День за днем - 2 (гет)

Наступает новая неделя, и мой оптимизм, увы, не прирастает, но, слава богу, и не убывает. Во вторник утром долго гадаю, что надеть. С одной стороны хочется веселенького и праздничного, но с другой стороны, понимаю, что до танцев и шариков еще далеко и лучше не дразнить судьбу, заранее провозглашая победу. Так что сегодняшний девиз — скромность. Этому идеально отвечает новое темное платье под горло с белым косым воротничком — выглядит строго, само оно чуть ниже колен, а рукава с белыми отворотами доходят до локтя. Сомова и прическу начесала соответствующую — волосы гладко прилизаны и скреплены сзади заколкой в широкую халу.

Выйдя из лифта, придерживая локтем сумку на плече, бодро шествую к секретарской стойке, где сегодня хозяйничает одна Лидия.

— Доброе утро.

— Доброе.

— Для меня что-нибудь есть?

— Да, возьмите, пожалуйста. Вот сколько всего

— Спасибо.

Она протягивает пачку посланий и я, забрав их себе, начинаю перебирать письма, сосредоточенно сведя вместе брови — это не мне, это тоже не мне… Слышится трезвон прибывшего лифта и через пару секунду совсем рядом голос Андрея:

— Сейчас, повиси секунду.

Лида здоровается:

— Доброе утро.

— Привет.

И протягивает бумаги Калугину:

— Это вам.

— А, спасибо.

Андрей тянется их забрать, совершенно не обращая на меня внимания. Это как? Прошла любовь, завяли помидоры? Удивленно смотрю на него, а потом поворачиваюсь к секретарше, взмахивая одним из писем:

— А-а… Лидочка, тут вот написано Калугину А.Н.

— Ой, простите, пожалуйста, это случайно.

Андрей, не поднимая глаз, меняется корреспонденцией:

— Угу. Спасибо.

У него звонит мобильник, и он тут же отходит с ним, вступая в разговор:

— Алле, да?

Провожаю взглядом — похоже, действительно поторопилась радоваться. Потом пересматриваю письма заново.

* * *

День течет обычной рутиной и я, через пару часов творческого сидения в кабинете, отправляюсь наружу, размять ноги. То бишь, в туалет. Когда прохожу мимо кухни, замечаю сквозь стекло сидящую за столиком Каролину и вид у нее весьма нерадужный. Похоже проблемы. Возвращаюсь к дверному проему и останавливаюсь на пороге — действительно плачет и утирает лицо носовым платком.

— Каролина Викторовна, что-то случилось?

Та, сидя ко мне спиной, мотает отрицательно головой, не поднимая глаз, и, видимо, не желая со мной разговаривать.

— Ничего не случилось.

Она поднимает стакан с водой и приникает к нему губами. Даже не знаю, как поступить. Уйти? Предпринимаю новую попытку:

— Я могу чем-то помочь?

— Нет, не можешь.

На нет и суда нет. Разведя руками, киваю и разворачиваюсь отправиться дальше:

— Ладно, извините.

Но не успеваю, замерев на пороге. В голосе Каролины неподдельное горе:

— Господи, за что же мне все это, а?!

Ухватившись рукой за дверную притолоку, оглядываюсь, потом делаю шаг назад, возвращаясь:

— Может я, все-таки, могу чем-то помочь?

Каролина мотает головой, утирая платком нос.

— Вряд ли.

— Вы уверенны?

Ответный вопрос ставит меня в тупик:

— Марго, скажи, у тебя есть дети?

Последнее дите, которое мне пытались навязать в дочки, была Варька — вареник. Замешкавшись, неуверенно тяну:

— Не-е-ет.

Егорова — старшая страдальчески хмыкает:

— А ты говоришь!

Что-то с Наташей? Обсуждать ее, действительно желания нет. Сочувственно пожимаю плечами и суетливо дергаюсь к выходу, намереваясь уйти:

— Ну, ладно, извините.

— Марго, подожди! Мне все равно нужно кому-то рассказать, иначе я с собой что-нибудь сделаю.

Ее голос срывается на истерику, и я тороплюсь обойти стол, чтоб сесть напротив. Господи, да что случилось-то?

— Каролина Викторовна, в-вы успокойтесь, не надо так переживать.

Егорова утирает слезы тыльной стороной руки и горько усмехается:

— Я представляю, что здесь случиться, когда об этом все узнают.

Час от часу не легче. Мало мне своих тайн.

— Узнают, о чем?

