Через тернии к звездам (гет)

"-Ты тоже его любишь? Похоже у нас

это общее.

-У нас нет ничего общего.

-Иногда, когда ты ломаешь человека,

происходит эмоциональный перенос.

У меня с Николасом он был очень

сильным. Это была своего рода любовь".

— Homeland

Под ногами хлюпала грязь, и трещали сучья. Ступая по заросшей тропинке, она вспомнила сухой чистый асфальт Лондона.

Всего несколько часов назад девушка покинула родительский дом, и ступала вдоль намытых витрин еще не открывшихся поутру магазинов. Последние пару недель это превратилось в ритуал. Она убегала вместе с едва прорезавшимися лучами солнца и плутала по широким улицам, забредая в узкие закоулки, чтобы потянуть время.

Сейчас же, ботинки залепила грязь, а на чулке виднелись коричневые пятнышки чуть выше щиколотки. Гермиона Грейнджер со вздохом задрала голову, чтобы не видеть своих ужасных ног.

Солнышко слабо пробивалось сквозь густую хвою сосен, и в воздухе пахло утренней свежестью, а еще дождем. С чего бы ей приспичило сначала прогуляться по парку, после грозы-то? Споткнувшись о корень, она чертыхнулась. Еще и по дорожке не пошла, тьфу-ты!

Гермиона прокляла свою медлительность: она занимается этим уже три недели, а все никак не может обрести профессиональный настрой. Смахнув рукой свеже-появившиеся капельки из-под коленки, она вздернула подбородок и решительно зашлепала к асфальту, видневшемуся метрах в десяти.

Добавить профессионализма в свои сеансы не помогали и родители. Отец никак не комментировал ситуацию, но она слышала по вечерам из своей старой комнаты наверху, как они с мамой разговаривают на кухне о том, что произошло в суде. Почему-то Гермиона была уверена, что того они и добиваются — чтобы дочь их слышала. Слышала, какой предвзятой они ее считают. В итоге, два дня назад она собрала вещи и объявила, что возвращается в свою квартиру на Клифф-Роуд, однако так и проночевала до сегодня у них, поскольку Рон затеял устроить какой-то прием на квартире, а лишний раз играть в эти игры Гермионе не хотелось.

Вход в здание находился с восточной стороны, а значит, ей придется пересечь весь парк, раскинувшийся в широких владениях исследовательского центра. Что ж, этого она собственно и добивалась. Девушка со стуком потопала маленькими каблучками об асфальт. Грязь ореолом рваных комков осыпалась вокруг ботинок. Все равно придется протереть носы салфетками, с унынием отметила Гермиона.

Так или иначе, сегодня она вернется в свою квартиру и примет горячую ванну вдали от беспрестанной болтовни родителей за стеной и бесконечного яда Драко Малфоя в кресле пациента напротив.

Вот уж чего-чего ей не хватало последние три недели с тех пор, как она вернулась из Албании, так это личного пространства. Ежедневные встречи с Малфоем выматывали ее, высасывая наслаждение жизнью. Не то чтобы ее сильно задевала бесконечная желчь этого самоуверенного хорька, но и на удовольствие такое она тоже не подписывалась.

Да, спору нет, Гермиона тем и занималась последние годы — психологической помощью. Только вот, она не была уверена, что Малфою нужна помощь. Беседы носили скорее профилактический характер. Контрольный и весьма неприятный, ибо она, как и прежде, пять лет назад в школе, принимала любой вызов близко к сердцу.

Среди веток показалось высокое крыльцо и округлые окна ее рабочего здания. "Исследовательский Центр Поиска Магического Предназначения" разместился полумесяцем в большом сосновом парке площадью четыре квадратных километра. Само здание тоже достойно было восторженного вздоха, и Гермиона до сих пор — спустя уже два года работы — не обошла эту тонкую полоску от конца до края. Полторы тысячи квадратных метров стали и стекла Главного Корпуса и еще в общей сложности километр маленьких круглых построек по периметру.

Гермиона зашагала навстречу ступенькам, не ощущая прежнего очарования. Только усталость. Разговорить Малфоя было не простым делом, и в нем едва ли наблюдались подвижки. Сеансы всегда заканчивались одинаково: стеной полного и абсолютного безразличия к ее персоне. Как врача, ее это оскорбляло, как девушку жалило стрелой прежних комплексов. Самолюбие, как ей с неохотой пришлось признаться самой себе, в последнее время билось в недовольных конвульсиях.

Розовый туман, однако, напускал Джордж. На днях, когда снова удалось с ним пересечься, он посмеялся над ее потугами и пообещал, что «этот белобрысый сноб» обязательно расколется. "Вот увидишь!" — сказал он и поведал историю о лакающем бурбон Малфое и его дружелюбном, относительно опять же, общении. Сказать, что Гермиона удивилась — значит, ничего не сказать. И какая новость явилась причиной ее полнейшего ступора в коридоре Министерства в тот понедельник: Джордж, пьющий с Малфоем, или Малфой, пьющий с Джорджем — утверждать наверняка было трудно.

Несмотря на всю нелогичность слов последнего, Гермиона не могла сопротивляться его обещающей улыбке и поверила, что в Малфое, и правда, сокрыто нечто большее, чем просто нелегкие четыре года после войны. К тому же, она сама хотела в это верить.

