Mamas and papas (джен)

У Наташиного "феррари" он осторожно — как никогда раньше — перехватывает спящую Хлою из рук Стива. Сегодня он едет с детьми на заднем сидении, и Наташа ведёт машину как законопослушная американская мамочка — плавно, без рывков, едва набирая рекомендуемую для движения скорость. Нью-Йорк не спит, улицы Бруклина гудят вывалившим прогуляться на поиски приключений в пятничный вечер народом. Фонари, мелькание неона, серебристые и разноцветные буквы — всё это напоминает обитель Безумного Шляпника, если бы тот выбирал себе место, где жить, в двадцать первом веке. Он то и дело поглядывает на Хлою, которая смешно расползлась щекой у него по груди и едва не пускает слюни на ещё чистую с утра рубашку. Ему кажется, что край ткани неудобно загнулся, и пуговица давит на нежную детскую кожу, но поправить не решается — да он ни за какие богатства мира не рискнул бы сейчас расслабить хоть одну из своих рук. Джон сидит рядом, его локоть мирно покоится на его бедре — совсем ещё детский, защитный жест, словно он, Баки, может куда-то деться из движущейся по ночным улицам машины. Он то и дело ловит удивлённо-заинтересованный взгляд Наташи в зеркало заднего вида, и в какой-то момент не выдерживает, шепча ей:

— Что?

Наташа хмыкает в ответ. Отводит взгляд и снова делает вид, что увлечена дорогой и ведением машины на черепашьей скорости. Он думает, что на подобной скорости Наташа могла бы вести машину с закрытыми глазами, ориентируясь на слух.

— Ничего, Джеймс. Просто, ты выглядишь сейчас так...

— Как? — ощеривается он, сам того не замечая. Руки норовят прижать Хлою ближе, сильнее, он думает, как бы обхватить и Джона тоже, чтобы малышка не проснулась. Это желание — пусть он и не сделал ничего, лишь мысленно обозначил — не укрывается от Наташи. Она улыбается — печально и лишь на секунду, а затем становится нечитаемо-серьёзной.

— Мирно, — ровно произносит Наташа такое простое и такое далёкое от него слово. — И слишком по-человечески. Ты прости, Джеймс, — вдруг добавляет она тихо. — Я никогда не задавалась целью обидеть тебя после... всего. Хотя наверняка не раз делала это в итоге. Тебе сложно, я понимаю. Думаю, что понимаю. Но... В этой машине нет врагов, просто выдохни, ладно?

Он кивает чётко, едва заметно, и больше они не говорят до самого дома. По салону машины то и дело мелькают, проносятся полосы света фонарей, яркие пятна от неоновых вывесок, этот калейдоскоп завораживает и усыпляет. Но от больницы до Эджком-авеню ехать не так уж и долго, хоть Наташа и не торопится (за что он беззвучно говорит ей отдельное спасибо), и когда они подъезжают к подъезду их старого дома, Стив уже ждёт у дороги — его массивная фигура в коже мотоциклетной куртки сразу привлекает взгляд. И он успокаивается — дома. Всё-таки дома. Всё будет хорошо.

— Долго вы, — улыбается Стив, и эта улыбка теплом физически ощутима на коже. Стив нагибается к прижимистой машинке, становится коленом на сидение и аккуратно забирает у него Хлою — та так и не просыпается, но начинает возиться, устраиваясь поудобнее между расстёгнутыми полами жёсткой кожи на мягкой ткани футболки.

— Это была самая скучная поездка в моей жизни, — улыбается Наташа. — Вам ещё нужна моя помощь, или я могу ехать? — спрашивает она, и до Баки наконец — неожиданно, как вспышка внезапной молнии — доходит: Наташа играет. Играет безразличие, играет чёрствость. Она сама не знает совершенно, как себя вести в свалившейся на их головы ситуации, и помочь хочет до безумия, и боится показаться лезущей не в своё дело бабой. А ещё ей больно — отчего, почему, он не знает, но чувствует эту боль физически, на вдохе: словно острую спицу, застрявшую где-то между рёбрами.

— Может, поднимешься ненадолго? — спрашивает её Баки, пока осторожно вытаскивает полусонного Джона из машины. — Ты всё-таки женщина, глянешь намётанным взглядом — что нам нужно прикупить, из еды, может, или вещей, учитывая новые обстоятельства? А то мы можем и не догадаться, — улыбается он ей как можно мягче. Наташа на секунду — всего на секунду — теряет контроль за мимикой, и маска сваливается с неё, ослабшая атласными лентами. Непонимание, смятение, волнение. Желание — обязательно пойти. Но она тут же возвращает маску на место, улыбается лениво, очень медленно отстёгивает ремень безопасности — словно делает одолжение. Мурлычет.

— Эх вы, суперсолдаты. А толку, ничего без женщины не можете, — Наташа скалит крупные жемчужные зубы, морщит нос и ставит "феррари" на сигнализацию, прежде чем взять свободную руку Джона в свою ладонь. — Давайте домой уже, вечером зябко.

По лестнице Наташа с Джоном поднимаются первыми, за ними — Стив с Хлоей на руках. Баки замыкает, вглядываясь в тени на лестничных пролётах. Он вяло усмехается от странных аналогий в голове — тайное шествие, мистерия, для пущей таинственности не хватает длинных массивных свечей каждому в руки — до того мягко, бесшумно ступают они по замершим лестницам уснувшего дома.

— Куда мы их положим? — негромко спрашивает он Стива. — У тебя или у меня?

Это важный вопрос, потому что из этой комнаты нужно будет за рекордные сроки выгрузить из всех доступных детскому любопытству мест запрятанный по нычкам военно-оборонительный арсенал. И если комната Стива в этом плане почти девственно чиста, его комната — это завуалированный склад холодного и огнестрельного оружия, обойм, пары ящичков гранат и даже дистанционных радиоуправляемых мин — ну а мало ли что? Он знает, что Стива коробит от всего этого за стенкой, но он никогда и слова ему не сказал по этому поводу — терпит мужественно и молча. А Баки так спокойнее. Всегда спокойнее понимать, что ни одна ёбаная сволочь не застанет тебя врасплох в случае чего.

— Положим у тебя, — говорит он, а потом тихо ругается: — Чёрт, сначала надо всё выгрести из твоей норы.

— Выгребем, — отвечает Баки мрачно. — Хорошо, что Наташа поднялась. Отвлечёт их пока.

— Да этим двоим только бы до кровати добраться.

— Может, тогда в гостиной их уложить?

— Нет, — отрубает Стив. — Там диван жуткий, просиженный весь и скрипит. И наконец-то предоставился отличный повод, чтобы его поменять. Завтра же.

— Ого, — изумляется Баки. — Это же твой любимый диван. Просиженный лично твоей задницей.

Стив хмыкает и приостанавливается, чтобы наклониться ближе:

— Не волнуйся, моей заднице любой диван по зубам. Было бы время — просиживать.

Баки почему-то становится неловко, он замолкает, а потом спохватывается:

— А...

— Поспишь у меня, как раньше... Как в прошлой жизни, — обрывает его Стив — глухо, словно голос прорывается сквозь слои ваты, напиханные в глотку. — У меня кровать шире.

