Феаноринги в Дориате (джен)

Эта глава была написана под влиянием мемуаров князя Оболенского Евгения Петровича и князя Трубецкого Сергея Петровича (оба декабристы), еще одной работы julia_monday "Возвращение Сильмариля" и под беспрестанное проигрывание трека Elven Oratory II: Noldolante — Maeglor's Cry

— Ты все еще здесь? — Тингол поднял глаза. — Тогда попроси ко мне зайти кого-нибудь из бардов, сведущего в Уложении о наказаниях. Будем писать новый свиток: «Смертная казнь особ королевской крови».

Маблунг коротко вдохнул. Поднял голову, откинув выбившиеся из прически волосы со лба.

— Что? — удивился Тингол, видя, что командир гвардии не спешит выполнять поручение.

— Мой король, прикажи бардам написать и еще один свиток: «Смертная казнь для офицеров, преступно пренебрегших своим долгом и не оправдавших доверие короля». Прости меня, государь, я достоин наказания не меньше, чем феаноринги. Заговорщики так легко обвели меня вокруг пальца…

— Маблунг! — гневный окрик Тингола заставил звякнуть бокалы на комоде. — Неужели ты думаешь, мне недостаточно забот с мятежниками. Избавь меня от своего самобичевания.

Командир вздрогнул и побледнел, однако прошептал еле слышно:

— Слушаюсь, мой государь!

— Постой, — одернул Тингол собиравшегося покинуть кабинет командующего. — Допроси феанорингов повторно. Несколько раз. Я им не верю.

* * *

«Белег — Маблунгу: По твоей просьбе усилил патрули, однако до сих пор следов Саэроса и его спутников не обнаружено. Атака орков отбита успешно, но в ходе нее пропали бесследно пятеро разведчиков. Поскольку среди погибших их тел не нашли, к своему ужасу, могу предположить, что они бежали, воспользовавшись сутолокой боя. Двое из них чаще всего были гонцами в Менегрот. Прошу, передай государю мое письмо с просьбой дать мне позволение явиться ко двору».

«Маблунг — Белегу: От всей души благодарю за помощь. Я делаю все, что в моих силах, дабы искупить свою невнимательность, но никого из приспешников мятежника Саэроса пока задержать не удалось. Государь в гневе, и жизнь феанорингов — единственных задержанных участников заговора — висит на волоске. Тингол ежедневно узнает о ходе расследования, однако из новых доказательств прибавился лишь обрывок письма, найденный в кабинете Саэроса: «… вину можно свалить на этих чокнутых...» Не знаю, насколько это может служить оправданием для нолдор. Я провожу повторные допросы феанорингов. Они сильно изменились за эти дни. Одиночная камера и кандалы — это тяжелое испытание, однако все трое держатся неплохо. Спокойней всех сын Куруфина, Келебримбор. Это удивительный юный эльда. Я полностью уверен, что он невиновен и никогда и мысли не держал против нашего государя. Однако он полон решимости разделить участь своего отца. У Келебримбора незаурядный ум, и он во многом помог моему расследованию, честно отвечая на вопросы и делая верные суждения. Келегорм и Куруфин выглядят изможденными, будто истощены внутренней борьбой. Оба готовы к худшему, смотрят вперед без страха и не жалеют о принятом решении. Иногда мне кажется, что они полностью раскаиваются и принимают все случившееся с ними как искупление прошлой вины. Все трое часто вспоминают Финрода, но только Келебримбор говорит о нем охотно и без внутренней дрожи. Келегорм же как-то сказал мне: «Мы хотели достигнуть цели и делали все, что в наших силах. Хотели ли мы исполнить клятву? Не смогли ли мы переступить другую, данную королю Дориата? Я не знаю. Но я чувствую, что в этот раз мы поступили верно». Если бы мое мнение имело вес — я не думаю, что они заслуживают смерти. Они не заслуживают и иного наказания, поскольку, предотвратив покушение на короля, сами поставили себя под удар. Исправили нашу с тобой (ты простишь мне это? Я ведь знаю, что ты тоже винишь себя) оплошность, зная, что это может стоить им жизни. Что толкнуло их на измену королю? Неужели действительно они так хотели поддержать свой народ в борьбе против Моргота? Но если Дориат вступит в войну, сколько синдар погибнет в ней! Сколько горя принесет она тем, кто сейчас надежно укрыт под защитой наших Владык! Не знаю, как поступит государь. Он не советовался с Владычицей Мелиан и избегает разговора с ней. Надеюсь, что она все же сможет успокоить его гнев до того, как он примет окончательное решение. Прости, что пишу все это. Я очень вымотался за последние дни, и так хотелось бы поговорить с тобой. Теперь мне стало легче. Тингол приказал провести расследование в строгом секрете, да и без того нельзя доверять бумаге так много. Жаль, что это письмо мне придется сжечь».

