Проект «Манхэттен» (гет)

Я пролежала в больничном отделении ещё два дня. За это время не случилось ровным счетом ничего примечательного, кроме звонка моих родителей и недолгого визита Сьюзен и Эдит.

Первые, как и следовало ожидать, не были довольны случившимся.

Недовольство — слишком неточное определение реакции на моё упорное пренебрежение их советами касательно здорового питания.

Они никогда не смогут понять состояние, полностью поглотившее меня. Посмотреть на него под моим углом, оценить со стороны человека, незаменимой частью жизни которого стало похудение.

Если отнять его — появится пустота в мыслях, переживаниях, которую будет нечем заполнить.

Временами появляется чувство, будто голод меня полностью покорил, поработил, и больше нет никакой возможности выйти из него.

Единственный результат вымученных разумных доводов и слёзного упрашивания — тягостное промедление с окончательным решением о моём пребывании в колледже до ближайших каникул.

Глупо же — заставлять меня бросать обучение почти в середине учебного года.

Если подождать до конца весны — я не задохнусь от ноющих и давящих спазмов в желудке или не сойду окончательно с ума от паразитирующих в моём мозгу мыслей. Сомневаюсь, что полгода для такого терпеливого заболевания — серьёзный срок.

Родители, отнимая эти шесть месяцев, лишают меня возможности самостоятельно жить дальше и принуждают к бессрочному совместному сожительству.

Мама и папа, вы не сможете постоянно контролировать меня...

Если вспомнить о быстро забежавших и так же стремительно вылетевших из отделения Бордо и Коул, то все полученные от них сведения можно уместить в одну короткую фразу — у Эдит появился новый парень, и если рискнуть опустить бесчисленное множество хвалебных эпитетов — она им более чем просто довольна.

* * *

— Нет, вы только представьте, какие у него долгоиграющие планы! — Эдит трещит без умолку, как взорвавшаяся хлопушка, чьи похвалы Джерому не перестают оседать, словно конфетти, на наши со Сьюзен уши. — Поездка на каникулах в Италию с ним и его друзьями, какая прелесть!

— Довольно спорное заявление, учитывая их обычное времяпровождение, — как можно быть такой легковерной и соглашаться на поездку, находясь в отношениях с человеком не более двух недель и будучи прекрасно осведомлённой о его обычном безответственном поведении?

— Натали, прошу, не включай в себе эту невозможную моралистку, — Бордо притворно вздыхает и от досады перестаёт дирижировать ложкой из-под клубничного йогурта. — Уверена, ты будешь совершенно другого мнения, узнав, что Джером предложил мне, — снова загораются яркие фонарики её глаз.

Ради нашей дружбы с Эдит я искренне пытаюсь не считать Джерома легкомысленным, несколько глуповатым гордецом, о чём свидетельствуют его обычные развлечения и повседневное поведение. Не замечать смешную снисходительность в обращении, склонность к несмешным, а порой и жестоким шуткам, позёрство и любовь к увеселениям, на которых мне однажды уже доводилось побывать. Он не обладает прямым носом, выразительным подбородком или вьющимися локонами, но дружба с Мартином и Джозефом прибавляют вес его заурядной личности.

Лучше не вызывать эти воспоминания.

— Говори же, говори! — взвизгивает Сьюзен, но, смутившись, поспешно прикусывает губу и нетерпеливо въедается глазами в Бордо, пренебрегая остывающей овсяной кашей. Эдит откидывает прядь шоколадных волос с плеча и обводит нас загадочным томным взглядом.

Видимо, близкий контакт с Джеромом оказывает опасное воздействие на скромность.

— Он сказал, что я могу взять вас с собой. Вы же поедете? — в глазах тлеет уголёк паники. Уверенность в его добропорядочности не так непоколебима.

Невысказанную просьбу припорошил шутливый вопрос.

— Разумеется, считай, что я уже в самолёте! — поспешное согласие Сьюзен легко было предсказать.

Не получается до конца разгадать причину крепкой дружбы между настолько непохожими, как молоденькая бабочка и деловитая гусеница, людьми. В особенности одно обстоятельство: почему Сьюзен никогда не смеет противиться и всегда легко, не раздумывая, соглашается на все предложения Бордо, какими бы необдуманными они ни были?

Предполагаю, это разновидность моей детской неуверенности, вылившейся у Сьюзен в желание подражать и быть как можно ближе к Эдит. Находиться поблизости от девушки, пользовавшейся "спросом", тем самым получая оставшееся, ополовиненное внимание.

Это поклонение принижает её, лишает собственной личности.

"Можно подумать, твой выход лучше?" — ехидно шепчет внутренний голос.

"Нет, но я не предаю собственные мысли и мнение", — вяло возражаю я.

— Натали, а ты? Поедешь с нами? — чересчур весело интересуется Бордо.

Невзирая на все случившееся и предстоящий дома выматывающий разговор, я скучаю по родителям и хотела бы провести с ними предстоящую неделю. Но Италия, подруги и невозможное дома заманчивое отсутствие контроля за питанием соблазняют меня.

— Что может быть лучше Италии? — Эдит понимающе хмыкает. — Только родители, возможно, будут немного против.

Моя мать может быть гиперопекающей, а отец слишком упёртым, чтобы поверить в моё неминуемое ежедневное взросление.

— Так уговори их, — пожимает плечами Бордо и кидает в рот виноградину.

— Я постараюсь.

И я правда буду очень стараться.

* * *

Стоя в дверях и не решаясь позвонить, прокручиваю в голове все возможные варианты развития событий.

Самым лучшим будет увидеть приветливые улыбки родителей, поочередно обняться с мамой и папой и успеть скрыться в своей комнате, пока не начнут сыпаться вопросы о питании и не будет затронут эпизод с недолгим пребыванием в больничном отделении.