Наивность-то какая, думала специалист по адаптации внутренних резервов сейчас. Она прошла сквозь прозрачный прохладный купол входа и повернула в просторном наполненном воздухом фойе направо.

Только вот Гермиона слишком доверяла Джорджу, чтобы просто опустить руки с Малфоем. Последний раздражал ее до чертиков, но раз Джордж что-то разглядел в нем, может и она разглядит? Близнец посмеялся над ней, трепля макушку, что не имел в виду нечто конкретное, а лишь потенциал. Гермиона улыбнулась вместе с ним и поняла в тот момент, что Джордж прав: не будь потенциала, не случилась бы вообще вся эта история. Это была ее собственная трактовка происходящего.

Поднявшись на второй этаж, Гермиона со стыдом отметила, что забыла поздороваться с Кристин на ресепшене. Уже ставшее привычным ощущение оттягивающей щеки немоты усиливалось с каждым шагом по длинному светлому коридору. Как же ей теперь не хотелось каждое утро приходить в любимый просторный кабинет.

После разговора с Джорджем она стала замечать странные вещи в поведении Драко. Гермионе казалось, словно он открывается перед ней, сам того не желая: ведет странные речи, рассуждает. В общем-то, она перестала считать сеансы тратой времени, но именно с подвижками пришло и наибольшее разочарование. Пациент оставался стеной, создавая лишь иллюзию приоткрывшихся щелок, а вот она уже почти перестала воспринимать их встречи, как встречи для галочки.

Гермиона повернула голову направо, не сбавляя шага. Полностью стеклянная стена открывала прекрасный вид на изумруд политого дождем соснового парка. Солнце уже окрашивало деревья почти до середины, а не только кончики, и приятно оттеняло внутреннюю отделку коридора, по которому она шла. Потолок из темного венге[1] и бледно-медные полукруглые опорки для стекла на расстоянии пяти метров друг от друга каждая. Пол и стены примерно одного светло-бежевого оттенка. Первый, правда, выложен паркетом из розоватой ольхи.

За углом показалась дверь. Девушка сокрушенно вздохнула и с усилием выпрямила плечи.

Любопытство и профессиональный крах сделали свое дело — Гермиона ходила раздраженная последние несколько дней. Плестись ежедневно на работу, где в узеньком белом кресле пациента ее дожидался Малфой, стало самым последним из ее желаний. Поэтому-то она и тянула, как могла, время каждое утро.

Гермиона вымученно остановилась у двери. Нацепила на лицо бесцветную маску непроницаемой вежливости и надавила ладонью на бронзовую ручку.

— Все опаздываем, Грейнджер? — протянул ядовитый голос, в унисон скрипу петель.

На кожаном светлом диване, в правом углу комнаты, лицом к окну разлегся Драко Малфой, закинув ноги на подлокотник. Подошвы его черных ботинок оставили темную пыльцу песка у подножия.

Гермиона фыркнула. Он все еще звал ее по девичьей фамилии.

Некоторые выводы она все же успела сделать за эти пестрящие сарказмом и желчью недели, и решила, что не сдастся, пока все не будет совсем безнадежно. Ей принципиально важно стало вытащить из Малфоя его слабость. Что же он скрывал? Что-то там было. Не просто потенциал.

— Ты вот всегда говоришь, что единственный эффект от наших встреч — это блестящая потертость на ткани вокруг твоей задницы, — Гермиона методично поставила сумку на свой широкий стол у левой дальней стены и начала снимать песочный плащ, стоя спиной к Малфою. — Однако минутки, смотрю, считаешь до моего прихода.

Она повернулась, взмахнув подолом бордового платья, и двинулась с занятым видом к белой деревянной вешалке у двери, не удостоив ехидную физиономию Драко взглядом. Боковым зрением Гермиона отметила, как он вытянул шею, пытаясь проследить ее маршрут из своей неудобной позы.

— Не льсти себе, Грейнджер, — фыркнул Малфой, ухмыляясь, когда она приземлилась рядом в одно из белых кресел.

— И не смею.

На полу и стенах просторного кабинета играли тени и солнечные зайчики, просочившиеся внутрь с рассветным солнцем. Позади Гермионы от дивана до стола протянулось широкое смотровое окно в пол. По краям полупрозрачные шторки. Она закрывает их по утрам и вечерам, чтобы солнце с востока и запада не рябило сквозь деревья. Два белых кресла-ракушки на колесиках стоят друг против друга параллельно дивану, но немножко наискосок. Выходит так, что оба собеседника могут смотреть на лес и парк. Левый край спинки дальнего из них почти задевает ближний угол стола. Кожаный диван цвета бледной слоновой кости стоит метрах в трех в левом углу, почти у двери. Стены, как сгущенка, едва теплеют кремовым в холодной гамме, пустые. Одна лишь картина на той, что против окна: три фотографии французского пляжа в широкой рамке из белого, матового стекла, обрамленной в еще одну — светлую деревянную.

— Ну? И о чем сегодня будем натирать языки? — Малфой с язвительной ухмылкой сел на диване и сложил ладони домиком под подбородком.

— У тебя надо спросить, — парировала Гермиона с аналогичным сарказмом.