«Маблунг — Белегу: От всей души благодарю за помощь. С почтой отправлено официальное повеление государя тебе прибыть в Менегрот. Мой совет: перед отъездом закончи все свои дела и убедись, что передал командование в надежные руки. Всем сердцем желал бы, чтобы ты приехал при иных обстоятельствах».

* * *

Что мог бы рассказать впоследствии именитый Мастер о днях своего заточения — их троих отвели в темницы Менегрота, к самому основанию холма.

— Разделите их, — распорядился командующий. Голос синда показался Куруфину надломленным, — и принесите кандалы.

Атаринке повлекли прочь от брата и сына. Их прежнюю камеру действительно можно было считать шикарными покоями. Теперь же нолдо оказался в каменном мешке, в котором половину свободного пространства занимала низкая и узкая лежанка. У самой двери в стену было вбито кольцо для факела. Дверь захлопнулась, камера погрузилась в темноту. Куруфин осторожно, держась за стену рукой, прошел от двери до противоположной стены, повернул обратно — в его распоряжении метра два, не более.

Потянулись дни, заполненные еще свежими воспоминаниями, не утихшими чувствами, тревожными опасениями за вспыльчивого брата и сына. Допросы непрестанно возобновлялись, в камеру раз за разом приходил Маблунг. Мастера неотвязно преследовал страх: одним лишним словом в ответе прибавить горя своим близким. Однако постепенно вопросы сделались реже, визиты командира гвардии прекратились. Куруфинвэ остался наедине с собой, странная тишина завладела сердцем. Все чаще Атаринке вспоминал времена до Исхода, свет Древ, свободно льющийся по просторам Валинора. Этот свет, казалось, заполнял его душу, не оставляя даже во сне, проникал в нее, озарял ее самые темные изгибы. Свет преследовал Куруфинвэ, и его присутствие становилось не менее мучительным, чем вначале — кромешная темнота подземелья. Стараясь избавиться от него, нолдо тер глаза, однако под закрытыми веками свет сиял ярче и обжигал не зрение, но саму душу. Теперь узник был бы рад приходу Маблунга с его бесконечными вопросами. Он боялся закрыть глаза, боялся заснуть.

Искуснику чудилось, что вокруг кипит бой: звон металла, треск ломающихся копий, свист стрел и снарядов. Яростные крики его воинов, завывания орков, ржание боевых лошадей, стоны и хрипы умирающих — какофония битвы. Куруфинвэ заметался, стремясь понять, разглядеть происходящее. Ударился плечом обо что-то твердое. Под рукой был камень. Ах да, они ворвались в Ангбанд. В конце каменного темного коридора плясали отсветы золотого и серебряного сияния, слышался злобный утробный хохот и звонкий голос, знакомый Атаринке. Вдруг смех оборвался, обратившись в вой смертельно раненного зверя, и все затихло.

Сильмариллы освещали всю пещеру. По полу расползлась кровавая темно-бордовая лужа. Черные и медные волосы причудливо сплетались в ней. Бледные лица словно лучились белым сиянием. Курво силился вглядеться в черты погибших, они будто были размыты водой, но каким-то шестым чувством уже знал, кто перед ним — Нельо и Финьо. На сердце обрушилась страшная тяжесть, тело бил холодный озноб, перед глазами на мгновение сгустилась кромешная тьма.