До четвёртого они поднимаются молча, и Наташа уже ушла вперёд, и теперь ждёт их у двери. До Баки вдруг доходит окончательный смысл, и в груди отчего-то огнём горят лёгкие, а сердце стучит неровно — то быстро, то медленно, и никак не может успокоиться. Спину между лопатками опаляет прохлада мурашек — те носятся туда-сюда, словно не определятся, где же им удобнее его мучить. Баки не может никак понять, какого лешего у него такая реакция на вполне себе логичное решение, и в итоге просто перестаёт думать. Когда Стив открывает дверь одной рукой, другой поддерживая Хлою, малышка вдруг просыпается.

— А где мама? Дядя Дзеймс? — и Баки не успевает даже подойти, как эта сладко спящая секунду назад мелочь начинает ныть: — Мама... Маму хочу... Ма-амочка...

— Она ещё никогда не ночевала не дома, — пожимает плечами Джон, когда Баки смотрит на него, ища хоть какого-нибудь ответа — что делать? Хлоя не успокаивается, не реагирует ни на Наташины мягкие уговоры, ни на скачущие у неё перед носом пальцы Стива, который показывает животных. Баки улыбается и охает — воспоминание о том, как они вместе, детьми, лежали на одной кровати рядом с тусклым ночником, и показывали друг другу тени животных на потолке, старательно переплетая пальцы, отдаётся тупой болью в затылке. Но какая же тёплая, нужная эта боль.

— А ты? Ночевал? — уточняет Баки.

— Мне шесть, вообще-то. Я уже всё понимаю. И потерпеть могу, я же мужчина, — Джон зевает, а Баки улыбается кончиком рта. Эти фразочки в исполнении Джона, выхваченные из назидательной речи взрослых, всегда действуют на него слишком расслабляюще. Умиляют. — Думаю, можно попробовать ванную набрать, тёплую, с пеной, и мы с Хлоей искупаемся. Обычно после ванны она всегда тут же отрубается.

— Наташа, — оглядывается Баки, а за его спиной Наташа прижимает к себе хныкающую без остановки девочку, и видно, что её запасы терпения на исходе. — Поможешь им с ванной? Джон сказал, это может сработать.

— Конечно, — соглашается Наташа, а Стив тут же летит чистить, мыть и набирать воду. Баки в который раз отмечает, какой он молодец, что не поддался уговорам Стива заменить огромную несуразную чугунную ванну на блок душевой кабины. — А пена у вас есть? — иронично изгибает она бровь, и Баки просто поражается её выдержке — Хлоя на её плече без остановки требует маму.

— Нет, пены нет.

— Ладно, тогда мыла налью. Мыло-то есть у вас? — ещё саркастичнее хмыкает она.

Баки закатывает глаза и помогает Джону разуться — у того уже пальцы едва двигаются, да и сам он похож на подтаявшее желе. Благостно быть ребёнком, думает Баки. Устаёшь до той степени, что можешь уснуть в любом положении, в любой ситуации. Не то, что взрослый с промытыми мозгами. Умаешься до состояния нестояния, ждёшь сна с замиранием сердца — а сна ни в одном глазу, бывало. Голова пустая, высохшая изнутри, как азиатская пустыня, и ни мыслей, ни гула — только пустота и тишина. И сон не идёт. Это было ужасно, и чудо, что вообще прошло. Он боялся сдохнуть от того, что не мог спать. Но как-то постепенно научился заново.

В ванной, из которой хлопьями вываливается на пол пена, Хлоя и правда успокаивается. Наташа — ни Стив, ни он сам не ожидали от неё таких подвигов — потрясающе справляется, играя с ними плавающей мыльницей и просто сбросив в воду разные пузырьки — игрушек-то в квартире ни одной. Только для взрослых дядь.

Никогда они со Стивом не превращали комнату-арсенал в комнату, где смогут спать дети, так быстро. Из-за прикрытой двери ванной то и дело доносится плеск, приглушённые визги, гомон голосов — и детских, и Наташиного. И пока Стив, не напрягаясь, перетаскивает в соседнюю спальню ящики с винтовками, обоймами, гранатами (в этот момент он так смотрит на Баки, что на какое-то время даже становится стыдно), Баки убирает повыше колюще-режущие и меняет постельное бельё, выбрав самое милое, что у него есть — тёмно-синее, с изображением скопления галактик. Джон должен оценить.

— Кажется, всё, — устало выдыхает Баки, озираясь на дело их рук — комнату не узнать.

— Ножи? — серьёзно спрашивает Стив.

— Убрал повыше. Все. Не достанут.

— Кажется, быть родителями не так уж и просто, — вздыхает Стив и вдруг улыбается, сползая на пол по косяку. Баки улыбается тоже и присаживается рядом — почти касаясь.

— Уж посложнее, чем некоторые наши операции, — хмыкает Баки, наблюдая с замиранием сердца за тем, как ладонь Стива вдруг находит его, живую, и крепко, ободряюще сжимает.

— Ты бы, — вдруг начинает и осекается Стив. — Если бы не вся эта кутерьма, если бы не служба, — говорит он и его голос резко садится, Стив откашливается нервно. Баки замирает. — Ты бы хотел иметь детей? Найти женщину?

Баки неторопливо, но настойчиво вытаскивает свою ладонь из обжигающих пальцев. Смыкает в отрезвляющий замок вместе другими своими — холодными, железными, и к этому никогда не привыкнуть, хоть сто жизней проживи.

— Я не могу иметь детей, Стив, — говорит он спокойно, разглядывая туманности галактик на свесившемся до пола одеяле. Его кровать удобная, с жёстким матрасом и до одури мягким, нежным пуховым одеялом — он даже летом не может согреться, пока не совьёт из него гнездо посередине. Он знает — детям понравится. Они сидят бок о бок, и молчание душит.

— В смысле? Что ты хочешь этим...

— Только то, что у меня не будет детей. Сыворотка, — едва заметно двигает плечами Баки, и словно Стив всё должен понять по последнему слову. И Стив даже понимает — ещё неосознанно, шестым чувством, и делает какое-то неловкое, незаконченное движение, но Баки продолжает — почему бы и не приоткрыть часть карт? Было бы что прятать... — Когда я был с русскими, (Стив мысленно отмечает, что "не работал на русских", а "был с ними") они проводили множество опытов и анализов, просто чтобы понять, что я такое. Тогда и сказали мне. Скорее всего — побочное действие сыворотки. Она все резервные и потенциально ненужные силы организма пускает на усиление боевых качеств. А способность к воспроизведению себя — это огромный резерв, Стив. Лишний резерв и совершенно не нужное качество в моём случае. И нет, меня это не беспокоит, — говорит Баки и поворачивает голову — встречаясь со взглядом небесно-голубых глаз Стива. Видно, что тот ошарашен, но пытается сохранить лицо неподвижным. Получается неважно, и Баки улыбается — мягко и печально, как чувствует себя сейчас. На самом деле его давно не трогают истории про самого себя. Сколько можно переливать из пустого в порожнее?

— Мальчики, полотенца! Самые большие, что у вас есть! — командует голос Наташи из ванной, и они оба благодарно подрываются — она в который раз спасает обстановку, сама не зная об этом, и Баки даже думает, что пора перестать делить отношение к ней на процентное соотношение разных противоречивых чувств. Наташа ему нравится.

