Серебро и дым (гет)

Капли куриной крови весенней капелью падали на белый хлопок пододеяльника, цветками красных маков распускаясь в лучах утреннего солнца. Заворожённая жуткой красотой зрелища, Ксюша медленно встряхнула головой и прошептала несколько простых заклинаний, прежде чем стереть символ Ордена с потолка.

Алиса продолжала истерить, но Вронской трудно было винить её за это.

- Я сделаю ей чаю, — как можно спокойней произнесла она, дёрнув Ратмира за рукав. Тот по-волчьи оскалился, выражая сомнение по поводу действенности данной меры, но заметив, как приподнялись Ксюшины брови, мягко, но настойчиво тронул Алису за плечо, выпроваживая из палаты.

- Иди на кухню, — велел он ей, и Лиса послушно засеменила вглубь знахарской, обхватив себя руками.

- Это маячок, — прошептала Ксюша, когда она скрылась за дверями «комнаты отдыха». — Знак для других…

- Членов Ордена серебряной стрелы, — закончил за неё Ратмир. — Уверена? Я и раньше видел подобные отметины на стволах деревьев…

- Здесь магией разит сильнее, чем лекарствами, — категорично заметила Ксюша, скривив острый носик. — Это не просто знак, нарисованный куриной кровью, чтобы попугать Алису. Его цель — привлечь чьё-то внимание…

- Ты стёрла его, — задумчиво произнёс Ратмир, глядя на чистый белый потолок. Лишь кровавые пятна на постели напоминали о том, что произошло в палате ночью.

- Думаю, маячок действует мгновенно, и орден… уже в курсе. Но… — Ксюша запнулась, и неуверенно посмотрела на Ратмира. — В Лихоборах никто не может никого убить, помнишь?

- Мы живём в Серой Дымке, а не в Лихоборах.

- Вы могли бы…

- Нет, — отрезал Ратмир. — И дело не в том, что твоя Софья Всеволодовна будет против, если стая оборотней оккупирует её знахарскую… Орден в лице Громоновского уже уничтожил Серую Дымку — людей, не только волков — и он охотно сотрёт с лица земли и Лихоборы, если мы будем внутри. К тому же, кажется, защитное заклинание Лихобор звучит как «ни один человек не может убить другого человека», а мы, — Ратмир невесело усмехнулся, — не вполне люди…

Ксюша вскинулась было, чтобы возразить, но, наткнувшись на его тяжёлый взгляд, промолчала.

- Чаю, — напомнил Ратмир, беря её за руку. Ладошка была совсем холодной и слегка потрагивала. С удивлением он отметил, что Вронская боится не меньше Алисы. За себя? За деревню? Или может быть даже за него? — И посмотрим воспоминания. А потом я уйду и заберу с собой Алису. Если через пару дней на месте Серой Дымки ты обнаружишь наши хладные трупы, обеспечь нам, пожалуйста, достойные похороны. Не хочу разлагаться на солнышке.

Вронская глубоко вздохнула, выпучила глаза и больно ткнула его в плечо, прежде чем развернуться и сердито протопать в сторону «комнаты отдыха».

- Эй, я пошутил, — крикнул он вслед, но Ксюша уже звонко хлопнула дверью.

Крепкий чай на травах действительно успокаивал, но времени расслабляться не было. Ксении представлялся вооружённый отряд, со стрелами, луками и арбалетами, штурмующий знахарскую. Эта мысль, а также шутливая фраза Ратмира про похороны, острой болью стучали у неё в висках, пока она зачаровывала глубокую чашу с водой, превращая её на короткий срок в омут памяти.

- Хватит на минут десять, — объявила она, критически рассматривая результаты своего труда. Обычно самодельные омуты годились лишь для просмотра относительно недавних воспоминаний, сильно барахлили, выбрасывая наблюдателя из пучины памяти в самый неподходящий момент, и имели множество слепых зон, затрудняя полное погружение в событие. — Я не обещаю, что результат будет…

Ратмир вылил воспоминания в чашу, не дав ей договорить. Память закружилась молочным вихрем, в котором тенью мелькали предметы, силуэты, лица…

- На счёт три, — Ратмир тронул за руку Алису, столь глубоко погрузившуюся в свои мысли, что, казалось, больше не замечающую происходящего вокруг. — Раз, два…

Две девочки-близняшки бегут по зелёному полю. Васильки и маки торчат из венков в тёмных волосах… Граница леса так близко — кто добежит раньше? Вдруг одна останавливается и падает, словно подкошенная, захлёбываясь в немом крике. А Аглая бежит, бежит вперёд, не замечая, что в тени деревьев блеснули жёлтые волчьи глаза…

Жёлтая луна не даёт уснуть,

Чьи-то мягкие лапы стучатся в дверь.

Арбалета стрела тебе укажет путь…

В отчий дом не вернуться тебе, поверь.

