет, это я.

Слава богу! Умиротворенно вздыхаю:

— Ну, узнала.

Калугин тоже вздыхает:

— Маргарит… Ты знаешь, я всю ночь не спал, думал и… Я понял.

Это именно то, что я жду услышать и потому тороплю озвучить быстрее:

— Что, ты понял?

— Пожалуйста, прости меня за вчерашнее, забудь то, что я тебе сказал. Потому, что я… Я дурак, господи, я идиот, кретин, я … Я тебя люблю …. Слышишь? Я тебя люблю!

Сбросив сонливость, счастливо улыбаюсь.

— И мне фиолетово, кем ты там была раньше. Потому что я люблю, Марго!

Его голос становится тише и тише, затухая, заглушаемый каким-то внешним звуком, похожим на трезвон. Мне уже приходится напрягать слух.

— Ты слышишь меня? … Я тебя очень, очень люблю.

Звонки продолжаются и они все громче. Я морщусь и вдруг понимаю, что они уже не сон, что они по настоящему… Тру пальцем нос и глаза, поворачиваю голову на подушке в сторону тумбочки, а потом тянусь за трубкой, и нечесаные лохмы падают на лицо. Неужели, правда, Андрей?

— Алло.

Увы, в трубке женский голос:

— Алле, Маргарита Александровна?

Благодушие сползает с моего лица, и я хмурю брови — кто это с утра пораньше, да еще на мобильник?

— Да?

— Доброе утро.

— Доброе, а кто это?

— А это Люся, секретарша.

Только теперь, отойдя от фантазий, узнаю знакомый тембр и интонации. Поелозив по кровати, устраиваясь удобней, переключаясь на текущие дела:

— Тьфу ты, богатой будешь.

— Спасибо большое, извините, я вас наверно разбудила, да?

Прикрыв глаза, втягиваю носом воздух, отгоняя последние миражи сновидений:

— Да, нет, все нормально, я уже на ногах.

Но по-прежнему не пойму, чего ей надо и хмурю брови:

— А что ты звонишь, что-то случилось?

— А нет, ничего не случилось, просто уже Татьяна звонила.

Мое недоуменно только возрастает:

— Татьяна? Какая Татьяна?

— А! Так я вам вчера домработницу нашла, помните?

Я уже и забыла про свою просьбу:

— Черт, вот башка дырявая, а?

— Так, когда вы появитесь?

Необходимость ехать на работу, ходить «побитой собакой» и разговаривать с Андреем вдруг пугает. Сощурившись, начинаю невнятно блеять:

— Ф-ф-ф… Ты знаешь, я сегодня вряд ли появлюсь… Мда, приболела что-то.

— А что-то серьезное?

— Ничего смертельного. Завтра буду.

— Ну, а Татьяне что сказать? Может, перенести на завтра?

Поднимаю глаза вверх — Сомова с утра дома, пусть сама с этой Татьяной и разбирается.

— Зачем на завтра? Пусть ко мне домой приезжает. Знаешь, куда?

— Да, адрес у меня есть, я все поняла. Всего доброго, Маргарита Александровна, выздоравливайте.

* * *

Повалявшись еще немного, встаю, лезу в душ, а потом, причесавшись и переодевшись в белую майку с голубыми шортами, бодрячком отправляюсь на кухню завтракать и заодно предупредить Сомову о долгожданной домработнице. По крайней мере, теперь у Аньки не будет повода накидываться на меня по хозяйственным пустякам и упрекать во всех смертных грехах — пусть грызет специально нанятого для этого человека.

Вскоре, схватив ложку, сижу напротив Анюты, уперев ноги в шлепках в нижнюю перекладину, и жду, пока мне наложат мюсли с молоком в глубокую тарелку. Сомова ловко орудует черпаком, бултыхая им в большой стеклянной миске:

— Давай-ка жиденького чуть-чуть. Давай, ешь уже.

Раздается настойчивый звонок в дверь, и я лениво прошу:

— Ань, открой, пожалуйста.

Та недовольно цокает губами и нехотя слезает со стула, вздыхая:

— О-о-о-ой.

Она раздраженно кидает в мою сторону:

— Ну, почему, я всегда открываю эту дверь?!

Мне слышится, как в коридоре щелкает замок, и голос Сомовой меняется:

— Здравствуйте.

Женский незнакомый писк:

— Здравствуйте.

— Вам кого?

Подняв миску с мюсли над столом, сстулившись, хаваю, прислушиваясь к разговору.

— А я по поводу работы. Вы, Марго?

Вот и обещанная домработница. Слезаю со стула, и выглядываю из-за угла, продолжая работать ложкой. В дверях стоит рыжая, ярко одетая, в прозрачной блузочке, высокая девица и Аня неуверенно дергает рукой в мою сторону:

— Нет, Марго это вон, что ест мюсли.

