Правильный выбор (гет)

Джереми напрасно беспокоился о правдоподобности предлога, чтобы съездить в Нью-Йорк: якобы армейскому другу предстояла тяжелая операция, он звал попрощаться на всякий случай. Мистер Хокли даже не дослушал его, только предупредил, что вычтет из жалования соответствующую сумму. Он вообще был эти дни в самом мрачном расположении духа, можно сказать, в унынии, но волнения не проявлял, чем укрепил Джереми в мыслях о его невиновности.

Полли смогла довольно точно начертить план того, как следовало искать эту лавочку, вспомнила ее название и примерно описала вывеску, и все же Джереми искал ее без малого час и успел утомиться. Он не любил такие огромные города, где ты потерян среди суеты, где никому нет до тебя дела, где запутанные кварталы простираются на много миль, а наглая сытость граничит с отчаянием нищеты. Ему приходилось опасаться карманников, а еще посреди улицы промчались, оглушая сигналами, две машины — каждая едва не вылетела на тротуар, едва не задавила кого-нибудь. Оставалось только погрозить им вслед кулаком. Ну вот, наконец он нашел, что искал.

В лавке царили приятный полумрак и прохлада. Последнее — так как дверь не прикрывалась плотно (наверное, потому Полли и смогла услышать хоть что-то из разговора). Первое — вероятно, чтобы клиентам был не слишком хорошо виден товар.

За прилавком сидел человек лет тридцати, смуглый, с вьющимися черными волосами — да, пожалуй, в самом деле итальянец — уже начавший расплываться. Радушно улыбнувшись, он стал описывать каждую безделушку на витрине, которая, по его мнению, могла понравиться самому Джереми, его маме, сестре, тетке или невесте. Долгое время Джереми не мог и слова вставить в его монолог, пришлось наконец остановить его жестом.

— Я пришел к вам не как покупатель. Вы ведь знаете Розу Хокли, не так ли?

Он взглянул итальянцу в глаза. Тот смешался.

— Простите, я... О... Кажется...

"Возможно, он не знает ее фамилии", — предположил Джереми и подсказал:

— Это женщина лет двадцати пяти, рыжеволосая, с пышными формами. Полгода назад она заходила к вам в лавку, с ней были маленький сын и его нянька. Не отпирайтесь. Вы назвали тогда ее по имени и довольно долго говорили с ней. Упомянули какого-то Джека.

Да, теперь он понял, что не ошибся: на лице итальянца застыла какая-то враждебность.

— Допустим, знаю. Чего вы хотите?

— Я пришел сообщить, что Роза Хокли мертва. Она погибла в аварии два дня назад.

Джереми впился взглядом в лицо собеседника, наблюдая за реакцией. Расстроенным тот определенно не выглядел, только удивленным. Он перекрестился, что-то пробормотал и торжественно кивнул самому себе.

— Что же? — вновь заговорил Джереми. — Вам нечего мне сказать по этому поводу?

— Нечего, — равнодушно ответил итальянец. — Я был весь день в лавке, потом пришел домой и провел вечер с моей женой, Хельгой, и нашим сыном.

— Зачем же так сразу? Я не из полиции и не подозреваю вас ни в чем. Хотя мне довольно странно, что может связывать вас с ней.

— Да уже давно ничего не связывает. Шли бы вы отсюда, сеньор, у меня много работы, — итальянец принялся возиться с товаром, который до того спокойно скапливал пыль на витринах.

— А что связывало раньше?

— А вам-то какое дело?

— Я ее родственник. И хочу удостовериться в том, что авария, в которой она погибла, действительно была несчастным случаем.

— Ну так вы не там ищете, — итальянец бестолково скомкал тряпку. — Человек, который связывал нас с ней, мертв уже девять лет. А эта... Она считала его вором. Она его вором назвала при мне!

У него сверкнули глаза, он стиснул зубы.

— Тот самый Джек, правильно? Почему она назвала его так? И если он был одного с вами круга, как они познакомились?

— Этого я вам не могу сказать, сам не знаю. Джек — он вечно был такой. Достал нам с ним билеты на "Титаник" за пять минут до отплытия, представляете? — гнев итальянца уже сменился мягкой грустью. — И вот там он впервые ее увидел. Она ехала первым классом. Он ее увидел на палубе, да и застыл, пропал. Мы над ним смеялись с Томми, еще одним нашим приятелем, а уже на следующий день она сама к нему спустилась.

— Но у нее ведь уже был жених, — напомнил Джереми. Итальянец его словно не услышал, погрузившись в воспоминания.

— Он весь тот день провел с ней. Вечером привел ее к нам в третий класс — ух, повеселились же они вдвоем! Когда он ее проводил и вернулся, то всю ночь потом ворочался, все не спал, да улыбался этак... А утром оделся кое-как — и сразу к ней. Только что-то не задалось, вернулся — голову повесил, притих. К вечеру ближе ушел на нос корабля, любил он там стоять. И все, не видел я его больше никогда. Вскоре и она пришла, его искала, я сказал, где он может быть. А ночью... Вы слышали, наверное, что тогда было. Я еле спасся вместе с Хельгой и ее матерью, Томми вот погиб, а где Джек был, я только полгода назад узнал. Оказывается, его, уже когда "Титаник" наткнулся на айсберг, арестовали. Обвинили, что бриллиант какой-то взял у жениха вашей Розы! И что же... Увели, поди, заперли... Шлюпок едва хватало, разве будут спасать арестанта?

У итальянца запрыгал подбородок.