Положив руки на стол, уверяю в своей надежности:

— Каролина Викторовна, вы поверьте, я не из болтливых.

— Да дело то не в этом.

— А в чем?

— Дело в том, что об этом вообще никто не должен был ничего знать!

Яснее не стало. Непонимающе трясу головой, пытаясь поймать несчастный заплаканный взгляд Каролины. Остается сочувственно улыбаться:

— О чем об этом?

Каролина поднимает глаза к потолку и ее голос опять срывается на плач:

— О том, что Наташа…

Жалко улыбаясь, она замолкает, потом срывается:

— Что она дочь этого ублюдка!

Что-то я совсем запуталась, про кого она?

— Какого ублюдка?

— Лазарева!

Наташа не дочь Наумыча? А он знает об этом или нет? Наташа-то точно не знает. Никак не могу сообразить, что же теперь будет и как реагировать. Поставив локоть на стол, со вздохом прикрываю ладонью глаза — бедный Егоров, он так квохчет над дочкой, и такой удар.

Каролина заплакано глядит на меня:

— Я встречалась с Лазаревым еще в институте…. Хэ… Потом появился Боря.

С сочувствием и жалостью смотрю, не отрывая взгляда, сглатывая комок в горле — судьба долго готовила им удар и вот теперь нашла время...

— Я влюбилась, а потом я узнала, что я беременна. Я не могла Боре сказать об этом!

Отвернувшись, она смеется отчаянным обреченным смехом:

— Господи…Он так во все поверил, даже ни в чем не усомнился.

Ну и не надо ничего ему открывать и рассказывать! Соскакиваю с места, обходя стол:

— Каролина Викторовна, ну-у-у…, э-э-э.

Склоняюсь к ней, чуть приседая и пытаясь заглянуть в лицо:

— Пусть так и будет, зачем плакать-то.

Выпрямившись, успокаивающе кладу Каролине руку на плечо и та оглядывается, поднимая глаза вверх и срываясь, заставляя отдернуть руку:

— Но эта идиотка, вчера ему все рассказала!

Какая идиотка? Рассказала Наумычу?

— Кто рассказал?

— Об этом знали только три человека — я, моя мама и…, я ляпнула, по молодости, этой идиотке Пантелеевой.

Даже подаюсь вперед от удивления:

— Ирина?!

— Да! Тварь ему все разболтала.

Мой взгляд мечется, пытаясь все увязать. Ирина рассказала Егорову или Лазареву? Или еще кому-то? Снова склоняюсь, заглядывая Каролине в лицо:

— Кому?

— Лазареву, кому же еще!

Константину Петровичу? Ошарашено вздыхаю, отводя взгляд в сторону:

— Фу-у-у-ух.

Наумыча, конечно жалко, но если Лазарев отец… Он вполне имеет право знать об этом и заботиться о дочери. Даже не представляю, как они ее начнут делить.

* * *

Ближе к обеду в кабинет заглядывает Анюта — она встречалась с Калугиным в "Дедлайне", по его просьбе, и теперь зашла узнать, как мои дела и, главное, рассказать о своих переговорах. Это для меня новость и я с надеждой смотрю на подругу — здесь в редакции Андрей шарахается от меня при каждом удобном случае и Анькин визит, словно луч света в темном царстве. Увы, ничего радужного сообщить она не может и даже наоборот — оказывается, Калугин мучается отсутствием гарантий, не превращусь ли я опять в Гошу... Блин, зная его характер, мы так и будет искать эти гарантии до самой пенсии!

Даже не знаю, слышит ли Сомова мое нытье — встав сбоку от стола и низко опустив голову, она без конца роется и что-то ищет в глубинах своей сумки. Но мне все равно хочется выговориться. Уперев руку в бедро, а другой, обхватив себя вокруг талии, продолжаю выплескивать на подругу накопившиеся за день жалобы:

— Слушай, капец Ань, я так больше не могу.

Сомова отрывается от своего занятия и недоуменно поднимает голову:

— Чего ты не можешь?

Значит, все-таки слушает. Нервы на пределе и я, психуя, ухожу за кресло, причитая в голос:

— Да не могу я, вот так вот, сидеть и ждать!

Уцепившись рукой за спинку кресла, чуть дергаю плечом в направлении двери:

— Он ходит вареный, как муха, и вообще, смотрит непонятно как. А ты сиди, жди и думай.

Расстроено отворачиваюсь, но Сомова, уцепившись за последние слова, накидывается на меня:

— А ты как хотела?