В бессильном гневе Куруфинвэ сорвал с безобразной головы Врага Железный Венец, невероятным усилием вырвал Камни отца. Металлический скрип гнущегося венца резанул по ушам. Рядом стояли братья и Тьелпе, все заворожено смотрели на сияние двух Сильмариллов. Атаринке показалось, что он видит алчный блеск в их глазах.

Нолдо содрогнулся в ужасе и открыл глаза. Сердце учащенно билось, кровь стучала в висках. Куруфин лежал неподвижно в темноте, приходя в себя. Поднялся с ложа, отворил оконные ставни, желая вдохнуть свежего ночного воздуха, но это не принесло облегчения, было по-прежнему душно. За окном царила ночь, в отдалении виднелись очертания горных вершин Эред Ветрин, звезды прятались за низкими черными тучами.

Куруфинвэ охватило страстное желание немедленно увидеть Сильмариллы. Взяв с собой свечу, он вышел из комнаты. Шагая по галереям замка, его многочисленным переходам и лестницам, Атаринке никого не встретил, хотя порой впереди мелькали огни факелов, слышались шаги стражи. Это и радовало Курво, и странным образом давило: в какой-то миг показалось, что это продолжение кошмара. Он тряхнул головой и устремился туда, где теперь было его сердце — в сокровищницу Барад Эйтель.

Поворот ключа, скрип металлических петель — у дальней стены на небольшом столике стояла резная деревянная шкатулка. Даже сквозь закрытую крышку пробивалось сияние камней. Куруфин в нетерпении откинул эту нелепую преграду, и яркий живой свет хлынул вовне. Камни сияли, переливались, играли в своей первозданной чистоте. Невозможно было оторвать от них взор, они завораживали, брали в плен. Необоримое вожделение захватило нолдо, он трепетно прикоснулся к Сильмариллу. Камень был горячим. Странно, раньше Атаринке этого не замечал. Не важно.

«Как они прекрасны, величайшие из творений нолдор, неповторимые творения нашего отца. Почему же должны они быть сокрыты от всех в темной сокровищнице, где такой спертый воздух, так жарко, будто мы возвратились в подземелья Ангбанда?» — Курво сглотнул насухо, провел языком по пересохшим губам.

«Не будет ли лучше вправить их в ожерелье из золота и серебра, чтобы оно украшало плечи достойного? Нельо был бы великолепен в этом свете, но он мертв. А Маглор — жалкий слабак, получивший право на власть лишь потому, что умудрился родиться раньше остальных. Досадная случайность, не более. В то время как я — любимый сын нашего отца, унаследовавший его таланты, похожий духом и нравом на Феанора. Лишь благодаря моим воинам, в нужное время вступившим в битву, они смогли овладеть Вражеской Твердыней. Я достоин Сильмариллов более остальных!» — он отдернул руку, словно прикоснулся к раскаленной заготовке, подул на обожженные пальцы, резко захлопнул шкатулку. Свеча дрогнула. Куруфин почувствовал, как губы сами собой кривятся в усмешке.

Осуществить задуманное оказалось даже проще, чем он предполагал. Всегда найдутся недовольные, не простившие былых ошибок, оставшиеся не у дел — нужно лишь вовремя подтолкнуть в нужном направлении, шепнуть нужное слово — ничего нового.

Первым пропал Карантир. Уехал с малочисленным посольством к гномам по торговым делам и не вернулся. Их искали нолдор и разведчики Белега, но все было тщетно. До Белегоста посольство не доехало, если верить гномам. Если верить... Отношения с гномьими поселениями охладели.

Скорбь надолго укрыла крепость Барад Эйтель. Тьелкормо был угрюм и замкнут. Мастер, знавший брата, как себя, лишь предложил:

— Поехали на охоту, как в былые времена, только вдвоем.