Последнее время они все чаще рассуждали о людском эгоизме или, как его называл ее просвещенный собеседник, самодостаточности. Темы и прежде касались отношений между любящими людьми, но в этот раз, спустя сорок минут, едкий обмен репликами перерос в настоящий спор. Если практически монолог Гермионы можно было назвать спором, ибо Малфой только вставлял раз от разу свои снисходительные опровержения. Так, в общем-то, всегда у них и происходило. Последний, толи от скуки, толи от любопытства "вбрасывал на вентилятор пару пакетов сладко-пахнущего" и потом следил, как Гермиона услужливо "раскручивает лопасти" своим несогласием.

— К чему люди усложняют себе жизнь затейливым проявлением личных слабостей? Рассуждай логично, Грейнджер, — в очередной раз вставила эта аристократическая морда, когда Гермиона со сведенными от негодования скулами доказывала ему, что нельзя планировать свою жизнь по расчету. — До тех пор пока ты остаешься отстраненным, ты получаешь только удовольствие.

С непроницаемым лицом она, спрятав руки за планшетом, крутила ручку в пальцах, готовая воткнуть эту самую ручку Малфою в глаз. Вот опять, он пускает грязную пыль лжи ей в глаза, чтобы прикрыть какую-то более приглядную правду. Гермиона чувствовала эти отголоски в его движениях и голосе, внимательно высматривая наиболее явное подтверждение своей правоты. Он должен оступиться.

— Нужно быть идеалом, чтобы компенсировать ущерб. Я что-то не вижу женщину готовую предложить мне это, — добавил тем временем Малфой. — Так к чему утруждаться? Я не верю в любовь, Грейнджер, практичнее выбирать подружку по расчету!

Последняя фраза прозвучала громче, чем прежние его реплики. А сам он подпер подбородок рукой, закрывая, таким образом, согнутыми пальцами губы. Гермиона заметила этот жест и расценила его как сигнал к действию:

— Знаешь, Малфой, все твои аргументы разобьются о скалы импульсивности, когда ты влюбишься, — холодно отчеканила она.

— О, да что ты Грейнджер!

— И поверь мне, тебе будет очень больно.

— Ох, да, совсем забыл: минутка смысла жизненного и морали. Принимайте разово, каждый день, — съязвил, подчеркнуто усмехаясь, Малфой.

Хотя он слегка склонил голову в ее сторону и еле заметно заерзал в кресле. Наверное, он пожалел, что не одернул себя вовремя — тонкий глаз Гермионы и это движение приметил.

— Нужно видеть, — начала та, еще больше утвердившаяся в своих выводах, — что логика не правит миром, хоть и является правильным вариантом. Миром правят эмоции, и только они. И даже самый отпетый логик рано или поздно сдаст свои позиции. Он просто лопнет в этом море, когда попадет в омут, ведь он всю жизнь настолько боялся оказаться затянутым в водоворот, что так и не научился плавать. И знаешь что? Тот, кто годами огораживает себя стеной принципов, будет страдать больше всех.

Гермиона покрутила ручку в пальцах, опуская глаза. Ей нравилось негодующее внимание Малфоя. Он должен был услышать, что она скажет. Пауза длилась пару мгновений прежде, чем появился результат. Волшебница скорее почувствовала, чем увидела нетерпение, повисшее в воздухе.

— Потому что тот момент, — продолжила, не торопясь, она, — когда он поймет, что человек нравится ему таким, какой есть, хотя не соответствует его идеализированному образу и принципам, будет самым болезненным, но по-настоящему зрелым шагом. Ибо тогда, наконец, придет осознание, что он и его мировоззрение — не центр бытия... Люди годами учатся принимать людей.

Малфой хмыкнул, беззвучно, но Гермиона слышала невольное признание правоты. Да, действительно, годами...

— Я говорю не только о любви, но и о любом другом явлении: осуждении, конкуренции, да хоть дружба, например, — девушка вздохнула, откидываясь на спинку мягкого белого кресла. — Правда с дружбой нам везет больше, мы не так навязываем себя, хотя…

Малфой сидел напротив нее, как и прежде с непроницаемым лицом. И, как и прежде, она видела под этой маской движение. Гермиона могла бы расцарапать эту застывшую маску, лишь бы не признавать поражение своих красноречивых слов. Малфою снова удалось не раскрыться, когда она готова была поклясться, что видела: его глаза уже готовы были отдать ей ключ.

— Да что ты можешь знать, милая, обо мне и моих принципах?! — после долгой паузы наконец выродил он.

В ярком луче, прорезавшем комнату, высокий темный воротник водолазки делал этого белобрысого бледного парня совсем похожим на призрака. Неожиданная агрессия, перекосившая его черты, так потрясла Гермиону, что та застыла в кресле, боясь пошевелиться. Кажется, все таки получилось, вот так поворот!

— Как раз наоборот... — она, не подавая виду, задумчиво посмотрела в окно, и ее дразнящая меланхолия повисла воздухе, заполоняя его дымкой недосказанности.

Если уж хочешь победить, придется играть эту партию до конца. К тому же, она-то в вопросах недостатка не испытывала.

— Да неужели?!— вырвалось у Малфоя.