Поднимаю руку и нажимаю на дверной звонок. Слышу мягкие шаги матери. Звонкий щелчок. Затем дверь распахивается, и мама, стоя в домашнем платье, протягивает ко мне руки.

Крепко обнимаю её, она смеётся и провожает меня в гостиную.

Кажется, за недолгие пять минут успеваю ответить на тысячи вопросов о школе, друзьях, уроках и учителях.

Она не спрашивает про обморок, не переводит тему на голодание. Радость от моего приезда затмевает в её сознании все прочие мелочи.

Мама, как сильно я тебя люблю. Именно из-за тебя я чаще всего сомневаюсь в правильности своего поведения.

По гостиной разносится запах домашней шарлотки — жадно втягиваю его носом и спрашиваю, как скоро всё будет готово.

— Мы на тебя и не рассчитывали, — шутливо возмущается она, но по благодарной улыбке и напряжению, разом покинувшему коромысло маминых плеч, понимаю, что она надеялась и старалась именно для меня.

Только сейчас бросается в глаза, как мама была внутренне собрана.

Она не знала, как вести себя со мной, с собственной дочерью.

Хочется ещё раз её сильно обнять.

Она говорит, что следует подождать до возвращения отца и всем вместе поужинать, а пока я могу побыть с ней или провести время в своей комнате.

Конечно, я остаюсь с мамой.

За разговорами и домашними делами можно на некоторое время забыть о скором приходе папы.

* * *

Ожидание возвращения с работы отца мучает меня, заставляет испытывать горечь неприятного предвкушения. Абсолютная непредсказуемость его дальнейшего поведения вводит меня с каждой минутой, приближающей нашу встречу, во все нарастающее волнение.

Я совершенно точно знаю, что он не будет скрывать своё недовольство, держать в себе, как это старается для меня делать мама.

Она всегда стремится по возможности убрать все камни с нашего совместного семейного пути или, если не получается, свернуть на другую тропинку.

Папа же никогда не утруждает себя подобным — он может сохранять полное спокойствие, но по суровости лица и небрежности ответов всегда становится ясно его истинное отношение.

И только таким угнетающим молчанием он способен выгнать всю радость из окружающих людей.

Нет, он не плохой человек, наоборот, один из лучших, кого я знаю, но из недовольства, в дебри которого он способен запрятаться, вывести его сможет только собственное желание или наше терпеливое невмешательство.

Поэтому я боюсь его настроения, с которым он переступит сегодня порог нашего дома.

* * *

Звонок в дверь раздаётся слишком неожиданно.

Мама, чьи руки заняты сейчас сервировкой стола, просит открыть дверь. Я же хочу сбежать и не показывать носа из собственной спальни. Надеюсь, вечер пройдёт быстро и мы не успеем поругаться.

Для этого я должна поесть.

— Привет, пап, — несколько нервно улыбаюсь и отступаю вглубь коридора, давая ему войти.

Он радостно приветствует меня и обнимает, как мама сегодня днём. Только выходит немного неловко, несколько натянуто.

Из гостиной слышен голос мамы — она зовёт ужинать. Всё готово.

* * *

Он задаёт всё те же стандартные вопросы, что принято задавать всем обучающемся после долгого отсутствия — терпеливо отвечаю и стараюсь выглядеть естественно.

Мне это удаётся. Мама добавляет забавные комментарии. Папины глаза лучатся довольством, а поза расслаблена.

Образцово-показательная картина — счастливая семья за совместным ужином.

Знаю — отец не выдержит. Его вопрос опошлит этюд.

— Вижу, сегодня ты всё же решила поесть, — слышу, как кисть на полотне сделала неверный мазок. — Как в целом с питанием? Надеюсь, ты распростилась после того случая с этой блажью?

Блажь — вот его тонкое понимание моих психологических проблем.

Блажь — то, чем я занимаюсь с тринадцати лет, не имея возможности вырваться.

Блажь — причина голодных смертей тысячи девушек.

Перестаю жевать салат и поднимаю глаза на отца: он по-прежнему весел и не придаёт большого значения только что слетевшему с его губ.

Мама тоже перестаёт есть и внимательно наблюдает, готовая при необходимости вмешаться.

Я не собираюсь никому омрачать радость своим поведением.

— Всё намного лучше, как мне кажется, — подцепив вилкой небольшой кусок курицы, кладу его в рот.

— Надеюсь, — папа делает глоток вина. — Когда мы с мамой узнали, что ты с собой сделала... — он устало смотрит на меня и опирается локтями на стол. — Мы всерьёз думали, что в таком случае тебе лучше покинуть колледж. Я даже порывался тебя забрать, — отец невесело хмыкает. — Но Инес остановила, уговорила подождать, и теперь вижу — не зря. Ты сама справилась с этим. Судя по всему, тот обморок напугал не только нас, — он так горд за меня и благодарно смотрит.

Никогда не чувствовала себя так гадко. Несправедливая похвала за несуществующие заслуги.

Это противнее забившейся в поры вины.

Папа не догадывается — я переступаю через себя не только ради избежания размолвок и никому не нужных переживаний, но не в меньшей степени из-за поездки в Италию.

Я отвратительная и расчетливая.

Обманываю себя и любящих меня родителей. Заставляю поверить во временную необходимость голодания и возможность в любую минуту порвать нездоровый симбиоз.

Но правда в том, что я боюсь.

Для меня нет ничего хуже страха снова вернуть потерянный вес.

Я увязла в этом, словно в гнилом болоте. Но нет сил и желания спасаться.

— Да, в лазарете меня заставляли питаться, — только я всё равно ничего не ела.

— И спасибо им за это, — мама обнимает меня за плечи.

Они бы ответили вам — не за что.