Спустя час (когда дети уснули, едва переодевшись в самые тесные после стирки футболки Баки и устроившись под невесомым одеялом, а Наташа, напоенная чаем, была отпущена домой с кучей выраженных и не выраженных благодарностей) они вдвоём сидят над остывшими кружками и листом-списком, что оставила Наташа: купить быстрозавариваемых каш, купить яиц, молока, купить хлопьев, купить сока, шоколадной пасты, сладостей, печенья, — и почти засыпают, сталкиваясь лбами.

— Ты пойдёшь в душ? — зевая, интересуется Баки. Он устал, но всё же собирается вымыться, потому что слишком много переживал сегодня, и это липкое ощущение нервозности хочется смыть с кожи.

— Нет, я утром, — Стив зевает, широко, заразительно, и Баки зевает следом. Улыбается.

— В магазин тоже утром? — Баки кивает на список.

— Кто первый проснётся, тот и в магазин, — кривит Стив губы в улыбке и встаёт. — Пойду укладываться.

— А я всё же в душ, — Баки поднимается и идёт в ванную, словно пытаясь сбежать от странного, брошенного напоследок, тёплого взгляда Стива.

Он моется, и моется, и моется до тех пор, пока едва сам не засыпает под обжигающими, долбящими в затылок, струями. В голове пугающая пустота, сменяющаяся шквалом мыслей, и снова — пустотой. Он надевает бельё и майку, тщательно, почти досуха вытирает волосы и, вздыхая, выходит в темноту коридора. Из-за приоткрытой двери спальни Стива на пол ложится мягкий свет. Его собственная спальня, оккупированная малышами, темна, и Баки думает о том, что нужно перенести в комнату ночник — мало ли что, проснутся, испугаются? Он заглядывает в комнату и замирает на мгновение. Вид сладко сопящих, обнимающих его одеяло детей на его же кровати, словно нож, вонзается куда-то в грудину и вспарывает давно нарывавший волдырь. И чувства — непривычные, болезненные, странные — начинают сочиться вязким гноем. И надо бы выдернуть рукоятку — но он не собирается, от этого будет только хуже, он захлебнётся в том, что так долго, старательно, за ненадобностью прятал внутри себя. Баки вдруг понимает, что сейчас он намного больше человек, чем был ещё вчера. И... как это, вообще? Почему? Он прикрывает дверь — не совсем, до половины, и тихо идёт в спальню Стива, искренне надеясь, что тот спит.

Стив и правда похрапывает — на животе, обнимая смятую подушку, с голой спиной, развалившись на сбившемся одеяле, и от него пышет жаром за метр. Баки всегда так не хватает этого тепла. Но он не может позволить даже и думать об этом — Стив и так слишком, непростительно много делает для него. Баки сглатывает и улыбается — Стив такой, что даже если бы Баки решился, лечь здесь совершенно некуда — Стив заполняет собой не только огромную кровать, но и всю комнату, всю квартиру, выплёскивается из открытых окон на улицу... Баки неслышно забирает вторую подушку с кровати и идёт к ночнику — перенести его в соседнюю комнату.

— Куда ты собрался? — вдруг хрипит Стив, и Баки не может понять, говорит он во сне или же правда проснулся. Обычно его и гонгом не разбудишь, если он вымотался накануне.

— На диване лягу, — отмахивается Баки. — Там пледы есть, я помню. И ночник хочу детям унести.

— Ночник унеси и возвращайся, — отвечает Стив, невозможно потягиваясь всем телом, отчего мышцы вдоль позвоночника и над лопатками лениво перекатываются под белой кожей — несколько едва заметных шрамов кляксами и росчерками застыли на ней. — Мы сто лет не спали, как раньше... как тогда, в детстве. Я скучаю по тем временам, — бубнит он, пряча половину лица в подушку. — Я пододвинусь, не переживай. Я, вообще-то, для некоторых неблагодарных кровать грел.

Баки замирает перед ночником, словно его огрели тяжёлым и пыльным, и судорожно сминает подушку перед собой обеими руками. Внутри звенит так, что вот-вот порвётся, и глаза сухие жжёт, как будто песка мелкого насыпали, и отчего-то нестерпимо хочется плакать. Баки чуть трясёт головой, чтобы прогнать подступившее внутрь, обратно, и ещё не высохшие волосы холодом скользят по шее. Подушка трещит, и Стив тут же подрывается — слишком большой, слишком настойчивый. Идиот.

— Эй, ну чего ты? Бак? Что с тобой? — шепчет Стив и тянет его, хватает за металл пластин, за подушку, за майку, за бока. И это невыносимо до того, что Баки просто отпускает себя — и ухает спиной на кровать между разведённых колен. Горбится, складывается вперёд, пряча лицо. Стив неторопливо вытирает ему волосы полотенцем — Баки по привычке притащил его из ванной на плечах, — и не перестаёт нести ерунду, такую ерунду, от которой зудит всё, везде, каждый шрам, каждый орган, весь он, целиком. Баки дрожит. — Ну что с тобой, Бак? Ну, тяжёлый день был? Так, считай, закончился уже, — переживает Стив, откидывает полотенце и тянет его ещё дальше, за собой, кожа к коже, на кровать, и заставляет улечься едва ли не на себя, и ухватывает руками поперёк груди, и не даёт холодной, тянущей книзу руке делать ничего. Поворачивается набок, утыкается в шею и шепчет, шепчет, и от этого Баки трясёт всё сильнее, и он не хочет осознавать, что щёки давно уже мокрые, а тело реагирует совсем не как на друга, ноет сладко, и это не столько стыдно, сколько неожиданно, это выносит мозг, и Баки всхлипывает, а Стив не понимает — куда ему? — прижимает ещё крепче и гладит по волосам, тёплому, одеревеневшему плечу, руке, и шепчет: — Всё будет хорошо. И с Мелиссой, и с тобой, и с ребятами, вот увидишь. Всё образуется, всё наладится — ты ведь знаешь, как это бывает? Когда и верить уже не во что, оно вдруг раз — и меняется всё, а тут есть во что верить, мы же и не знаем толком ничего. Ты поспи просто, расслабься. Холодно тебе? — Баки обессилено мотает головой. Пытается. Он, смертоносное оружие, отмороженный убийца, хочет сейчас только одного — чтобы его не отпускали. Не выпускали. Сжали до хруста. Не двигали никак. Только грели. Грели, пока кости не обуглятся, пока он не сгорит в этом тепле нахрен. Пока не отойдёт. Пока не начнёт жить снова, как имеет право — всегда имел, несмотря на чужие мнения. — Сейчас, полежим так, и согреешься, — дышит жаром в шею Стив. — Я горячий, мне теперь всегда жарко, видишь, как бывает, — хмыкает он, и от этого волосы на загривке Баки, те, что ещё не встали, встают дыбом. — Засыпай, Бак. Засыпай, а я просто побуду рядом, хорошо? Я всегда буду рядом. Пока не сдохну.