Получилось. Тягучая, как паста, интрига звенела в пространстве, сплетаясь с утренними лучами солнца. Гермиона отметила, продолжая молчать, что в этот раз не задернула шторки, и просторы аллеи извивались за огромным окном в умиротворяющих петельках дорожек. Интересно, раздражают ли они Малфоя сейчас? Он ведь проследил за ее взглядом.

— Мне кажется, — наконец продолжила она и тут же прочитала на его лице, что он понял ее игру и раздражен... сам на себя.

— ...ты уже любил. Не исключено, что сильно. Не могу только понять в чем дело…

Гермиона осеклась и повернула голову прямо к Малфою, тревожно всматриваясь в его лицо.

Все тело напряглось в один момент и натянулось как струна. Тему этой давней ее теории, этих ее выводов придется поднять, так или иначе. Она подалась вперед в своем белом кресле и, поставив локти на скрещенные ноги, наклонилась к Драко, по-прежнему не отрывая взгляда:

— Ты либо подавил это в себе, либо...— Гермиона запнулась, чувствуя, как ее глаза против воли наполняются грустью. — Либо просто скрываешь и молча несешь свое бремя.

Малфой, видимо, не захотел ответить ей гадостью, опуская глаза. Казалось, наконец признал, что как бы там ни было, она видела его насквозь.

— Ты так и смердишь этим, — сквозь зубы проскрипел он, вглядываясь в пол.

— Чем?

— Твой взгляд источает буквально режущую тревогу, — казалось, он прожжет паркет своим взором.

Что звучало в его интонации? Насмешка?

— Ты меня поймал.

— Мне вдруг показалось, что если я не скажу тебе, — Малфой резко поднял голову, делая трагическую паузу и пристально всматриваясь в ее лицо.

Он играет или все взаправду? Пока сложно сказать. Придется поддаться. Гермиона ответила на его взгляд.

— …то не скажу никому, — продолжил Драко совершенно серьезно, чем порадовал и одновременно встревожил ее еще больше. — А значит, надежда умрет в этой комнате, раскопав себе преждевременную могилу.

Гермиона впилась ногтями в ладонь, по-прежнему пряча руку за планшетом с больничной картой, пытаясь не показать Малфою своего волнения. Надежда?

— Либо еще хуже... — произнес тот пространно и отвел глаза.

Сначала Гермиона не поняла, но пауза затянулась, и до нее дошел смысл. Это был ответ на ее вопрос. Продолжение ее монолога. Он действительно собирался ей что-то рассказать.

Можно было буквально воочию увидеть, как уносится сознание Малфоя в оковы мрачных теней, к его личным демонам, покидая мерцающий бликами кабинет. Гермиона молчала. Этот миг длился для нее столетие, и обычно Драко бы насладился ее мучением, но сейчас он, видимо, погрузился с головой в свое. Такое не каждый день увидишь, и потому она боялась того, что он скажет.

— Частичное забвение, — перевел взгляд блондин.

Гермиона замерла.

— Я помню, как чувствовал это. Каждую эмоцию, каждую сладость, каждую боль, но не могу вспомнить: с кем? Где? Как? Кто она? Как я ее потерял? Навсегда ли это? Или она жива? Но боль, Грейнджер, — Малфой с остервенением посмотрел на Гермиону. — Каждую ночь она режет мне сердце и путает мысли от безуспешных попыток вспомнить! Боль так свежа, словно это было вчера, словно я помню все, хотя не помню ничего. Как физический рефлекс...

Он отвернулся. А Гермиона, застыв, наблюдала, как он успокаивается. Ощущала собственной шкурой щемящее чувство, что душило Малфоя. Или это у нее в грудной клетке завязали свинцовый узел? Все происходило в пару мгновений, хоть и казалось вечностью.

— ...только моральный.

Специалист по резервам незаметно для самой себя поднесла руку ко рту.

— Так что не попрекай меня своими высокопарными истинами, — голос Малфоя выровнялся.

Опять напускное безразличие. Хотя он так и не смог задрапировать укор.

Гермиона видела, как смешанные чувства снова бились в глазах хозяина. Теперь она знает его еще глубже, говорили они. Миллиметр за миллиметром.

* * *

Они занимались этим уже три месяца. А уверенность в правильности поступка, все не приходила. С одной стороны, разглашать происходящее за дверями врачебного кабинета строжайше запрещено, с другой — обязательства перед судом. Но во всем этом было что-то личное, что-то интимное, она бы даже сказала.

На прикроватной тумбе лежал карандашный набросок, подкрашенный цветной пастелью. Темная полупрозрачная органза подола, босые ступни, тонкие коленки и затянутая в черный с отделкой из мелких софитов корсет талия. У груди фигура обрывалась, и только размашистые штрихи торчали то тут, то там из подпоясанного декольте, словно вырывая этот неполный образ из белоснежного бумажного плена. Гермиона каждый раз тратила по часу на уговоры Малфоя продолжать рисунок.

Девушка потянулась лениво, отворачиваясь от красочного напоминания о работе. Комнату пополам делил плоский вертикальный луч света, прорезавшийся сквозь щель между васильковыми шторами. Она услышала, как на камине в гостиной пробили часы. Полдень.

Гермиона зашла домой вздремнуть. Вчера они с Роном допоздна разбирали коробки в магазине Фреда и Джорджа, и утренний дорассветный подъем дался нелегко. Маятник ударил еще раз.