Через десяток дней их удалось разыскать. Сначала наткнулись на тело Келегорма, которого с трудом опознали, лесное зверье знатно попировало. Куруфина искали еще пару суток. Все это время он пролежал в сырой пещерке, борясь с лихорадкой, вызванной ранами от стрел и орочьим ядом. И никто не узнал, чья рука нанесла смертельный удар прославленному Охотнику.

Калейдоскоп событий закрутился со страшной силой, и Куруфинвэ сам не заметил, как оказался на руинах обрушившегося Тангородрима в сопровождении наемников из вастаков. Они въехали на ровную площадку, с трех сторон ее сжимали отвесные скалы, с четвертой — обрыв. Внизу текла, клокотала лава, разливая багровые отсветы в ущелье. На переменных лошадях поперек седел болтались трое связанных эльфов. Вастаки сдернули пленников с лошадей, подтащили их к краю обрыва, пинками заставили встать на ноги. Троица выглядела ужасно. Одежда порвана, заляпана засохшей кровью и грязью, волосы сбились в колтуны. Амрод с трудом стоял, стараясь не опираться на правую ногу, судя по всему, сломанную. Он, пожалуй, сразу бы упал, но Амрас подставил ему свое плечо.

— Потерпи, Питьо, осталось немного, — тихо обратился к брату Амбарусса. Ответом был судорожный вздох. Сам Амрас со стороны смотрелся не многим лучше: черные круги вокруг глаз и распухший нос, эльфа пошатывало.

Нервная дрожь, перемешанная с восторгом и щемящим чувством предвкушения, охватила Курво, ведь он был почти у цели. Ловко соскочив с жеребца, Атаринке подошел к братьям, хлопнул Амраса по плечу, от чего тот покачнулся.

— Правильно, братишка, скоро отдохнете. В гостях у Намо Мандоса.

— Да пошел ты, предатель, — прохрипел Амрод.

Но Куруфинвэ их уже не слушал, направляясь к старшему. Кано досталось больше остальных: его серьезно ранили в голову и бок — сдаваться живым Певец не собирался. Теперь же раны воспалились, вытягивая из тела последние силы, в глазах был лихорадочный блеск. Какое-то время двое нолдор неотрывно смотрели друг другу в глаза. Затем уже бывший глава Первого Дома через силу разомкнул разбитые губы и очень тихо, но очень четко произнес:

— Ты обезумел. Это Проклятие Севера, и ты погибнешь вслед за нами. Очнись!

Курво только рассмеялся, подал знак вастакам. Последовала короткая, неравная борьба — пленников столкнули с обрыва. Их последний крик эхом отразился от скал, оглушая Атаринке. Горло свел спазм, в глазах все поплыло, кто-то грубо тряхнул его за плечо и резко окликнул: «Очнись!». Нолдо распахнул глаза, взгляд скользнул по каменной стене, задержался на пламени факела.

Он снова шел в кромешной темноте — один поворот, другой, какой-то малознакомый переход, тупик — и ни одного стражника. «Петляю, будто в дурном сне», — злясь на себя, подумал Мастер. Наконец, удалось выйти в нужный коридор, где царил полумрак. От факела, закрепленного в стене, было больше чада, чем света. Камера отделялась от прохода решеткой с толстенными металлическими прутьями. У противоположной стены на ворохе соломы сидел обессиленный узник. Увидев своего посетителя, он заставил себя подняться и хмуро посмотрел на Куруфинвэ. Даже в неверном свете факела Атаринке было видно усталое лицо, украшенное синеватыми гематомами.

Из ниоткуда возникло странное ощущение: стянутость и жжение в запястьях, Курво с недоумением перевел взгляд на свою правую руку. Не может этого быть! Запястье было перехвачено браслетом кандалов. Он закрыл глаза, тряхнул головой. Все встало на свои места, морок исчез. «Возможно, я ударился рукой в темноте, когда шел сюда. Нужно будет отдохнуть после разговора, к тому же, он не обещает быть легким», — Искусник заставил себя сосредоточиться на узнике.