Баки уже не слышит последних слов — его вдруг отпускает, тело перестаёт трястись, и он, укачиваясь в тёплых, жарких даже волнах, уплывает куда-то внутрь своего сознания. И становится не страшно. Совсем. И спокойно. И всё чувствуется правильным, ничего не вызывает вопросов. Всё будет хорошо. Будет. Иначе никак. Последнее, что запоминает его тело, прежде чем погрузиться в сон с головой, это обжигающе-горячая властная ладонь над пупком, под собранной майкой, под сердцем, кожей по коже. Баки спит, вздыхает и улыбается во сне.

* * *

Жарко. Душно. Дышать почти нечем. Как же жарко.

Он открывает глаза и приходит в себя — выясняет, что дома, что всё в порядке, медленно вспоминает прошлую ночь и параллельно с воспоминаниями просыпается тревога. Он поворачивает голову — рядом лицом в подушку лежит Стив. Его голая спина ровно ходит вверх-вниз от глубокого дыхания. Спит. Стивова правая рука, вытянутая вбок, прижимает его поперёк груди и жжётся даже через майку. В распахнутые окна — Стиву всегда жарко — уже проникает утренний мягкий свет и приглушённый шум просыпающегося после пятничной ночи города. Баки прислушивается к себе — часов восемь, не больше. Кажется, пробежки сегодня не будет. Он улыбается, когда скашивает глаза вниз и замечает светловолосую макушку между их со Стивом телами. Хлоя в позе оловянного солдатика сопит в ложбинке между ними, и она тоже неимоверно горячая: он лежит без одеяла — подумать только! — и ему не холодно. В кои-то веки. Баки смотрит налево, и видит кое-как притулившегося на краю кровати Джона, прилипшего спиной к его боку. Господи. Так вот почему так жарко. Они буквально взяли его "в тиски". Баки улыбается и начинает гимнастику — мягко вдавливается в матрас, уходит вниз из-под руки Стива, так легко и незаметно, как только может, чтобы не потревожить Хлою и Джона. Когда он сползает с кровати, Джон перекладывается на спину на его нагретое место и разваливается вольно. Во сне его рот открыт, а щёки под пушистыми угольными ресницами — мягкие и розовые, как у него самого когда-то. Баки просто смотрит на это всё с пола и понимает с трудом, что улыбается — широко, светло. Он поднимает скинутое лёгкое, не то что у него, одеяло и накрывает детей. Стиву оно точно не нужно.

Квартира чувствуется иначе — словно она тоже ошалела от внезапного нашествия мелочи. Шкаф-купе в гостиной ломится от напиханных в него боеприпасов, и Баки поправляет не закрытую до конца дверь. И сама гостиная выглядит застывше-переваривающей, словно ещё не поняла, что происходит. Баки осторожно отодвигает дверцу с другой стороны и шарит рукой в кармане своего старого военного кителя — выдали экспонат из музея ещё тогда, когда он только закончил реабилитацию после долгих судебных разбирательств и оправдательного приговора. Не нужная, но отчего-то милая сердцу тряпка, ещё и на несколько размеров малая ему. Зато в скрытом нагрудном кармане стратегические запасы курева и металлическая зажигалка — он почти не курит сейчас, но этим утром до зуда в лёгких хочется затянуться. Возможно, это прочистит мозги. Натянув домашние штаны, брошенные вчера на подлокотнике дивана, он выбирается на балкон. Утренняя свежесть — бодрящая, почти сладкая, обласкивает обнажённые руки и лицо, вламывается в лёгкие, норовит залезть под майку. Баки ухмыляется — всего через пару-тройку часов снова будет жара. И как же хорошо сейчас на улице. Мир-рно, прокатывает он про себя красивое и пока что непривычное слово. Балкон выходит на небольшой переулок между Эджком-авеню и соседней улицей, смотрится в здание с кирпичными стенами напротив. В стриженых деревцах на той стороне вдоль тротуара возятся и щебечут вездесущие воробьи. Чуть дальше у подъезда почтальон наперевес с сумкой, набитой газетами, разносит утреннюю корреспонденцию. Просто идиллия. Баки щёлкает крышкой, и огонёк лижет сигарету в железных пальцах — железо не будет так впитывать запах, как кожа. Медленно, душевно затягивается, глядя в белёсое голубое утреннее небо.

— Доброе утро, Джеймс, — доносится слева, и Баки, совершенно не ожидая подвоха, закашливается. — Простите, я не хотела быть внезапной, так получилось, — тон голоса миссис Лауфиц улыбающийся и ещё по-утреннему низкий.

— Доброе утро, Роза, — отвечает он, когда справляется с першащей глоткой. Он думает — то ли прятать сигарету, то ли уже нет, и сам не понимает, почему вообще появляется мысль — что-то прятать от миссис Лауфиц. Он смотрит на сигарету в пальцах, на старушку, снова на сигарету и вдруг смеётся. Миссис Лауфиц, как есть — в глухой ночной рубашке с рюшами и ночном же чепце, с замершей лейкой в руке — на её балконе несколько ящиков с разноцветными цветами-граммофончиками — смеётся тоже. Искренне, по-доброму. Да уж, ну и встреча.

— Не видела, чтобы вы курили раньше, — говорит она, продолжая поливать цветы. Баки запоздало понимает, что в майке, и светит своим металлическим протезом, чего раньше старался не делать. Но эта мысль вялая, и он шлёт её куда подальше. Какая теперь разница.

— Я хорошо конспирируюсь, — пожимает Баки плечами и снова затягивается, улыбаясь. — Да и курю очень редко.

— Понимаю, понимаю, — говорит миссис Лауфиц. Смотрит на него с интересом: их со Стивом балкон — воплощение мужского минимализма. Серая плитка пола. Складной табурет в углу и железные перила с витыми прутьями под ними. Баки стоит в майке и босиком, и весь как на ладони. — Мне показалось, или вчера вечером я слышала у вас детские голоса?

Баки курит, затягивается ещё пару раз, прежде чем ответить.

— Непредвиденные обстоятельства, — говорит он после. — Моя сестра попала в больницу с аппендицитом. Она вдова, и у неё двое ребят. Не с кем оставить, — продолжает он и вдруг понимает, что эта небольшая "ложь" — на самом деле очень большая правда, и насчёт "переночевать" они со Стивом сильно погорячились. Точнее, не погорячились, а не охватили суть проблемы сразу. Чёрт.

— Ох, очень жаль вашу сестру, сочувствую. Но аппендицит не так страшно, всё-таки, — говорит миссис Лауфиц, и Баки сжимает зубы, едва не раскусывая фильтр напополам. — Неужели теперь у вас гостят племянники? — с совершенно искренним восторгом интересуется старушка. — Это же чудесно! Тогда я испеку не только печенье, но и блинчиков сегодня к завтраку. Вы ведь помните, что сегодня суббота? — подмигивает она сквозь стёкла очков.

— О, — Баки отвлекается от внезапных волнительных мыслей, — это было бы здорово. Мы, если честно, понятия не имеем, чем их кормить. Холодильник пустой, вот, в магазин собирался. Может, вам тоже прикупить что-нибудь?

— Отличная идея, Джеймс. Загляни ко мне, как соберёшься, я дам тебе список. Вы придёте ко мне, или...