Как, как… По крайней мере, чтобы его вечерние слова о любви не рассыпались к утру в труху. Если любишь, значит, любишь! Подаюсь вперед, чуть ли не перегибаясь через спинку кресла:

— Я никак не хотела! Я, всего лишь, тебе говорю о том, что мне трудно.

— А мне не трудно, что ли? Я меж вами, как мышь на пожаре мечусь.

Вот я и говорю — Калугин пошел по новому кругу. Уныло наваливаюсь на спинку кресла, облокотившись на нее обеими руками и повесив голову. Сомова тычет в мою сторону рукой:

— Одного сначала выслушай, потом другую. Да у меня самой скоро башка лопнет!

И опять начинает трясти свою сумку, явно собираясь снова в нее залезть. Чего она там ищет-то?

— Ань, ну посоветуй, что мне делать?

— Я тебе уже сто раз говорила — сядь и не ной. Отвлекись на что-нибудь.

Я даже здесь на работе не могу этого толком сделать — как увижу в коридоре Андрея, так потом полчаса успокоиться не могу. Так что срываюсь:

— Я не могу ни на что отвлечься.

— Ну, тогда, ногу себе прострели! Ну, чего ты от меня-то хочешь?

Сомова обиженно отворачивается. Капец, а к кому же мне обращаться? Не к Калугину же.

— Я хочу от тебя элементарного человеческого участия.

— Хо!…А я, по-твоему, в твоей жизни не участвую, да? Да у меня уже собственной нет! Зато в твоей я, по уши!

Сомова яростно взмахивает рукой над головой, видимо демонстрируя длину своих ушей и разворачивается ко мне спиной. Ну то, что собственной жизни нет, сама виновата — то с уродами общается, то с маньяками, то с женатыми пенсионерами. Ее наезд заставляет и меня повысить голос — вцепившись двумя руками в спинку кресла, снова перегибаюсь над креслом, подаваясь вперед к Аньке и чеканя:

— Ну, извини, что я тебя в это болото затащила!

Та понимает, что несправедлива, но все равно хочет оставить последнее слово за собой — уперев руку в бок, она разворачивается ко мне и подступает ближе, не снижая тон:

— Хэ!... А я не в претензии!

Отведя глаза в сторону, добавляет:

— Я сама в него затащилась, просто я не стону, и не ною!

Не ноешь, так вопишь. Отвернувшись, киваю, беззвучно шлепая губами и ругая ее про себя — мало мне было своих психозов, так приперлась, добавила. Потом резко оборачиваюсь:

— Ань!

Не хватает еще и нам разругаться.

— Что?

— Может, нам, лучше помолчать, а?

— Хэ…Прекрасная идея! Давно было пора.

Но глаз не поднимает. Так что тоже принципиально отворачиваюсь, вскинув нос вверх. Правда терпения хватает секунд на 10. Потому, что все внутри бурлит и суп этот заварил Калуга своим поведением:

— Нет, ну, сколько ему, ну вот, сколько ему времени надо?

Сомова сжав зубы, молчит, и я не встречая сопротивления, повышаю градус:

— Чтобы подумать — неделю, две, может месяц? Вот, так, чтобы понимать?!

Что тут думать непонятно. Как можно любить одну, а представлять при этом другого человека? Причем мужика? И главное зачем? Сомова молчит, играя желваками и бросая на меня косые взгляды. Сказала бы хоть слово, что ли. Вопросительно гляжу на подругу, склонив голову на бок. Сомова мычит, показывая руками на закрытый рот, потом разводит руками:

— Я молчу.

Недоуменно таращусь на нее — блин, артистка больших и малых театров. Нашла время поиздеваться. Потоптавшись, она бросает в мою сторону:

— Пока!

И хмуро уходит. А мне теперь оставаться в раздрае. Гарантии ему подавай! Мне бы кто дал гарантии.

* * *

Работа идет туго, но ее никто не отменял. Так что приходится засидеться допоздна, когда за окнами чернота, а в редакции народу раз-два и обчелся. Но и мне пора закругляться, так что собираю со стола мелочи в сумку, вешаю ее на плечо и, прихватив куртку с крючка, выхожу наружу, гася на ходу свет. В холле только Егоров с Люсей, никак не распрощаются:

— Ну, тогда до завтра.

— И тебе полезно время провести. Ха-ха-ха.

Люсенька, взметнув расклешенной юбочкой, упархивает к своей стойке, собираться, а я, прикрыв дверь кабинета, окликаю шефа, который движется не торопясь к лифту:

— Борис Наумыч.