— Надеюсь, ты успокоился. Мне не нужны твои истерики.

Тьелпе хрипло засмеялся и резко шагнул к решетке. Цепи, сковывающие запястья и щиколотки, противно звякнули от движения.

— Что ты наделал! Ты спятил! Сбрендил из-за каких-то Камней!

— Подбирал бы слова, сын. Ты не в том положении, чтобы мне дерзить, — Куруфин позволил себе жестокую усмешку.

— Ты мне больше не отец! — в голосе Келебримбора слышались боль и отчаяние. — Ты убийца!

Холодная ярость охватила Куруфинвэ. Некоторое время он стоял неподвижно, в упор глядя на сына. А затем размеренно произнес:

— Посидишь тут — может, образумишься. А нет — отправишься следом за любимыми дядюшками.

Атаринке шел, пылая от ненависти и досады. Все его предали. Так пусть же катятся к Морготу! Теперь никто не будет стоять у него на пути. Курво распахнул двери сокровищницы. Свечение от шкатулки было таким сильным, что казалось, будто она накалилась изнутри. Куруфин стремительно подошел к столику, сорвал крышку. Из-под нее вырвалось белое пламя, которое мгновенно охватило эльфа: горели волосы, одежда, плоть. Атаринке дико закричал и скатился с лежанки. Сознание разрывалось от несуществующей боли, скорчившись на полу, он захрипел, хватая воздух ртом. Спасительное беспамятство накрыло черным пологом.

Бесчувственного нолдо поутру обнаружил стражник, принесший еду для заключенного. Пощечины и выплеснутый в лицо ковш воды не помогли, было решено послать за начальством. Маблунг, и без того измученный сверх меры, пришел, проклиная аманских мальчишек, что свалились на его голову. Вгляделся в лицо эльфа — оно по цвету сравнялось с погребальным саваном, — поверхностное дыхание, поврежденные запястья — узник, как видно, рвал цепь, наручники врезались до крови. Командир помянул всех тварей Моргота, приказал тащить в камеру жаровню, котелок с водой и бинты. Сам опрометью бросился в свою комнату, отыскал в сундуке нужный мешочек. К его возвращению у дальней стены камеры стояла небольшая жаровня с раскаленными угольями, источая приятное тепло. На решетке обосновался котелок с чистой водой. Синда снял с Куруфинвэ кандалы, отбросив их к входу.

Внимательно посмотрев на неподвижно лежащего Куруфина, Маблунг осторожно положил свою руку ему на лоб и тихо запел. Не прекращая напева, зачерпнул в ковш кипяток, вынул из мешочка длинные листья, растер их и опустил в горячую воду. По камере разлилось тонкое, легкое благоухание. Командир осторожно поднес ковш к лицу нолдо, чтобы он вдохнул целебный аромат, а затем позвал:

— Куруфинвэ Атаринке Феанарион, пробудись, надежда еще не потеряна.

Дыхание эльфа стало глубоким, веки дрогнули. Он медленно открыл глаза, взгляд остановился на лице Маблунга. Тот облегченно выдохнул, улыбка тронула уголки губ.

— Хвала Пресветлой Элберет!

Взяв чистую тряпицу, синда смочил ее в душистом отваре и промыл раны на руках Куруфина, перевязал левое запястье, приступил к правому.

Нолдо, все это время молчаливо и, казалось, безучастно наблюдавший за действиями своего лекаря, тихо прохрипел:

— Зачем ты снял кандалы?

— Ты по ним уже скучаешь? — иронично спросил Маблунг.

— Нет, — просипел Атаринке, — но теперь я сомневаюсь — реален ли ты.

— А я сомневаюсь, в порядке ли твой рассудок.

При этих словах феаноринг вздрогнул, а потом словно окаменел.

— Или думаешь, что тебя в таком состоянии можно оставить закованным? Мы не орки, — Маблунг отложил бинты и внимательно посмотрел в глаза Куруфина. — Что все-таки произошло?