С кровати ноги она спустила с большой неохотой, и когда ступни коснулись прохладного пола, невольно поежилась. Окно было приоткрыто за шторами, и по самой поверхности темного паркета скользил ледяной струйкой сквозняк. В углу, напротив ее большой, пухлой от матраца кровати с пологом и цветочным темно-синим покрывалом примостился небольшой комод с одеждой. Гермиона прокралась к нему на цыпочках, заглянув мимоходом в овальное зеркало в толстой из черного резного дерева раме.

На глаза в отражении опять попался злополучный эскиз. Малфой отдал его ей вчера с полными какой-то неведомой тоски глазами. Может, он и сам не хотел продолжать. Может, это были его личные барьеры. Драко скрывал от нее свои эмоции, насколько только мог. Казус. Это было просто бездорожьем в сложившейся ситуации. Ресептивная магия не давала шансов вести себя подобным образом.

Сеансы для галочки закончились еще в тот день, когда Малфой сделал первое признание. Он кого-то любил. Он сам сказал, открыв невольно Гермионе частичку себя.

Она рассказала обо всем отцу. Тот почесал затылок, и только похлопал ее ободряюще по плечу. "Моя девочка!" — все, что он ей сказал. Гермиона поняла тогда, что ее отец видел, как и Джордж, эту прикрытую сарказмом и колкостями саднящую тайну — этот потенциал, с самого начала. Что ж, лучше поздно чем никогда. И так пришло чувство ответственности, а вместе с ним решение — применить технику Эгероса и помочь Малфою вспомнить.

Гермиона выхватила из комода голубое шифоновое платье и запрыгнула обратно на мягкую перину. Глупо, однако. Какое дело было до всего этого ей? Но покоя никак не давали пустые серебристые глаза, в которые она заглянула в то солнечное не просохшее еще после дождя утро. Была в них та непреодолимая, ломающая боль. Боль неведения, боль неудовлетворенности.

И вот, она — до того успешно практиковавшая несколько серьезных уровней Эгероса в Лхаской магической общине и в качестве навыков на своей рабочей должности здесь в Британии — очень осторожно и почему-то слишком неуверенно воплощала простейший транс в случае Малфоя.

На кухне Гермиона перехватила кусок яблочного пирога, приготовленного позавчера и уже слегка засохшего, и спешно, натягивая на ходу черный лоснящийся плащ, вынырнула из квартиры.

Полдень, поволоченный легкой предосенней дымкой, расцветал в рассеянных лучах солнца бурлящей торопливой жизнью. По Темпл-авеню разбросано плыли люди. Кто-то медленно, кто-то быстро. Перед Гермионой прошла молодая парочка. Парень слегка смущенно смеялся, опустив глаза в землю, рядом со своей низенькой подружкой, а та с одухотворенной улыбкой и слегка потерянным у действительности взглядом шла, немного обгоняя партнера, вперед; и казалось, что вся она вытянулась против ветра, лишь бы не бежать так быстро, но у нее все равно не получалось. Наверное, первое свидание, подумала с теплом Гермиона.

Впереди белела, дрожа в солнечном мареве, река, и качались ветви деревьев. Девушка вдруг почувствовала невероятное счастье — момент, миг, когда ощущаешь себя живым. И даже люди показались ей иными в эту секунду: за каждым скрывалась история.

Вот она улица — пересечение миллиона душ, миллиона мечущихся мыслей. Вон мужчина с бродящим по верхам зданий взглядом и фотоаппаратом на шее. Его легкий восточный загар и черная бородка отсылают к далеким теплым странам. А вот полная, с недовольным скорченным лицом женщина, похожая на жабу в своем ядовито-зеленом широком кейпе[2]. Она, наверное, приехала из Харингея или Ислингтона[3], по важным и нежеланным делам. Если бы только замолчать на секунду, и услышать мысли, все бесконечные, кричащие мысли, заблудившиеся в беспорядочном переплетении на этой улице.

Гермиона запрыгнула в пойманный у дороги кэб. Сегодня ей хотелось попасть на работу магловским способом.

Добравшись до Исследовательского Центра, она, съежившись в лесной прохладе, прошлась по парку и с легким сердцем вошла в здание. Почти сразу она заперлась в кабинете и уселась разбирать бумажки. До вечернего приема Малфоя нужно было покончить со всей волокитой.

Поначалу все это казалось не более, чем очередным вызовом профессионализму, но по мере того, как дни текли, а луна убывала и нарастала вновь, скептицизм сменился давящим комком в горле. Случай Малфоя оказался очень серьезным. Она даже представлять не представляла, что могло вызвать подобную блокировку памяти. Редчайший и откровенно жуткий случай. Никаких подсказок за три с лишним месяца так и не возникло. Только обрывки несвязных описаний местности и рисунок половинчатой девушки.

Гермиона посмотрела на часы. До прихода Драко оставалась всего четверть часа. Она поспешила вниз налить себе кофе.

Каждый вечер Гермиона погружала Малфоя в транс, и выходя из него, тот рассказывал ей, что мог. С неохотой и презрением может быть, ведь как ему могло нравиться делиться чувствами с бывшим врагом? Но все же рассказывал.