— А?

Иду к нему:

— Пассажира на борт возьмете?

Тот заливисто хохочет:

— Ха-ха-ха! Да, поместимся, конечно же.

Беру его за локоть:

— Я смотрю, хорошее настроение у вас?

— А чего горевать? Представляешь — приду домой, а там никого-о-о…. Холодильничек открыл, пивка достал, потом корюшку почистил…

Он поднимает руку вверх, помахивая перед своим носом — так вкусно рассказывает, что самой захотелось.

— Чувствуешь, как слюна пошла?

А той! Слушаю с улыбкой во весь рот, и, опустив глаза вниз и качая головой:

— Я чувствую.

Мы подходим к пропускному агрегату, и я лезу в сумку, разыскивая пропуск, продолжая хмыкать на шефские гастрономические отступления и ахи:

— А-а-а.

Наумыч прикладывает свой пропуск, вызывая одобрительный писк прибора, а я все еще роюсь в залежах всякой мелочи, не найдя пластик в привычном боковом кармашке.

— А почему дома никого?

— А все заняты, по своей программе — Каролина шляется, черт знает, где… И слава богу!

Наконец пропуск найден и извлекается наружу. Егоров вдруг добавляет:

— А Наташа с Андреем в ресторан пошла.

Особо не вслушиваясь в речи начальника, прикладываю свой пропуск:

— С каким, Андреем?

Лифт подъезжает, со звоном раскрывая двери:

— С каким, каким…. С Калугиным, с каким же еще.

Я чуть на пол не сажусь, так подгибаются ноги. Столбом застываю у агрегата. Егоров выглядывает из лифта:

— Марго, ты едешь или нет?

А мне совершенно не до него. Так вот из-за чего все эти сегодняшние шараханья Калугина. Думал, думал и надумал. Вернуться к Егоровой! Конечно, у нее гарантии стоят на всех местах... Смотрю на Наумыча и не вижу, только трясу головой, что-то невнятно мыча — язык словно примерз к небу.

— Да.

— Ха-ха-ха

На автомате захожу в лифт, вешая сумку на плечо. Егоров продолжает заливаться смехом, непонятно почему. Калугин с Наташей! А сам, сказал, что любит только меня! Растерянно вешаю сумку на плечо и отворачиваюсь.

* * *

Вечер, за окном темно. Пока доезжаю до дома, мой психоз вырастает настолько, что и кусок в рот не лезет и слова приличные на ум не идут. Отчаявшись добиться толку, Сомова уходит в гостиную, а я, переодевшись в привычные брючки и темно — розовую майку, отправляюсь на кухню, клевать остывшие пельмени... Схавала и даже не заметила… Оставив грязную тарелку в раковине, перебираюсь в гостиную, где Анька, забравшись на диван с ногами, читает книжку при свете торшера. Тут же на полу Фиона — ей скучно и она с интересом наблюдает за моими метаниями мимо японских мечей и полочек с безделушками. Заметаешься тут, блин… Это же полный капец! Получается, сбываются мои самые худшие прогнозы — узнав правду, Калугин решил вернуться к Егоровой! С силой шлепаю рукой по спинке дивана:

— Нет, ну нормально, а? Нормально? У меня в голове это не укладывается просто. Ну, ты можешь в это поверить?!

Анюта отрывается от своей книжки:

— Слушай, Марго, ну, что ты на ровном месте вспыхиваешь, как порох от искры.

Меня ее слова просто бесят. Это эта курица драная пустое место? А то, что Калугин кувыркался с ней полгода и ребенка заделал, на минуточку? Меня буквально захлестывает, я чувствую, как горят огнем мои глаза, и возмущенно разворачиваюсь, перегибаясь через спинку дивана и вцепившись в нее руками:

— То есть, ровное место, да? Это, для тебя, ровное место, да Ань?

Бегу в другой конец дивана, продолжая буравить Сомову глазами:

— Вот это ты называешь ровное место?!

Анька, вздыхая, оправдывается, ведя рукой с книжкой в сторону:

— Слушай, ну пошел человек в ресторан просто развеяться, ну, чего ты с ума сходишь? Чего ты на стенку лезешь?

С чего это ему, вдруг, приспичило развеиваться по ресторанам? Никогда не развеивался, а тут загорелся. Чушь это все! Причем развеяться с бывшей беременной невестой, от которой якобы с таким трудом отвязался? Откровенно смеюсь, снова перебегая на противоположный конец дивана и перегибаясь через спинку к Сомовой уже там.