На лице лорда отразилась внутренняя борьба, когда синда решил, что ждать ответа бесполезно, Куруфин заговорил.

— Ничего такого, — он болезненно сглотнул, — просто дурной сон и усталость.

— Что ж. Это твое право, — командир легко поднялся с края лежанки. — Отдыхай, я еще навещу тебя. Надо что-то делать с твоим голосом.

Он покинул камеру, охранники унесли жаровню, но факел в кольце оставили на месте. Куруфинвэ устало прикрыл глаза. Невозможно объяснить этому неугомонному синда, что его слова оказались отголоском кошмара, и Атаринке всерьез испугался, что снова перепутал сон и явь. Эльф лежал и мысленно прокручивал увиденное в сновидении. На память пришли слова посланника Валар: «Клятва ведет их, и она же предаст их и вырвет у них те самые сокровища, которые они поклялись добыть. Ко злу приведут те деяния, что начнутся с добрых побуждений, и произойдет это от предательства родича родичем». Только теперь Искусник в полной мере понял, каким искушением могут стать Камни, порождая безумие и гибель. И следовало признать — Курво провалил это испытание. В то, что эти видения были случайным совпадением, Куруфин не верил: его будто провели по выбранному пути до конца, а сейчас он возвратился к развилке.

Сколько прошло времени, нолдо не заметил, погруженный в свои размышления, из которых его вырвал скрип дверных петель. В камеру зашел командир стражи с поварским сотейником в одной руке и кубком в другой. Зрелище было забавное, ноздри защекотал запах специй и нагретого вина, так что губы Курво невольно расплылись в улыбке.

— Смейся, смейся. Ради тебя пришлось ограбить повара и записаться в контрабандисты, — шутливо обратился к нему Маблунг, пристроив кастрюльку у изголовья топчана. Помог Куруфину сесть, влил вино в кубок:

— Пей. Лекарство для сладкоголосых менестрелей, твоему горлу в самый раз.

Напиток был горячим, чуть терпким, после него горло перестало саднить, по телу разлилось тепло.

— Ты лечишь мне горло затем, чтобы Тингол отрубил голову, — мрачно заметил Куруфинвэ.

Синда, подойдя к двери, обернулся:

— Я же говорил, что надежда еще не потеряна. Я вернусь.

Вскоре он воротился, принес с собой тюфяк.

— Я у тебя вздремну пару часиков, совсем меня загоняли: то король гневается, то подчиненные паникуют, то заключенные в обморок падают.

* * *

Доклад Белега королю был короток. Окончив речь о последних новостях с границы, разведчик опустился на колено и коснулся рукой земли, склонив голову.

— Мой король! Я не смог вовремя предупредить утечку информации в разведке. Прости, что не оправдал твое доверие. Я виноват и готов к любому наказанию.

Тингол, утомленный и осунувшийся за последние дни, недовольно поджал губы. «Еще один!»

— Этот вопрос мы решим позже, — голос короля был сух и напряжен. — Ты будешь нужен мне при вынесении приговора феанорингам. Попроси Маблунга ввести тебя в курс дела. Все услышанное ты должен хранить в тайне при любых обстоятельствах, говорить можешь только с Маблунгом или со мной.

— Слушаю, мой король, — Белег склонил голову еще раз и покинул кабинет.

Келегорм, Куруфин и Келебримбор стояли в кабинете короля, щурясь от дневного света, непривычного после сумрака подземелий. Они украдкой поглядывали друг на друга, но были серьезны и молчаливы. На руках были оковы, одежда смята, однако это не беспокоило прежде таких щепетильных в вопросах внешнего лоска сыновей Феанора.

Тингол поднял на мятежников усталый, тяжелый взгляд.

— Вам было задано достаточно вопросов и дана возможность сказать все, что вы желали. Мне остается только принять последнее решение, — проговорил король твердо, глядя поочередно в глаза заговорщикам. — Моя супруга, пресветлая Владычица Мелиан, говорит, что искреннее раскаяние дорого, а тот, кто признал свою вину, заслуживает доверия.