Видимо это и есть Татьяна и она решительно, чуть подпрыгивая, направляется ко мне:

— Добрый день, я по поводу работы.

— Очень хорошо.

Тыркаю рукой в сторону девицы:

— Ань — это обещанная мной домработница.

Сомова топчется рядом, и неопределенно мычит:

— М-м-м.

Веду в гостиную:

— Ну, что стоишь? Проходите в дом.

Девица следует сзади:

— Спасибо. А, может, мы можем сразу на ты?

— Да, легко.

Анька тащится следом с настороженным видом:

— Скажите, а у вас есть какие-нибудь рекомендации?

Девица снимает сумку с плеча и кладет на придиванный модуль, а потом садится и сама, сложив руки на коленях:

— А, ну, если надо, я могу принести.

Пристраиваюсь на диване, продолжая есть — лично я свою задачу выполнила! Если Сомовой нужны рекомендации, то я на это не подряжалась, пусть сама и ищет тогда, а не ноет, как ей тяжело. Так что, не прожевав, с набитым ртом, перебиваю, отмахиваясь:

— Нет, мне главное, чтобы на кухне был порядок, все эти чашки, поварежки…

Сомова настаивает:

— Нет, я все-таки хотела бы какие-нибудь рекомендации увидеть бы!

Девица исподлобья улыбается в ее сторону. Поскорее хочу закончить представление участников:

— Ань, ну тебе что их, на хлеб намазывать, что ли? На что тебе эти рекомендации?

Сомова недовольно отворачивается, а я добавляю:

— Мне, главное, чтобы порядок был в ванной.

Жуть как не люблю мыть ее после себя. Рыжая кивает:

— Я вымою.

— Чтоб зеркало было чистым.

Сомова вмешивается:

— Татьяна…

Опять про рекомендации? Не даю сказать, перебивая:

— Я еще не все сказала.

Анюта недовольно опять отворачивается. Продолжаю:

— Мы особо так, ничего не готовим, в основном купили-съели. Но если ты иногда чего-нибудь сварганишь, я не буду против.

Рыжая неуверенно улыбается и кивает. Энтузиазма в глазах не вижу — может, не умеет готовить? Отрываюсь от миски:

— Да! Макароны я не ем!

Ну, все, дальше пусть Сомова командует. Погружаюсь в поглощение мюсли, и Анюта подхватывает, разрубая воздух рукой:

— В общем... Ну, в общем, перманентно нужно поддерживать чистоту. Мы все время на работе, шумных компаний у нас не бывает, так что бардак — это редкость.

Татьяна довольно смеется:

— Я очень рада. А, кстати, хотела спросить — кто из вас, а…?

Она переводит взгляд с меня на Сомову и обратно, и Анька тычет пальцем в мою сторону. Эта Татьяна могла бы и сама догадаться.

— Хозяйка дома — я, если ты это хотела услышать.

— Да.

— Но Аня тоже имеет право голоса, так что…

Отставив пустую миску на столик, встаю, почесывая пальцем бровь:

— Все вопросы с бабками это ко мне, а все остальные вопросы с Анной.

Приобнимаю Сомову и та, поджав губы в линию, пожимает плечом. И чего теперь с кислой мордой? Сама же не захотела хозяйничать. Считаю свою миссию законченной, тем более, что мюсли уже съедены, и я разворачиваюсь уйти в спальню. Анька меня окликает:

— А ты, куда?

В никуда. Дожевывая и сунув руки в карманы, бросаю:

— Гхм…Я пойду, поваляюсь.

— А если позвонит кто-нибудь?

Кто кто-нибудь? Пошли они все…

— Ну, скажи, что я перечитываю «Капитал» Маркса.

Приподняв плечи, вздыхаю:

— Пытаюсь понять: что такое, все-таки, марксизм — ленинизм.

Шаркая шлепками, удаляюсь. В спину доносится:

— М-м-м…

* * *

Только никакого марксизма-ленинизма не получается — мысли об Андрее, о нашем расставании и невозможности что-то изменить — полностью меня деморализуют и вгоняют в депрессивную тоску. Дров в пламя добавляет проникновенный голос Сомовой, будто специально вещающей из радиоящика о моей безнадеге:

— Как правило, мы более-менее спокойно воспринимаем ситуацию, когда один человек перестает любить другого. Да больно, но хотя бы понятно. А что делать, когда два человека просто не могут быть вместе? Ну, по каким-то немыслимым причинам? Что встает между ними, откуда появляются эти препоны? И что же делать этим людям? Оставаться друзьями?