— И сидел он, поди, смерти ждал... Если бы я знал, я бы пришел помочь, но я не знал! И она ничего не стала делать... Решила, он вправду вор! Как будто она не видела его! Да, я ей так и сказал: что он, как увидел ее, не спал и дурной был, и что я его год знал и он всегда работал честно и каждым куском хлеба со мной делился! Она говорила, бриллиант прямо при нем нашли, и пальто на нем было ворованное... вот чепуха! Будто бы он с краденным бриллиантом стал бродить по кораблю с ней вместе! Пальто взял чужое, да. Хотел вернуть, да не успевал все.

Джереми сдержался, чтобы не фыркнуть. Слишком много мути поднялось в душе, многое вспомнилось, и если бы не необходимость выяснить все до конца, он давно бы резко оборвал не к месту сентиментального собеседника.

— Итак, вы сказали ей все это, и что же она?

— Вышла, ничего не сказав. Ну, теперь Господь их рассудит.

Джереми понял, что услышал все необходимое. Уточнив имя и фамилию итальянца — Фабрицио ди Росси, фамилию и род занятий Джека — Доусон, художник — он вышел.

Погода испортилась, дул резкий ветер, поднимая облака пыли, пахло дождем. Лучше было зайти в любую забегаловку до того, как попадешь под ливень. И очень сильно хотелось выпить, так что можно было позволить себе немного нарушить тот самый закон, который Джереми поддерживал всей душой.

В забегаловке он с "крепким чаем" сел у окна и позволил себе погрузиться в горькие, унизительные воспоминания.

Джереми был вторым из пятерых детей в их семье. Растили их в любви, строгости и твердых правилах. Самым непослушным был старший, Джозеф; он часто лентяйничал и проказничал, но никто тогда не придавал этому значения. В шестнадцать Джозеф отселился, стал работать, а вскоре уехал из города.

Джереми после школы поступил в колледж; через два года у них появились новые соседи — немолодая пара с прехорошенькой дочерью, Айви, его ровесницей.

Впервые Джереми увидел ее в саду, свежим утром августа. Она собирала в корзину яблоки. Их прихватило ночным заморозком, Джереми чувствовал их аромат, смешанный с запахом сосен. Он впервые в жизни засмотрелся тогда на освещенную солнцем девичью фигурку, ловкую и легкую в движения, на рассыпавшиеся по плечам черные волосы и мелькавшие среди ветвей белые руки с быстрыми пальцами. Девушка обернулась, и Джереми увидел ее лицо: бело-розовое, точно яблоко, со смеющимися зелеными глазами.

Она тоже долго смотрела на него, но они тогда не заговорили. Но очень скоро Айви подружилась с его сестрами, стала часто бывать у них в доме, и хотя Джереми очень робел, он все-таки смог заговорить с ней.

А дальше были месяцы, казавшиеся потом непрерывным потоком счастья. Каждое воспоминание, самое незначительное, блестело ярко, как бриллиант: вот Айви собрала в букет осенние листья, вот вместе он и она катаются на коньках. Джереми сделал ей предложение, она согласилась, обе семьи были за них рады.

И тогда вдруг снова объявился Джозеф. Вернулся в город с деньгами и заявил, что хочет остаться. И ему поверили, ему всегда верили, он умел расположить к себе. Джереми и в голову не пришло, какой нож брат на него точит.

Джереми ушел добровольцем на войну, но едва высадившись в Европе, слег с испанкой, и к моменту его выздоровления война успела закончиться. Письма из дома приходили сдержанные, Айви не писала вовсе, хотя родные утверждали, что с ней все в порядке. Правду Джереми узнал, лишь вернувшись домой.

Едва он уехал, как Джозеф стал ухаживать за Айви и очень скоро добился успеха. Он всегда пользовался популярностью у женщин и легко переходил с ними запретную черту. Так вышло и на сей раз, но это стало известно. Джозеф согласился жениться на Айви — более того, заявил, что так и хотел с самого начала, потому что с первого взгляда полюбил ее.

Как себя чувствует человек, которому снится, что он падает? Бесконечный, страшный полет... С таким чувством вспоминал Джереми ужасные дни после возвращения домой. Джозеф пришел, чтобы извиниться перед ним, но говорил в основном о том, как любит Айви. Он явно выполнял какую-то формальность и на самом деле ни капли не сожалел. Мать, сестры, младший брат — все просили их помириться. И даже отец однажды после завтрака взывал для серьезного разговора.

— Послушай, я не пытаюсь оправдать Джозефа. Я уже пояснил ему, насколько он неправ. Но я не хочу, чтобы вы, родные люди, мои дети, становились врагами на всю жизнь.

Джереми молчал. Он не решался высказать отцу прямо все, что кипело, обжигая душу: ярость от того, как легко его предала Айви, бесконечная тоска, ненависть к Джозефу, которому так просто оказалось разбить счастье брата ради своей похоти, обида на родных, которые и не думали порывать с предателями.

— Вы оба мне нужны. И может, сейчас ты не понимаешь, но вы нужны друг другу. Прости брата. Я не требую, я только прошу: прости.

Отец учил их не выдавать свою боль, но Джереми не мог больше сдерживаться. Как можно спокойнее он ответил:

— Мэт ничего плохого мне не сделал, а других братьев у меня нет.

В тот же день он сам уехал в Филадельфию и вскоре устроился там учителем.

Простил ли бы он Айви, если бы она обнаружила, что Джозеф — бесчестный человек, и вернулась? И каково бы ему было уже в браке с ней снова терпеть ее измены? Разве он сам не пошел бы на преступление в конце концов?