Тингол замолчал. На лице Келебримбора мелькнуло удивление. Куруфин приподнял бровь. «Неужели он простит нас? Вот так возьмет и отпустит? Или все-таки заточит в темницу, но не предаст смерти?» Слабая надежда осветила лица нолдор.

— Однако, — Тингол еще раз внимательно обвел взглядом преступников, — вы виновны в измене, вы нарушили присягу, а это самое тяжкое преступление.

— Ты, — Тингол обратился к Келегорму, и голос его стал жестче, — требовал, чтобы я казнил тебя со всеми почестями. Читай!

Тингол взял со стола свиток и передал Белегу, а тот — Келегорму. Звякнув кандалами, Охотник развернул тонкий пергамент. Он читал, стискивая зубы и хмуря брови. Наконец, окончив, молча передал свиток Куруфину. Тот пробежал его глазами и поднял на Тингола укоризненный взгляд. Келебримбор, не разворачивая свитка, отдал его Маблунгу.

— Что ж, король, позволь благодарить тебя, — ясно проговорил Келегорм. Хотя лицо его было серьезно, в голосе звенела горькая усмешка. — Спасибо тебе и за бархатную дорожку к эшафоту, и еще более — за возможность просить о милости перед казнью. Но я помилования от тебя не жду.

— Ты спрашивал, ради чего мы решились на заговор? — вступил Куруфин. Голос мастера звучал твердо, осанка выдавала необыкновенное спокойствие и уверенность в своей правоте. — Я отвечу, как и раньше — ради победы в войне. Ради победы над врагом этого мира. Если ты казнишь нас, но все-таки выставишь войска против Ангбанда, то я согласен. Я буду тебе благодарен.

Келебримбор молчал. О своем решении следовать за отцом и дядей — в изгнание, в тюрьму, на плаху — он уже говорил и считал другие слова излишними.

— Тогда, коли уже все сказано…

— Государь! — прозвенел голос Белега.

Разведчик упал на колено перед королем. Тингол взглянул на него с изумлением и гневом. Привычка командующего пограничниками перечить своему королю раздражала Тингола уже не первую сотню лет.

— Будь справедлив: нолдор не предавали тебя — они сохранили верность и данную клятву. Пока ты еще не принял решение, я готов поручиться за них. Если хоть тень подозрения коснется верности феанорингов, можешь отрубить голову и мне.

— Ты говоришь так, будто сочувствуешь мятежникам. Не знай тебя, я мог бы подумать, что ты и сам их сообщник.

— Но я и правда в союзе с сыновьями Феанора!

Тигол вздрогнул, однако Могучий Лук продолжал.

— Бессчетные годы я сражаюсь с тьмой, наводнившей Белерианд. Когда речь идет о войне с Морготом, мы все должны встать на одной стороне, все должны быть союзниками!

Громыхнув мечом, Маблунг последовал примеру своего друга и склонился перед королем.

— Позволь, государь, я тоже ручаюсь за верность феанорингов — своей жизнью.

Долгое молчание повисло в кабинете. Тингол прикрыл глаза, казалось, мыслями он находился не здесь.

Феаноринги ждали, их судьба и жизнь решались перед их глазами. Тьелпе старался скрыть волнение, однако ожидание было мучительным, он прерывисто вздохнул. Искра надежды промелькнула и угасла, и от того еще тяжелее было принимать суровую участь. Юноша взял себя в руки. Где нет надежды, остается только estel. И вера в то, что сделал все правильно.

Наконец, Тингол поднял глаза.

— Я решил. Келегорм, Куруфин и Келебримбор — я дарую вам жизнь и прощение.

По кабинету пронесся едва слышный вздох, слабое эхо пережитых страстей.

— Однако лорды Келегорм и Куруфин должны покинуть Менегрот и продолжить службу на границе, под надзором Белега. Командующий Белег, считай, что это твое наказание за оплошность.