Уже на второй неделе, заметив, что описание стройных ног и черного подола встречается чаще всего, Гермиона вручила Драко карандаш и цветную пастель и велела делать наброски. Если бы он нарисовал портрет, все бы разрешилось в миг. Но на самом деле, его воспоминания, знала Гермиона, просто нуждались в структуре. Ей все время казалось, что вот еще штрих и его сознание само дорисует картину, но нет. Прозрения так и не случилось.

За окном вечерело. Солнце уже щекотали верхушки сосен, и на парк опускались понемногу мягкие сумерки. Тропки начали чернеть в тени игольчатых исполинов, а земля казалась остывшей и пустой. Гермиона открыла форточку в самом верхнем углу над столом. Единственную и незаметную с первого взгляда. В комнату проник пьянящий аромат хвои и древесины.

Последние недели Малфой становился все угрюмее день ото дня. Отвращение почти до конца сползло с его лица, а язвительные комментарии все реже стали слетать с языка. И вот, вчера он отдал рисунок. Гермиона боялась, что он сдался, что разуверился в успехе. Образ знакомого ей заносчивого и высокомерного слизеринца таял на глазах. Все меньше становилось драпировок, и сквозь трещины грима сквозило простым человеческим отчаянием.

Какая разительная перемена, по сравнению с первыми днями их работы тогда — в далеком мае. Наверное, сказывалось эмоциональное истощение от затянувшейся терапии. Нужно было скорее переходить к следующему уровню, если они хотели получить результат. Но от одной только мысли об этом Гермионе становилось почти осязаемо душно.

В дверь постучали, а затем она открылась. Малфой, облаченный в бежевое шерстяное пальто, переступил порог. Они с Гермионой сдержанно кивнули друг другу, и ее гость отвернулся к вешалке, раздеваясь. На нем была сегодня легкая, в мелкую голубую клетку, рубашка с закатанными рукавами и черные строгие брюки.

Он прошел, не говоря ни слова, к столу, за которым сидела, сосредоточенно уставившись в бумаги, Гермиона, и занял кресло напротив. Та, все еще погруженная в собственные мысли, переложила свитки на край по правую руку:

— Я думала ты больше не придешь, — она и правда боялась, что он сломался.

— Куда я денусь, Грейнджер? Предписание суда, слышала о таком?

Малфой с усталым раздражением закатил глаза, фыркая куда-то в воздух. Гермиона промолчала.

На стенах кабинета уже играли тени, перемежающиеся с золотистыми дрожащими зайчиками солнца. Диван в дальнем углу мерцал бликами, а на картине справа море французского залива словно вновь начало приливать к берегам.

Гость этой скромной Гермиониной обители сидел неподвижно, изучая пыль в лучах уходящего солнца прямо перед собой. Девушка проследила за тенью на его предплечье. У запястья виднелся небольшой треугольный шрам. Малфой с недовольством отметил ее взгляд.

— Я не знаю, откуда это, — буркнул он.

— Похоже на ожог.

Гермиона перегнулась через стол с заботливым выражением и, едва касаясь, дотронулась белесого треугольника подушечками пальцев.

Малфой взбрыкнул, выдергивая руку. Он метнул на нее настороженный опасливый взгляд. Все равно, что животное за прутьями клети, подумалось той..

— Драко, — произнести имя вкрадчиво далось нелегко; месяцы упорной близкой работы не сократили ни года взаимной неприязни. Все это казалось ей, по меньшей мере, странным. — Ты должен идти до конца.

Малфой часто дышал через нос. Еще секунда, и он с видимой неохотой разжал челюсть, расправил плечи, и медленно, словно человек, приближающийся к пламени, выправил руку обратно на стол. Гермионе представилось, что он толкал вперед стену своей раскрытой ладонью. Ей и самой стало тяжело протиснуть в эту плотную атмосферу свое предположение.

— Это точно ожог, — провела она пальцем по гладкой тоненькой пленочке, врезавшейся навечно в руку. — Почему ты его не удалил "Эпискеи"?

— А ты как думаешь, Грейнджер? — просипел ядовито Малфой, сверля стену за спиной Гермионы взглядом.

Она запнулась:

— Хорошо. Ты его оставил, на... — стыд разлился теплом по ее шее. — На память.

Гермиона взяла себя в руки. Все это было слишком неловко. Слишком лично. Она ощущала себя чужеродным телом в мягкой жидкости этой застарелой боли. Она привыкла вытаскивать из людей все самое глубинное, словно щипцами, без вздохов и сожалений. Без скованного смущением языка и пересохшего от растерянности горла. Но то были чужие люди. Сотни потерянных душ, погребенных на пепелище войны под несметными развалинами былого счастья. Сотни печальных историй, превративших ее сердце в глыбу в конечном счете, потому что иначе она просто не могла. В ее профессии просто необходимо было абстрагироваться, и чтобы научиться этому, она потратила полтора года жизни, вдыхая разреженный тибетский воздух.

Но как ей было абстрагироваться сейчас? Какую отговорку придумать? Какой барьер отчуждения поставить, если она знала этого человека большую половину своей сознательной жизни? Связь, данная нам в детстве — самая крепкая связь. Даже с врагами.

— Это знак взаимодействия с высшей магией.