— Может, сегодня вы к нам в гости, Роза? — вдруг ни с того, ни с сего предлагает Джеймс. Это первый раз за полтора года, когда он приглашает добрую соседку к ним домой, но почему-то это не вызывает никакого протеста внутри. Наоборот. Он не думает, что тащить детей по гостям с утра пораньше — хорошая идея. И он отчего-то уверен, что миссис Лауфиц точно им понравится.

— Спасибо за приглашение, Джеймс, — с благодарностью говорит миссис Лауфиц. Она уже убрала лейку, и теперь просто стоит у ближайших перил над облаком цветов в ящике, и говорит с ним. — Я уж думала, не дождусь, — журит она незло, и Баки улыбается. Пожимает плечами, затягивается последний раз и тушит кончик сигареты железными пальцами. Сжимает окурок в ладони.

— Я зайду к вам, как умоюсь и оденусь, — говорит он, направляясь внутрь квартиры.

— У вас очень красивая рука, Джеймс, — произносит вдруг миссис Лауфиц с тёплой улыбкой, и Баки замирает, уже занеся ногу через порог. — Понятия не имею, почему ты её постоянно прячешь. Ты выглядишь гармонично с ней. Совсем немного странно, но в целом — очень красиво.

— Спасибо, — кивает Баки и уходит с балкона. Сердце почему-то снова бьётся как загнанное. Наверное, это последствия слишком быстро в последние недели снимаемых с его чувств блоков и заслонов — он не успевает, не может угнаться за ними, расставить всё по должным местам, полочкам, как-то осознать. И поэтому бултыхается в нахлынувшем потоке, словно и плавать не умеет вовсе.

В его планах умыться, побриться, зайти за списком к миссис Лауфиц и сбегать до магазина, и всё это так тихо и быстро, как только можно — чтобы вернуться к моменту, когда все остальные проснутся. Предвкушение чудесного дня, несмотря на все страхи, перевешивает. Он ещё не понимает до конца, но уже безумно счастлив от происходящего вокруг. Он чувствует, как оживает.

* * *

Утро проходит совершенно потрясающе. Миссис Лауфиц появляется на пороге с двумя блюдами, прикрытыми полотенцами, в своих сухоньких руках — и они со Стивом тут же перехватывают подношение. Овсяно-шоколадное печенье и блины — что ещё нужно для счастья? Стив под шумок нажаривает огромную сковороду яичницы с беконом, потому что знает — даже этим количеством блинов и печенья им с Баки не наесться. Баки делает тосты, пока Джон с Хлоей носятся по кухне и остальной квартире, охватывая не охваченное вчера и знакомясь со всем, до чего могут дотянуться, в новом помещении. Миссис Лауфиц вливается в их компанию так, словно всегда была там — Хлоя называет старушку "тётя Лоза" и норовит забраться на колени и обнять — кажется, у Хлои такой стиль поведения — обниматься с малознакомыми людьми, если они ей нравятся. Джон присматривается, не торопится открываться, но овсяное печенье с шоколадом не оставляет равнодушным и его, и он сдаётся, с интересом и едва ли не заглядывая в рот слушая полу-выдуманные, полу-правдивые истории, сидя на ковре в гостиной. Баки заканчивает с тостами к яичнице и варит кофе. Кульминация утра случается прямо перед завтраком — Хлоя непонятно откуда (Баки смотрит на Стива с высоко поднятой бровью) — достаёт его щит Капитана Америка и, устраиваясь в его углублении, как Дюймовочка в скорлупе грецкого ореха, кружится вокруг своей оси прямо у них под ногами, отталкиваясь руками от ящиков и заливисто хохоча.

Стив смотрит на это невозможным взглядом — он ошарашен — прятал щит очень тщательно, в глубине шкафа, завешивал вещами. Но одновременно с этим он готов растаять от детского смеха. Он едва удерживается (в прямом смысле, вцепившись пальцами в столешницу у плиты) от того, чтобы не стечь на пол от сбивающей с ног Хлоиной энергии. И даже ругаться у него не получается — он просто открывает и закрывает рот.

— Дурдом, — очень тихо и с широкой улыбкой резюмирует Баки, подхватывает Хлою под живот живой рукой, поднимает повыше и прижимает к себе. Та смеётся и брыкается — но куда там. Ногой бьёт по краю щита, и тот взлетает наверх, ложась чётко под металлические пальцы. Он кидает щит Стиву, и тот, наконец, приходит в себя. В этот момент в кухне появляется Джон и миссис Лауфиц.

— Ух ты! Это же щит Капитана Америка! А можно, я тоже подержу? Дядя Стив, ну пожалуйста! Пожалуйста-пожалуйста-пожалуйста, — неожиданно Джон становится очень настойчивым, хоть и не позволяет ничего, больше слов и умоляющего взгляда.

Стив улыбается и протягивает вогнутый диск. Джон берёт его осторожно, боясь не поднять, но вибраниум на самом деле очень лёгкий, если даже Хлоя дотащила его из спальни до кухни, и Джон с удовольствием просовывает худенькую мальчишескую руку в держатели, принимая воинственную и гордую позу. Щит скрывает его едва ли не целиком.

— Дурдом, — снова говорит Баки, и все смеются. Даже Хлоя перестаёт брыкаться, а просто обвисает в его руке и подрагивает от хохота.

— Дзонни такой смесной, — вставляет она между всхлипами.

— Так, мне кажется, пора завтракать, — берёт ситуацию в свои руки миссис Лауфиц. Если бы не она, Баки и не знает, справились бы они со Стивом с детьми. Он не думал, что это так непросто. Бедная Мелисса.

После завтрака Стив находит новый отвлекающий манёвр — телевизор, огромная новая плазма, которую они почти не включают. Оказывается, есть множество каналов, транслирующих детские телепередачи и мультфильмы — это их просвещает Джон. Баки подозревает, что Мелисса не часто балует их мультиками, но сейчас соглашается — им нужна передышка и совещание. Стив прикрывает дверь в гостиную и идёт за Баки на кухню — там миссис Лауфиц допивает кофе. Они надеются на это же и на хотя бы десять минут тишины.

— Итак, какие планы на сегодня? — интересуется Стив у Баки.

— Нам нужно съездить в больницу к Мелиссе. И это либо на такси, что очень плохая идея, — он говорит и смотрит прямо в голубые глаза Стива, и тот кивает понимающе. — Либо нам надо как-то забрать "эскалэйд" Мелиссы, чтобы передвигаться с детьми.

— Я с удовольствием посижу с ребятами, пока вы съездите за машиной, — вдруг говорит миссис Лауфиц, очень аккуратно сжимая в худых пальцах свёрнутый блинчик и обмакивая его в мёд. Баки настолько не ожидал подобных предложений, что замирает и не знает, что сказать.

— Миссис... Роза, — вовремя поправляется Стив, и его щёки становятся розоватыми от шутливо-укоряющего взгляда старушки, — нам неловко просить вас. Это как-то совсем уж...

— Ничего неловкого, глупости какие. Ваши ребята просто замечательные, давно я не проводила время так весело. Подумайте сами, я пожилая женщина из соседней квартиры, которая постоянно сидит дома. И у меня уйма свободного времени и нерастраченной энергии, которая просто не может полностью воплотиться в вязании крючком. Если честно, я готова выручать вас каждый раз, когда вас выдернут по работе — я знаю, мальчики, у военных такое бывает. И уж как думаете, лучше я, чем незнакомая няня?