Отец прибежал слишком поздно. Серебряный перстень, метка Ордена, на его пальце вспыхнул, когда острая стрела, вырвавшись из арбалета, насквозь прошла сквозь волчий череп. Кровь и мозги хлынули на ночную сорочку Аглаи, тёплый серый мех укрыл её колени, словно одеялом. Кровь, ярко красная солёная кровь вокруг, не только чужая, но и своя. Отец понимает это, делает глубокий вздох… и заряжает ещё одну стрелу.

Хочешь жить — беги,

Уноси серый хвост скорей.

Хочешь жить — теперь,

Убивай других.

Слышишь?

Призраков стая кричит в ночи.

Слышишь?

Эхом несётся им вслед твой крик.

- Нет! Это же наша дочь! — мать бросается вперёд, тянет отца за рубашку, даруя пару драгоценных мгновений между прыжком в окно и вдалбливанием второй стрелы в оконную раму. Аглая успевает заметить лицо сестры, бледное, сосредоточенное, покрытое испариной. Глаза, столь похожие на её собственные, плотно закрыты, губы шевелятся, что-то напевая… «Пророчествует», — с тенью благоговения думает Аглая, прежде чем провалиться в чьи-то объятия.

Тот, кто в жизни был тебе всех родней,

Тот обет даёт на твоей крови.

Больше нет друзей, но есть тьма врагов,

Больше жизни нет, больше нет любви.

Волчья шерсть мягкая, а человеческие губы сухие и обветренные. Аглае совсем немного лет, и ласки, слишком взрослые, слишком интимные, ей в новинку. Но все замки уже сорваны, все запреты разрушены в ту самую ночь, когда её клыки впервые обагряются кровью жертвы. Богатый дом, парадный портрет хозяина над камином, блестящие серебряные запонки в виде знака Ордена и испуганные глаза служанки за мгновение до того, как вместе с сонной артерией оборвалась её жизнь. «Чистая работа, девочка», — звучит в голове одобрительный голос Пастыря, и Аглая радостно воет, скаля пасть в лицо луне. Чуть позже, всё ещё чувствуя в крови радостное возбуждение, она сама льнёт к большому, сильному, молодому волку, чтобы в боли и счастье заглушить тихий колокольчик совести в голове…

Испуганно сжавшись в комок и поглаживая искусанную ногу, за ними наблюдает пятилетний мальчик. «Убивай взрослых, кусай их детей», — так велел Пастырь. «Уничтожай прошлое, строй новое будущее». И будущее зарождается пару ночей спустя где-то глубоко у неё внутри.

Хочешь жить — беги,

Уноси серый хвост скорей.

Хочешь жить — теперь,

Убивай других.

Слышишь?

Призраков стая пирует в крови.

Слышишь?

Проклята ты, как и каждый из них.

Свист стрел почти бесшумен, в отличие от стонов людей, застигнутых смертью во время сна. Среагировав быстрее других, Аглая несётся вперёд, не разбирая дороги. Раздувшийся живот трясётся, прыгает на каждой кочке, каждой ямке. Их преследователи уже получили отпор — Аглая слышит звучный повелительный голос Пастыря у себя в голове, но материнский инстинкт сильнее. Она прячется среди еловых веток, затаивается, обнимая ладонями живот, и ещё не чувствуя запаха тёплой крови, стекающей по её бёдрам… Голос Пастыря обрывается на полуслове, и она откуда-то знает, что стрела пробила ему горло. «Чистая работа», — думает она, прежде, чем потерять сознание. Ручеек крови добирается до её щиколоток. Вдалеке взвивается в небо столб огня…

Её находят на утро, еле живую, окровавленную. Из двадцати шести человек в стае осталось лишь девять. Аглаю не интересует, кто будет новым Пастырем. Она задумчиво вертит в руках военный трофей — массивный перстень, соскользнувший с руки её отца. Она жутко озлоблена и полна жажды мести. И она знает, на чей дом они нападут в следующий раз.

Волчья жизнь — лишь полёт серебра стрелы,

Волчья жизнь — никогда не стучатся в дверь.

Расскажи, какие ты видишь сны?

Заглядывая в колыбель…

Защитные заклинания срабатывают мгновенно — её здесь ждали. Но не для того она так долго копила злобу там, где должна была быть любовь к нерождённому ребёнку, чтобы уйти отсюда с пустыми лапами. Стрела проносится в расстоянии с кончик ногтя от её уха, но Аглае уже всё равно. Он узнает её и медлит лишь на мгновение. Мгновение — этого вполне достаточно для прыжка.

- Аглая! — голос матери дрожит, руки трясутся. За два года она постарела на сотню лет, и ледяная лапа жалости сжимает её внутренности. — Пожалуйста!

Она не остановила отца, не отговорила. Кровь волчонка, её внука, и на её совести тоже. Аглая глухо рычит, вспарывая когтями плоть. Мать она убьёт быстро, чтобы не мучилась, но вот его…

- Что ты наделала, дочка! Что ты наделала! — кровь растекается по полу, забивается в деревянные щели. Во дворе как бешенные лают псы — смешная пародия на волков, прирученная людьми, чтобы воображать себе, что они ещё что-то здесь контролируют.