Сижу на кровати, забравшись с ногами и обхватив руками согнутые колени, зябко потирая плечо. Мне холодно и плохо. Время от времени посматриваю на портрет Игоря, бросившего меня в это адское ледяное пекло и на глазах наворачиваются слезы — я совсем превратилась без него в бабу и бабья любовь огромной занозой исковыряла мне все сердце... Где ты Гоша и вернешься ли?

— Но бытует устойчивое мнение, что мужской и женской дружбы не существует. Но, может быть, все-таки попробовать сломать этот стереотип? Или невостребованная любовь, не может перерасти в дружбу? Я жду ваших звонков и с удовольствием пообщаюсь с вами на эту очень непростую тему...

Не хочу я никакой дружбы. Я любить хочу! Андрюшку любить и быть любимой.

Тянусь за подушкой, затаскивая ее к себе на колени, потом уронив сверху руки, утыкаюсь в них, плача, лицом. Они льются легко и не останавливаясь… И их очень много… Не хочу дружбы!

* * *

За окном совсем темно и из прихожей доносится стук входной двери. Глухой зов Сомовой:

— Марго!

Слезы иссякли, и я по-прежнему сижу, обхватив руками свои колени, отрешенно уставившись прямо перед собой. Только тоска и пустота. Все мысли кончились.

— Марго-о-о-о.

Шаги приближаются, и в приоткрытую дверь заглядывает Анюта, снимая сумку с плеча:

— Привет.

Нет желания возвращаться к никчемной обыденной суете, пустым разговорам и я молчу, не реагируя.

— Марго, привет.

Сомова проходит к кровати и снова гундит над ухом:

— Ну, с кем я разговариваю, а?

С мутантом и уродом, от которого отказался самый дорогой и любимый человек. Анька со вздохом усаживается с краю кровати, развернувшись и подавшись в мою сторону:

— С кем я разговариваю, а?

Можешь не разговаривать, мне безразлично…. Он сказал, что видит Гошу, целуя меня, и его воротит от этого до брезгливой тошноты... Интересно, Сомову тоже воротит от мысли, что ее Гоша — женщина? Вон она как зенками сверкала на Лику с Софьей. Анюта вновь вздыхает:

— Ты хоть сегодня что-нибудь ела, а?

Если не есть и не пить, то можно подохнуть. Это, наверно, будет облегчением для всех… И для Калугина тоже! Опустив голову, молчу. Всплеснув руками и хлопая себя по коленке, Анька отворачивается:

— Понятно.

Она соскакивает с кровати, исчезая за дверью:

— Ох…, господи.

Давайте, все меня бросайте, сбегайте…. Шаги удаляются, и я снова роняю лицо вниз, в колени.

* * *

Минут через двадцать снова стук входной двери и новый вопль Сомовой:

— Марго.

Усевшись по-турецки и ломая пальцы, с отсутствующим видом пялюсь на стену. Шаги приближаются:

— Марго-о-о… Марго, ты чувствуешь, какой запах? М-м-м… Это я заказала твою любимую пиццу!

Головы не поднимаю и не реагирую. Зачем жрать? Чтобы жить? Все равно я никому не нужна... Анька решительно садится на постель и придвигается с коробкой в руках:

— Слушай дорогая моя, если ты решила умереть от тоски, у тебя это точно не получится. Потому что, прежде всего, ты умрешь от истощения.

Не желая слушать увещевания, со вздохом тяну к себе подушку и, прижав ее к груди, откидываюсь на спинку кровати и отворачиваюсь…. Вот завтра приду на работу, и неужели все пойдет своим чередом, как будто ничего между нами не было и мы чужие?… А может уволиться, к чертовой матери и начать все сначала? Никакого тебе Андрея Николаевича? Зудеж над ухом продолжается:

— Ну, посмотри какая.

Сомова открывает коробку, распространяя по спальне запахи, и у меня сводит пустой желудок. Но нет, держу марку, не реагирую. Захлопнув крышку, Сомова поднимает глаза к потолку:

— Тьфу, ты.

Подхватив кулинарный презент, она вскакивает, демонстративно завывая:

— О-о-ой

И исчезает, утаскивая коробку.

* * *

Когда подходит время, залезаю в пижаму и пытаюсь уснуть. Увы, получается только хуже — фантазии превращаются в реальность — губы Андрея, его руки, объятия и поцелуи, его мужской запах — они добивают меня, превращая в мешок рыдающих соплей. Ничего у нас больше не будет, ничего!

Выплакавшись, иду умываться и, немного успокоившись, выползаю из спальни — в квартире темно, тихо и я, на ощупь, тащусь на кухню поклевать холодной пиццы — очень хочется кушать.

Как там сказала Анька?

— Жизнь продолжается, никто не умер. Все, спокойной ночи!

КОНЕЦ 2-ОЙ КНИГИ