— Я даже... не знаю, что сказать, — поражённо выдыхает Баки.

Стив думает, что ни за что бы не доверил детей обычной соседке, если бы Тони ещё в самом начале их жизни в этом доме не постарался и не прошерстил биографии и послужные списки всех соседей. Им просто повезло, и миссис Лауфиц жила в этой квартире с того самого момента, как дом сдали в эксплуатацию. Им просто повезло, Роза на самом деле являлась ангелом во плоти. Стив думает, что без раздумий доверил бы ей и собственных детей. При условии постоянного наблюдения за квадратом со стороны Тони, конечно. Перестраховка никогда не повредит. Время сейчас слишком неспокойное.

— Меня можно просто обнять, — миссис Лауфиц кусает блинчик, прежде чем он капнет на её аккуратное домашнее платье мёдом, прожёвывает его и заканчивает с улыбкой: — и сказать: "Спасибо, Роза".

Баки не медля нагибается поближе, приобнимает старушку живой, тёплой ладонью и очень искренне благодарит. Он на самом деле растроган. Неужели он всё-таки заслужил если не оправдание, то хотя бы прощение?

Дверь гостиной распахивается, и Хлоя, до сих пор щеголяющая в севшей после стирки футболке Баки, словно в платье, заявляет:

— Писать хочу!

Стив и Баки переглядываются. Об этом они тоже совсем не подумали.

— Пойдём-ка, милая, — миссис Лауфиц встаёт и берёт Хлою за руку, ведёт в сторону ванной. — Ты знаешь, что маленькие леди не должны так говорить в обществе? Нужно говорить: "Я хочу в туалет".

— Но дома я всегда говорю, что хочу писать, — настойчиво заявляет Хлоя. Окончание перепалки теряется за закрытой дверью в ванную.

— Нам обязательно надо забрать машину. И их самые нужные вещи, — подводит итог Стив. Баки только кивает в ответ.

* * *

В больнице "Кариббеан Хелс Фэмили центр" их принимают довольно радушно — видно, что все предупреждены. Мелисса в своей палате выглядит хорошо даже с чуть более заострившимися скулами, может, только виноватый взгляд выдаёт её настоящий настрой. Она, ни о чём не спрашивая, счастливо приветствует всю их компанию. Дети с визгами и счастливыми улыбками обнимают её за шею, и она лишь немного кривится, когда Хлоя случайно задевает собой шов. Баки наливает воды и ставит в прозрачную вазу букет цветов — облако нежных колокольчиков всех пастельных тонов — от неявно фиолетового до кремового. Сегодня он искал их намеренно.

— Посекретничаете немного без нас? Сейчас мы вернёмся, — говорит Баки и тянет Стива из палаты. Мелисса беззвучно говорит одними губами "спасибо", когда Баки оглядывается на выходе.

— Нам нужно найти её лечащего врача. Я хочу выяснить, что к чему, до того, как поговорю с Мелиссой, — поясняет он Стиву в коридоре.

— Не веришь ей? — Стив с лёгким удивлением смотрит на свою ладонь в руке Баки, но не вырывается. Баки морщится и сам расцепляет пальцы.

— Доверяй, но проверяй, — говорит Баки по-русски и идёт к ординаторской. Стив пожимает плечами. Он понимает язык. Но из-за того, что обычно из уст Баки выходят сплошные идиомы, понятные лишь тому, кто на самом деле пожил среди русских, это ему ничего не даёт. Он вздыхает и просто идёт следом. Баки стучит в ординаторскую и заглядывает внутрь. К нему оборачиваются несколько людей в форме высшего медицинского персонала.

— Извините за вторжение. Мне очень нужно поговорить с лечащим врачом Мелиссы Барнс, — говорит он вежливо. Навстречу поднимается грузный невысокий мужчина, до этого сидевший с чьей-то картой в руках, кивает и приглашает выйти.

— Джеймс Барнс, — представляется Баки и протягивает руку для приветствия. — Брат.

— Очень приятно, — кивает мужчина и уверенно пожимает ладонь. — Пол Локарт, хирург и лечащий врач. А это? — спрашивает он, кидая заинтересованный взгляд на Стива. Тот прячется за бейсболкой.

— Друг семьи, — чётко, с военной выправкой произносит Баки.

— Отойдём? — кивает Локарт в сторону запасного выхода.

Пока они идут по коридору к балкону, Локарт достаёт из нагрудного кармана тощую пачку сигарет.

— Вы знаете, что у неё запланирована операция на начало сентября? — начинает врач на улице, прикуривает сам себе и быстро — видимо, влияет специфика профессии — затягивается. Предлагает угоститься, но они отказываются. Там и угощаться нечем — две последние сигареты сиротливо перекатываются в картоне.

— Какая операция? — не понимает Баки.

— Удаление почки, она не говорила? — хмурится Локарт.

Баки молчит.

— Поэтому она лежит в онкологии? — тихо спрашивает он, кладя обе руки — открытую и в перчатке — на железные перила. Смотрит на улицу, вид с седьмого этажа на соседний с больницей сквер не так уж и плох. Решается: — У неё рак?

— Значит, не говорила, — выдыхает дым из лёгких Локарт. Морщится. — Вообще, это врачебная тайна, и мы должны блюсти интересы пациентов. Но я немного знаю Мелиссу — она училась вместе с моей женой в школе языков. Очень достойная женщина. И я не помню, чтобы у неё были братья, — говорит он и щурится, обращаясь своим полным круглым лицом к Баки. — Но вы с ней так похожи, что у меня не возникает лишних вопросов, Джеймс. Вы должны знать, как обстоят дела, даже если Мелисса считает по-другому. Она вдова, и у неё дети. Вы вправе знать, — заканчивает он мысль и снова затягивается — уже расслабленнее. Словно каждая затяжка возвращает этому цепкому толстяку самообладание.

Баки не торопит — он уже успел понервничать и успокоиться. Ему скажут правду — он видит по глазам. А насколько правда ему понравится — это уже совсем не дело доктора. Это его личное дело.

— Я хочу, чтобы вы поняли. Если бы у неё был рак, я бы уже сказал об этом. Мы не в театре, а я не примадонна, чтобы шутить с такими вещами, — продолжает Локарт. — У неё опухоль на почке. Но доступ к ней затруднён — мы никак не можем взять достоверную пункцию для анализа на онко-маркеры. Долгое время опухоль её не беспокоила, но за последний год произошло много всего в их семье... Опухоль стала увеличиваться, и теперь грозит передавить артерию, питающую саму почку. Если это произойдёт, неизбежен некроз тканей, а с этим шутки плохи. Соль в том, что определить, рак ли это, или опухоль доброкачественная, мы сможем только после операции. А вчера острый аппендицит — словно очередной звоночек. Я не намерен тянуть с операцией до сентября. Я хочу сделать её сразу, как только она поправится от удаления аппендицита. Но Мелисса почему-то против. Говорит, что ей нужно дождаться сентября. Я не знаю причин, Джеймс, но пожалуйста, уговорите её не тянуть. Эта тягомотина может плохо кончиться. А я не вижу хоть сколько-нибудь объективных причин, почему она сопротивляется. Поговорите с ней, — кивает Локарт и берётся за ручку двери. — А мне нужно на обход. Был рад познакомиться, и буду надеяться вместе с вами на положительный вариант развития событий.