— Знаю, — Малфой презрительно хмыкнул.

— Это может быть что угодно... — Гермиона вздохнула, запуская пальцы в волосы и опуская лицо.

— Знаю, Грейнджер! — озлобленно рявкнул Малфой, неожиданно хлопая увечной рукой по столу.

Дерево затрещало, и девушка отшатнулась в испуге. Они сидели друг против друга, Малфой смотрел на нее с каким-то жалобным презрением. Его глаза блестели гневом, губы изогнулись в трагической усмешке:

— Ты думаешь, ты помогаешь? — прохрипел уже тише он. — Ты думаешь, я и сам всего этого не делал? Думаешь, не узнавал?!

Он ударил коленом по опорке. Стол затрясся. Гермиона молчала, оцепеневшая. И правда, чем она ему помогла? Дала в руки карандаш, и теперь у них есть ноги и грудь безымянной любовницы?

— Драко... — едва слышно пискнула она, наблюдая, как он застыл остекленевшим взором на оконной раме или на том, что было за ней.

— Герми-она! — передразнил, мотая головой Малфой, так и не оторвав взгляда от окна. — Думаешь, я не вижу, что ты делаешь?

Он повернулся, оценивая ее скупое ответное молчание.

— Тебя так учили говорить с... пациентами! Называть по имени... Успокаивать... Я не пациент, Грейнджер! — он поднялся рывком со своего кресла и подскочил вплотную к столу, нагибаясь через него к Гермионе.

Ладони упирались в бледное дерево столешницы, оставляя потные следы.

— Заруби это себе на носу!

Девушка ощутила липкий запах долгого молчания, когда он прорычал это ей прямо в лицо.

— Оставь свои формальности, — сухо бросил Малфой, снова опускаясь в кресло напротив— И прибереги эти приемчики для своего рыжего ублюдка-муженька. Мной манипулировать я тебе не дам.

Он сдержанно повел подбородком, оправляя смявшиеся рукава пальцами, когда повисла немая пауза.

— А у меня было, появилось сочувствие, — Гермиона с отвращением выпрямилась в кресле.

— От сочувствия много слов и мало толку, Грейнджер, — Малфой самозабвенно закинул ногу на ногу.

— Как скажешь.

Гермиона встала, ничего не объясняя. Простить "рыжего ублюдка" не так сложно, когда знаешь, что не права.

— До сих пор мы использовали только первую стадию погружения, — она подошла к окну в медлительной задумчивости.

— Да, я знаю, Грейнджер.

— Я продлю сегодня сеанс. Но это будет не так, как ты привык.

— На потолке будет вращаться шар с огоньками? — съязвил угрюмо Малфой, и Гермиона почувствовала спиной его укор.

Она повернулась. Он покачивал взад вперед ботинком правой ноги. Эти интенсивные движения и сжатые пальцы на поднятой с той же стороны руке ввели Гермиону в ступор. Малфой в своей царственно-надменной манере, должно быть, считал себя во главе всего этого спектакля. Но она-то знала, что он нервничает. Может притворяться, сколько хочет — затушевать только что разыгравшуюся сцену ему не удастся.

— Нет, — холодно парировала Гермиона, направляясь к светлому дивану на другом конце комнаты.

Мягкие полоски заката изрезали пол под ногами, и едва заметно качались туда-сюда от ветра, колышущего за окном ветки сосен.

— Ты выйдешь из транса только частично, — специалист по работе с резервами опустилась на мягкую кожу покрытия. — Твое тело и кратковременная память будут здесь со мной. Твое сознание же и долговременная память только наполовину будут принадлежать нашему временному отрезку. Это значит, другими словами, что у тебя могут быть галлюцинации и частичный перенос.

— Мне будет видеться свет далекой звезды?

Гермиона не ответила. Малфой так яро пытался съязвить, что уже и без ее комментариев нелепость казалась достаточно явной.

— Галлюцинации — это хорошо, — продолжила она с невозмутимым безразличием. — Ты будешь видеть все то же, что прежде уже видел, но мог не успеть запомнить и зарисовать или рассказать мне. Поток твоего разума работал слабее. Теперь же он будет увеличен и более стабилен. Возможно, ты увидишь больше, возможно что-то сможешь удержать.

— Так смысл в том, чтобы я видел и сразу описывал тебе? — Малфой поднялся со своего кресла и двинулся поперек комнаты.

Он застыл у картины с берегами Франции:

— Что же мы раньше этого не делали?

В его тоне Гермиона уловила нотки раздражения, перемежающиеся с дрожью страха. Ну конечно этот хорек боялся. Боялся близости. Трепетал перед правдой, которая могла вскрыться. Что пряталось там за занавесью прошлого? Какая истинная причина конца, какая рана, или какое счастье? А что бы ощущала Гермиона, зная, что из-за горизонта вот-вот может показаться то, чего она и не ожидала увидеть уже несколько лет? В этом вечное противоречие человека. Он так жадно стремится получить что-то, а когда остается только протянуть руку, пальцы начинают дрожать, сомнения бередить душу и опасения холодить сердце.

— Нет никакой гарантии, что это поможет... — девушка прикусила язык.

Малфой вопросительно обернулся. Поддалась ли она только что своему секундному порыву успокоить или просто должна была быть честной с ним?