«Это будет быстро», — убеждает себя Аглая, подступая к вопящей матери. Но тут её собственное человеческое отражение, её двойник выступает вперёд из темноты, загораживая собой будущую жертву.

- «Хочешь жить — беги,

Уноси серый хвост скорей»,

— шепчет сестра. Глаза её широко раскрыты.

- Хочешь жить — теперь,

Не щади других.

Слышишь?

Колокол вдалеке звонит.

Слышишь?

Он звонит ведь и по тебе.

Стрелы, пули, вспышки заклинаний… Мать вырывается из-за спины сестры и ловит грудью одно из них — прощальное благословение и проклятие. Пророческий шёпот её двойника всё ещё звучит в ушах, и Аглая снова бежит, снова спасается, чтобы снова остаться жить и ненавидеть…

Жёлтая луна не даёт уснуть,

Чьи-то мягкие лапы стучатся в дверь.

По сотням дорог твой петляет путь…

Но в отчий дом не вернуться тебе, поверь.

Красивая молодая девушка с лютней заканчивает петь, и пьющая жующая публика маленького придорожного кабака выдавливает из себя жидкие аплодисменты. Аврора словно бы их не слышит, внимательно вглядываясь в стройную женскую фигуру в самом углу. Лицо незнакомки скрывает капюшон, но Аврора достаточно часто смотрелась в зеркало, чтобы узнать сестру-близнеца по одним лишь жестам.

- Пиво тому столику в углу за мой счёт, — обращается она к полненькой девушке с подносом в руках. — А, и передайте ещё вот это…

Когда Аглая развернула письмо, Авроры с её лютней в кабаке уже не было. Четыре строчки — стихотворное пророчество — горели синими чернилами на дорогом пергаменте:

Всех стихий ужасней огонь,

Но его успокоит вода.

Лишь волчонок, в ком знахарки кровь,

Похоронит стрелу навсегда.

- Проследить за ней, госпожа? — угодливо спросил одноглазый, но всё ещё молодой и не лишённый привлекательный волк, кинув быстрый взгляд на пририсованный к записке символ — круг, пересечённый стрелой, с пятью звёздочками вверху.

- Не стоит, Герман, — отозвалась Аглая, ласково потрепав мужчину по отросшей тёмной с рыжими вкраплениями щетине. — Сегодня на ночь мы остановимся здесь. Гуляйте, ни в чём себе не отказывайте… Уйдём на рассвете.

Когда утром солнце выплыло из-за горизонта, от трактира осталась лишь парочка обгоревших стен…

Пару мгновений, как только заклинание рассеялось, Ксюша не могла прийти в себя. Глубоко вздохнув, она оглянулась, и обнаружила, что Ратмир и Алиса выглядят не лучше. Губы волка дрожали, Лиса же так отшатнулась от чаши с водой, словно та была наполнена шипящими змеями.

- Сколько крови и напрасных жертв во всей этой истории… — раздался приглушённый осипший голос, и Вронская с удивлением заметила, что это говорит она сама. — И всё ради чего? Всё бессмысленно, это бессмысленно только и делать, что убивать друг друга…

Ратмир молчал. Лишь в глазах его мелькало смятение. Ксюша тронула его за плечо, но он, словно не видя и не слыша её, закачался, слепо натыкаясь на кухонные табуретки.

- Дикая охота убивала взрослых и кусала детей, — проговорил он, наконец. — Что если?

Ксюша ахнула, поняв, какая именно мысль гложет его. Когда-то давно, ещё в Болотных Елях он рассказывал ей о том, как стал сыном и учеником Волчьего Пастыря. Было ли его обращение местью за то, что кто-то из его родителей был связан с Орденом серебряной стрелы? Как бы то ни было, сейчас явно был не лучший момент интересоваться, что ему известно о родной семье.

- Это многовековой круг ненависти! Кощеевы тапки, почему просто нельзя поговорить, а не кусаться и стрелять? — просипела Ксюша. Чудовищность событий прошлого не укладывалась у неё в голове. Аглая называла свою сестру зеркалом — Дикая Охота и Орден тоже были братьями-близнецами. Они веками убивали друг друга, мстили друг другу, но так и не смогли качнуть чашу весов в чью-либо сторону.

Ратмир вдруг мрачно улыбнулся.

- Потому что такова людская натура. И волчья тоже. Не слишком-то сильно мы отличаемся друг от друга. Правда, ведьма?

- Правда, волчонок, — Алиса визгнула, чуть не свалившись со стула, услышав новый голос. Как ни в чём ни бывало Софья Всеволодовна прошла на кухню и невозмутимо поставила на стол корзинку со свежей репой, морковкой, луком и двумя десятками яиц. — Ну что, молодёжь, может, наконец-то, расскажите, что тут у вас происходит?