Они со Стивом остаются одни на балконе. Баки не видит — Стив где-то за спиной, но всё равно всем телом ощущает молчаливое присутствие. А потом тёплая, тяжёлая ладонь ложится на его плечо в глухо, не по-летнему застёгнутой тёмной рубашке.

— Что думаешь делать? — тихо спрашивает Стив.

— Поговорю с ней, что мне остаётся, — пожимает плечами Баки. Хочется потереться об эту тёплую ладонь справа щекой. Хочется, чтобы его снова стиснули сейчас в кольце рук, как ночью — чтобы не продохнуть, чтобы просто горячо и надёжно. Иррациональные, ни к чему хорошему не ведущие желания. Стив чуть сильнее сжимает пальцы, и Баки ведёт — он склоняется к руке на своём плече, и дёргает за вожжи за миг до того, как ткнуться в костяшки подбородком и губами. Громко, отчётливо матерится про себя и снова смотрит вперёд — на дома, на сквер, на снующие по улицам машины.

— Знаешь, просто хотел сказать, что это обнадёживает. То, что они не знают точно. Это, конечно, та ещё лотерея. Но ведь возможен и положительный исход. И значит, нам есть, на что надеяться.

— Нам, нам, — тихо и обидно передразнивает Баки. На самом деле он злится на себя, а не на Стива. Но сдержаться не выходит. — Что ты всё "намкаешь"?

Пальцы на плече сжимаются снова, но на этот раз это больно. Отрезвляет.

— Лучше замолчи сразу, Бак, — шипит за спиной Стив. Он стоит уже почти вплотную и душит своим жаром. — Мы проехали эту станцию давным-давно, перестань постоянно возвращаться туда. Всё, что касается, тебя, касается и меня тоже. И наоборот. Разве мы не всё уже выяснили по этому поводу?

— Всё, всё... — Баки сникает и кладёт свою ладонь поверх ладони Стива на плече. — Прости, — пальцы немного расслабляются. А потом Стив берёт его за предплечье и поворачивает лицом к себе. Обнимает — просто, крепко, так, как делал это всегда ещё со времён спасения из застенков ГИДРы. Ну что за невозможный человек. И Баки вздыхает и тоже обнимает его — руки автоматически ложатся по известной и удобной траектории. Под ладонями твёрдо и тепло — как всегда. Баки думает, что они на самом деле выглядят сейчас, как "дядя Рон и дядя Гил", вот только ему совершенно, абсолютно плевать на это. Никто не в силах понять, через что они прошли. Никто не в состоянии оценить всю крепость этой чёртовой связи.

— Всё будет хорошо, — отчётливо шепчет Стив в ухо и отстраняется, заглядывает в глаза. Улыбается — совсем легко. — Пойдём. А то как бы нас не потеряли.

* * *

В палате Хлоя увлечённо раскрашивает цветными восковыми мелками зверушек, которых под руководством мамы рисует Джон в небольшом блокноте. Да уж, уметь направить детскую энергию в мирное русло — это великое родительское умение, и Баки искренне считает, что оно не менее сложно, чем точно целиться и стрелять из винтовки, учитывая направление и скорость ветра.

— Ну как вы тут? — улыбается Стив. — Как самочувствие, Мелисса?

— Вроде всё хорошо. Лучше скажите, как вы там? Я уж думала, вы сбежали после одной ночёвки этих маленьких монстров в вашей квартире, — улыбается Мелисса, и в её глазах пляшут зелёные смешинки.

— Они замечательные, не наговаривай, — Баки подходит ближе и ерошит жестковатый вихор Джона. Если бы не миссис Лауфиц, они вряд ли бы справились с одеждой и причёской для Хлои. В обществе двух суперсолдат девочка на самом деле начинает чувствовать себя капризной маленькой леди, и слушаться отчего-то желает только миссис Лауфиц. Это невыносимо. И мило. И всё же немного утомительно.

— Стив, прости меня за наглость,— начинает Мелисса и принимается теребить край простыни. — Может, ты прогуляешься с детьми в сквере при больнице? Там есть небольшая детская площадка и качели, я узнавала. Мне очень нужно поговорить с Джеймсом.

Стив кивает — почему бы и нет? Он смотрит на Хлою, а та в ответ хитро смотрит на него из-под пушистых пшеничных ресниц. Это похоже на негласный договор, и Стиву кажется, что он немножечко влюблён — и ему жутко интересно, какая Хлоя станет, когда вырастет. Какими они с Баки будут к этому моменту.

Дети целуют Мелиссу и прощаются — до завтра. Стив прощается тоже и, ухваченный за обе руки ладошками, выходит из палаты.

— Джеймс, — говорит Мелисса тихо, когда Баки осторожно присаживается на край больничной кровати. — Я скучала. Прости за всю эту внезапность.

— Я тоже рад тебя видеть, — отвечает Баки. — Как ты, Мелисса?

— Обычный аппендицит, — просто говорит она и отводит взгляд. — Скоро выпишут.

— Не ври, — строго щурится Баки. — Я говорил с твоим врачом.

— Тогда зачем спрашиваешь? — удивляется вмиг посерьёзневшая Мелисса.

— Хотел услышать от тебя, — устало вздыхает Баки.

— У меня больная почка. Нужно удалять.

— Почему не сказала раньше?

— Не хотела беспокоить, — отвечает Мелисса и смотрит при этом в окно. — У тебя и так проблем хватает, без меня и моих детей.

— Ты шутишь?

— Никак нет, сержант.

— Не паясничай.

— Джеймс, — вдруг говорит она бесконечно устало. — Это всё не важно. Проблема в другом. Этот аппендицит крайне не вовремя. Я собиралась отправить детей на Гавайи в сентябре, пока разбиралась бы со всем этим. Не смотри так, я бы рассказала обо всём ближе к дате. Но сейчас за ними некому присмотреть. Дядя Рон вернётся домой с Кубы только к сентябрю. И я не знаю, что делать, — она поворачивает голову от окна и сцепляется взглядом с Баки.

— Твой лечащий врач настаивает на срочной операции сразу, как только ты оправишься от удаления аппендикса. То есть, на днях. Ты не соглашаешься потому, что некому присмотреть за Джоном и Хлоей? То есть ты готова рискнуть жизнью из-за этого — так мне не доверяешь?

Мелисса вдруг распахивает глаза удивлённо.

— Боже, ты... Вы... Вы хотите присмотреть за ними? Но Джеймс...

— У тебя есть иные варианты? Хоть один?

— Интернат временного содержания... Говорят, там терпимо. Но уж лучше Гавайи, ты понимаешь...

— Это не вариант, — отрезает Баки. — Знаешь, Мел, представить не могу, как я вообще на это подписался. Ещё вчера, если бы мой мозг был приучен думать в обычной жизни хоть на шаг вперёд, я бы запаниковал. Но Стив сказал — пускай переночуют, куда им деваться — и я был согласен на все сто, ведь и правда, некуда. Всего одна ночь. Но сегодня до меня дошли масштабы проблемы. До сентября полторы недели, и операцию нужно делать срочно, это не обсуждается. И знаешь, сначала я испугался. Очень. Но сейчас я понимаю — никуда я их не отдам, пока ты не поправишься. Даже если Стив будет против...