— Ха-а-а… Слушай, Сомова, на надо из меня делать контуженную!

Понятное дело, Анька отворачивается — сказать ей нечего. Раз за разом взмахиваю рукой, припечатывая каждое свое слово, срываясь на крик:

— А на стенку я туда лезу потому, что он пошел туда не один! Ты улавливаешь? Не один!

Даже захлебываюсь, глотая слова:

— А с этой…

Сомова тут же переходит в контратаку:

— А, так ты ревнуешь?

И что?

— Я?

— Ты!

Замираю. Это что-то меняет в поведении Калугина? Вроде нет.

— Да, я ревную. Да я ревную, а что ты мне прикажешь делать?

Перебегаю вдоль дивана, вновь склоняясь к Сомовой с этой стороны:

— Что бы ты на моем месте, сделала? Может быть, позвонить ему и сказать «Слушай Андрюш, ну какой же ты молодец, а? Давай мы вам еще в гостинице номер снимем». Да, так?

Я уже несусь обратно, так что Анька уже и не пытается крутить головой и следить за моими движениями.

— Слушай, Марго, ну мало ли по какому поводу они встретились.

Точно, давно на работе не виделись, соскучились и решили свалить в ресторан. Судорожно задираю голову вверх, приглаживая волосы от лба к затылку, и так застываю с поднятыми вверх руками и пытаясь успокоить дыхание. Анькины креативные предположения хуже издевательств и насмешек.

— Может у них какие-то вопросы общие... Да может быть у них просто деловая встреча!

Обхожу вокруг придиванного модуля, тараща на подругу глаза:

— Да? Деловая встреча?!

Плюхаюсь сбоку и ошалело смотрю на Сомову — ну, какая может быть деловая встреча с тупой коровой? Только с одной целью.

— Я сам был мужиком, я прекрасно знаю, чем эти деловые встречи заканчиваются.

Сомова хмыкает, уперев ногу в тапке в столик и положив на нее сверху книжку:

— Гоша, вот прямо жалко, что у меня нет под рукой видеокамеры. Вот с удовольствием бы тебя сняла, а потом бы поржали вместе.

Сижу, отвернувшись, и безвольно уронив руки на колени. Это она к чему?

— Да, да, конечно, животы бы порвали со смеху. Только ты забываешь, что я уже не Гоша.

А может и не забывает. Кидаю на Сомову косой взгляд, но та и не думает комментировать мои слова. Снова взрываюсь:

— Блин! Я вот ему такой абзац устрою! Придурок.

Бессильные слезы подкатывают к глазам, и я закрываю лицо руками. Сомова рядом вздыхает с усмешкой:

— О-ох…, и козел.

Кто? Убираю руки от физиономии:

— Что?

Сомова членораздельно повторяет:

— Ну, придурок и козел, как у женщин водится. Все мужики козлы, вот ты в себя вполне уже вжилась.

Вжилась, не вжилась, какую-то ахинею несет… Ей дуре все хиханьки. Вскакиваю, чувствуя, как от возмущения просыхают слезы:

— Слушай, Сомова!

— Что?

— Да пошла ты!

— Куда?

Я бы сказала, да уши завянут. Потоптавшись, выкрикиваю:

— Не знаю! Велика Рассея, есть куда пойти.

Вывела она меня из себя. Дура! Я к ней с душой, а она как бревно деревянное. Ухожу к себе в спальню, а вслед доносится:

— Фиона, ну ты слышала это, а?

* * *

До ночи еще долго, а сидеть в одиночестве и мучить себя догадками про Калугина с Наташей — невмоготу. Сомова права — чего мучиться, завтра увижу и прибью. Обоих. В изощренной форме.

Возвращаюсь в гостиную и заряжаю приставку на футбол — самое отличное средство расслабиться и переключить мозги. Удобно устроившись и взгромоздив ноги на стол, яростно нажимаю кнопки на пульте, вызывая одобрительный рев трибун. Рядом, погрузившись в созерцание, болеет Фиона.

Сомова больше не разбухает, сидит спокойно рядышком и пытается дозвониться до своего кашалота. Наконец звонок проходит, и она замирает на пару секунд. Краем глаза замечаю, как она отрывает трубку от уха, ошарашено смотрит на нее, а потом отшвыривает со стуком на столик. Анька вскакивает, обегая вокруг диванного модуля и обиженно вопит, откуда-то сбоку:

— Отлично, отлично! Вот молодец, ну, браво!