— А он не будет, — задумчиво рассматривая его, отвечает Мелисса. — Они потрясающие, правда? Только благодаря их улыбкам и шалостям я пережила этот год, Джеймс.

Баки кивает безмолвно, а потом хмуро сдвигает брови:

— Есть ещё одна проблема, Мел. Мы солдаты. Сейчас лето, и срочных миссий нет. Но это не значит, что они не появятся внезапно. Нас могут выдернуть в любое время дня и ночи, и я тоже не знаю, что делать в такой ситуации, — честно говорит Баки. — У меня не будет времени везти их куда-то через полгорода или ждать, пока приедет кто-то с ними посидеть. И это меня нервирует.

Мелисса смотрит серьёзно, молчит, словно ожидая завершения его монолога. И Баки продолжает.

— Если ты не против, в такой ситуации я могу взять их в штаб. Там есть люди, которым я могу по старшинству звания приказать не спускать с них глаз до окончания моей операции. Или же могу оставить их на попечение добрейшей соседке — пожилой еврейке, с которой они уже познакомились сегодня утром. Оба варианта потенциально опасны, как и тот, где с ними сидим мы. Ты это понимаешь?

Мелисса молчит и чуть погодя кивает.

— Я доверяю тебе, Джеймс. Может, я не знаю тебя слишком долго или очень хорошо, но доверяю. Мне очень страшно тоже, но я на самом деле в безвыходном положении. Чтобы ты знал. Если бы я могла отправить их на Гавайи — я сделала бы это без обсуждений. Не обижайся.

— Какие обиды, — пожимает плечами Баки. — Это логичное и верное решение. Тем более, если они уже гостили там.

— Но раз это невозможно — я бы никогда не попросила, но хочу довериться тебе. Доверить своих детей. Я не сомневаюсь, ты справишься. Вы справитесь. А я... постараюсь поскорее поправиться.

— Не оставляй меня, Мел, — вдруг растерянно говорит Баки и наклоняется поближе. — Я только начал привыкать к тому, что у меня есть семья.

Мелисса тянет руки и обнимает его. Мягко, по-женски нежно и тепло. Шепчет, почти сразу начиная плакать:

— Я очень боюсь, что у меня рак.

— У тебя нет рака, — твёрдо говорит Баки в ответ. Отстраняется, вытирает под её глазами влагу большими пальцами. — Даже думать о таком не смей. А с одной почкой можно спокойно жить до старости. Только с шоколадно-вишнёвыми пирогами и жирным запечённым мясом придётся завязать.

— Боже, как же я без мяса и пирогов? — хмыкает Мелисса, пытаясь совладать со слезами.

— Я буду есть их за тебя и рассказывать в красках, как вкусно, — улыбается Баки.

— Садист, — вздыхает Мелисса и понимает, что успокоилась. Что на самом деле тучи, обложившие её жизнь со всех сторон после смерти мужа, медленно растягивает. Что она не одна на один борется с невидимым и от того ещё более страшным противником, нет. И что на самом деле всё ещё может быть хорошо. Ведь чудеса случаются?

— Накидаешь мне примерный список вещей, который нужно забрать у тебя из дома для детей? Чтобы мы не забыли чего по незнанию.

Мелисса кивает и принимается строчить в блокноте, то и дело отвлекаясь на задумчивый взгляд в окно или на короткий, с лёгкой улыбкой, в его сторону. Баки не мешает и отходит к окну, расправляет пальцами жалюзи. Жаль, что отсюда не видно сквера и детской площадки. Мелисса отдаёт ему полностью исписанный с обеих сторон листочек и объясняет дислокацию некоторых вещей. Говорит, что Джон может помочь в любом вопросе, и что нужно ограничивать их в сладком по вечерам — иначе не угомонятся. И что Хлоя очень любит принимать ванную перед сном — это её успокаивает. Баки кивает, а потом, когда Мелисса, кажется, говорит некоторые вещи по второму кругу, успокаивающе гладит её по голове.

— Мы справимся, не беспокойся. Будем заезжать к тебе каждый день. Я взял твой "эскалэйд", ты не против?

— Надеюсь, у тебя права не просрочены на семьдесят лет? — шутит Мелисса.

— Если честно, всего на месяц, — откровенно отвечает Баки. — Но я исправлюсь, обещаю. Просто не было нужды следить за ними — Стив возил.

— Он очень хороший, — улыбается Мелисса. — Береги его.

— Я ему передам, — неловко усмехается Баки и поднимается. — До завтра, Мел.

— До завтра, Джеймс.

Он идёт к выходу из палаты — напряжённая спина, широкий размах плеч, левая рука, извечно спрятанная в кармане.

— Джеймс, — окликает она у самого выхода. Он оборачивается, когда уже кладёт руку на ручку двери. — Спасибо за всё.

Баки смотрит тепло, улыбается и кивает. А после выходит из палаты.

* * *

Он встречает Стива с детьми в сквере на улице. Несёт в руке зажатый в перчатке стаканчик с латте.

— Кофе будешь? Я уже выпил.

— Буду, — соглашается Стив.

Дети играют поодаль на площадке с другими такими же, Джон раскачивает на качелях Хлою и ещё одну девочку чуть постарше. Ухаживает, и это вызывает улыбку на губах — снова и снова.

— Ей не с кем оставить детей, пока она будет лежать в больнице, — говорит Баки прямо.

Стив молчит и смотрит на него. Отпивает кофе, довольно жмурится. Баки чувствует себя странно — словно принёс взятку за утвердительное решение. Смеётся сам с себя.

— Вкусно?

— Очень.

— А мне американо не понравился. Жаль.

— Как долго её продержат? — спрашивает Стив.

— Неделю или около того, — пожимает плечами Баки. Отводит взгляд.

— Сейчас спокойно, — размышляет Стив вслух. — Мы могли бы присмотреть за ними.

— Ты когда-нибудь за кем-нибудь присматривал? — скептически хмыкает Баки.

— Я — нет, но ты за мной — всегда, — мягко отвечает Стив.

— Это опасно.

— Всё опасно. Или есть варианты?

— Не особо.

— Значит, решено, — говорит Стив и снова отпивает из бумажного стаканчика. За его плечом Хлоя отбирает у другой девочки лопатку и бегает от неё по площадке с криками: "Ура! Догонялки!"

— То есть, ты не против?

— Я не против, если ты этого хочешь. Я даже перепрячу твои стратегические запасы пушек и гранат подальше и ни слова не скажу про их количество. Чувствуешь степень моего доверия?

— Ты настоящий друг, — с облегчением вздыхает Баки и улыбается. Стив смотрит на него своими небесно-голубыми глазами — то ли прямолинейный Капитан Америка, то ли хитрый доходяга из Бруклина, Баки уже устал их путать. — Но мне кажется, это какая-то чёртова авантюра.

Стив хмыкает и хлопает его по плечу, как перед очередной "выживай как хочешь" операцией.

— Поверь мне, Бак. Тебе не кажется.