Это она мне? Отрываюсь от игры, и оглядываюсь на беснующуюся подругу. Сомова снова орет:

— Да, вообще — пять баллов!

Не пойму, чего с ней приключилось и потому смотрю с испугом — я ничего не делала и не виновата. Подумаешь футбол, я в него часто играю. Тихонько бормочу:

— Ань, ты чего?

Сомова стоит, уперев руки в бока, возле полок, отгораживающих прихожую, и кипит словно чайник. Потом начинает метаться, выкрикивая какими-то всхлипами:

— Представляешь, я звоню Егорову и, как ты думаешь, кто взял трубку?

А, семейные склоки с Егоровым, все ясно. Ничего катастрофического и я, почесывая нос, снова переключаюсь на экран:

— Хэ…Ну, явно не Егоров, раз ты вопишь.

На экране игрок бьет мимо ворот, и я морщусь — слишком рано нажала кнопку.

— Я воплю? Это ты только что здесь вопила!

Вопила, а Анька успокаивала и приводила «железные аргументы» ненужности такой реакции. Теперь ее петух клюнул в то же самое место и, похоже, мы поменялись местами. Только Анюте, как всегда, мало беситься одной, ей нужно меня завести! Ищет повод разрядиться и спокойно пойти спать! Возмущенно повышаю голос:

— Ань, ну, вот чего ты меня заводишь, а? Я только что успокоилась.

Вот так всегда — Калугину с убогой можно по ресторанам шляться, а ее Борюсику с какой-то бабой потусить, ну, никак нельзя. Сомова плюхается на придиванный модуль, закрывая лицо руками и вздыхая:

— Я тебя не завожу.

— А что ты делаешь?

Сомова вскакивает, шлепая ладонями себя по бедрам:

— Ну, представляешь, он там с Каролиной!

Она снова бросается бегать вокруг дивана, а я отворачиваюсь — один к одному, как с Калугой. И тоже наверно в ресторане сидят.

— Где, там?

Сомова всплескивает руками:

— Какая разница, где, ну?!

Мне — никакой. Но может у них «деловая встреча»? Вопросы опять же «общие». Анька снова хватает мобильник со стола:

— Я звоню Боре, а трубку берет — эта его чертова Каролина!

Вопя в истерике и потрясая в воздухе руками, она останавливается у полок в торце дивана, а я, не отрываясь от игры, стараюсь утихомирить подругу:

— Мало ли, может быть, он телефон забыл.

— Телефон забыл? Где? Они не живут вместе.

Не комментирую, но очень сомневаюсь, что это так. Слова Наумыча я хорошо запомнила: «дома никого — Каролина где-то шляется, а Наташа с Андреем в ресторане». Сомова возмущенно выкрикивает:

— И вообще-то он разводится.

Она снова садится, бросая трубку на столик.

Разводиться можно долго. Калугин вон тоже только-только расстался с невестой, все разводился и разводился, а уже снова по ресторанам ее водит…. «Деловая встреча», блин. Приподняв брови вверх, дергаю плечом, не отрывая взгляда от телевизора, и продолжаю нажимать кнопки:

— Ну, мало ли.

— Что мало ли, Марго? Ну, что мало ли, ну? Он мне сто раз обещал, он мне клялся, говорил, что они общаются только по телефону!

Ха, как мне это все знакомо. Калугин вон тоже много чего говорит, только делить все надо на десять. Уж про его клятвы вообще молчу. Вон, в покер он меня повел играть, и компания подобралась зашибись — я, он, психиатр и два санитара из психушки. Склонив голову набок, скептически выслушиваю знакомые причитания.

— Ну и как это теперь понимать? Как это называется, а?

Пожимаю плечом и спокойно передразниваю Сомову, повторяя ее определение:

— Козлы.

Та обиженно кричит:

— Что, козлы?

Тыкаю в ее сторону пультом «Сеги»:

— Все мужики козлы, ты сама это говорила.

Чувствуя, что в ответ услышу очередную гадость, а Сомова уже и кулаки упирает в бедра, пресекаю на корню:

— И не надо прожигать меня глазами. Мне, между прочим, тоже хреново.

Анюта отворачивается, грызя ногти, явно недовольная моей реакцией на ее истерики, а я возвращаюсь к игре.

— Блин, опять в штангу!

Минут через сорок спокойно пьем чай и расходимся спать. Не все кошке масленица — поиграть в футбол и обломить Сомика — отличное средство снять депрессию и сладко уснуть.