— Малфой, это только следующий шаг. Мы не могли сразу перейти к нему, — продолжила она, меняя тему. — Я бы не удержала поток, да и ты бы не справился...

— Ты не знаешь, справился бы или нет! — огрызнулся Малфой.

Он стремительно развернулся и прошагал к окну, вставая к нему вплотную.

Его искаженные яростным раздумьем черты лица осветило мягкое сияние голубых сумерек. На лбу пролегли две глубокие морщины, над переносицей образовалась хмурая ямка. Губы сжались в одну тонкую плотную линию. Он часто моргал, судорожно бегая глазами, словно следил за падающим снегом или дождем. Только вот за окном было ясно.

Малфой высунул руку по запястье в приоткрытую створку в самом верхнем левом углу смотрового окна, в форточку. Приближался конец лета. Август тлел в сосновой вечности парка, и земля уже пахла прохладой. Наверное, и он ее почувствовал, и хотел остудиться.

— Дело не в этом, Малфой, — Гермиона помедлила, разглядывая его темную фигуру на фоне белеющих стен и перламутрового свечения окна. — Я не думала, что все окажется так серьезно...

— Мы уже три месяца пытаемся, а она не думала!

На секунду показалось, что Малфой снова ударит кулаком по столу или разобьет стекло ладонью, но он не сделал ничего такого. Просто стоял выжидающе, всматриваясь в изумрудно-пепельную даль за окном, одной рукой лишь и взглядом снаружи, телом и мыслями внутри. Гермиона вздохнула.

— Это еще не все, — она встала с дивана, направляясь медленной бесшумной походкой к Драко. — Как только, ты более менее четко увидишь то или иное место, мы тотчас же аппарируем туда.

Малфой обернулся на этих словах, оказавшись лицом к лицу с девушкой. Она тогда подошла уже почти вплотную, и хотела было заглянуть в окно, но вместо этого перед ней выросло его утомленное лицо. Он исподтишка осмотрел ее.

— В этом смысл следующего этапа, — отрешенно пробормотала Гермиона, уставившись куда-то в шею парня. — Погружение.

— Хорошо, — как-то рассеяно кивнул Малфой.

Он устало вздохнул и отвернулся обратно к окну. Голова опустилась грузно, а руки упали глубоко в карманы брюк. Изогнутая шея; и одинокий позвонок показался из-под ворота рубашки. Гермионе вдруг захотелось положить руки Драко на плечи, чтобы он выпрямился. Уж слишком тяжелый груз они несли, ссутулившиеся в незримом смирении перед моментом. Но как он сказал, от жалости мало толку.

— С переносом же, — она встала с Малфоем в одну линию, пряча руки подобно ему, но не в карманы, а в подол. — Сложнее...

На стекле появилось на секунду маленькое мутное пятнышко от ее дыхания.

— Ну, выкладывай.

— Возможно, ты будешь переносить свои чувства из прошлого на предметы или людей из настоящего. И возможно, даже не только во время сеанса. Если нам удастся активизировать ту часть твоего мозга, которую нужно, ты будешь вспоминать детали в любой момент. Мы просто запустим процесс, и если даже ты, будучи один, наткнешься на что-то, отдаленно напоминающее те самые события, ты можешь вспомнить. А соответственно, могут случиться переносы. Они могут возникать и до воспоминания, как раз провоцируя его...

— Грейнджер, — прервал ее торопливый нервный поток Малфой. — Притормози. Что за переносы?

Гермиона втянула носом воздух, рискуя упустить это мгновение Малфоевой простоты, но объяснять такие вещи было нелегко.

— Это значит, что в один момент тебе может показаться, что ты целуешь свою девушку, а под рукой окажусь я.

Лицо Малфоя застыло. Глаза устремились мимо Гермионы. Он помолчал, потрясывая рукой в кармане, и наконец изрек кисло куда-то в сторону:

— Такого не случится, Грейнджер, не переживай. Какой бы ни была моя девушка, ты точно не создашь мне условий для подобного воспоминания.

Гермиона не стала пояснять на эту почти даже не надменную реплику, что дело тут вовсе не в условиях. По крайней мере, не в условиях внешности. Ей и самой все это стояло поперек горла.

— Я и не переживаю, — только и ответила со встречной желчью она.

— Когда мы начнем? — Малфой вынул руки из карманов и отошел от окна, зажигая свет невербальным заклинанием.

Комната озарилась золотистым сиянием. Паркет отливал ореховым теплом, а пейзаж за окном вдруг потемнел, и Гермиона увидела в стекле собственное отражение. В глазах этой бледной девушки на фоне соснового леса сверкнула затравленная нерешительность.

— Сейчас.

Она сжала челюсть и отвернулась рывком от окна.

Начали как обычно. Малфой лег на диван, закинул ноги на подлокотник и закрыл глаза. Гермиона очень заинтересовалась после войны именно ресептивной магией, потому что помимо загадочных мифических корней, которые пустила система, оная еще и очень походила на такой знакомый ей магловский гипноз, в то время как страсть важнейших научных открытий и вовсе сразила ее наповал. Вот Гермиона и поехала, пусть даже нелегкой ценой в Лхаса, Тибет в девяносто девятом году.

Достав из ящика стола толстую, шелестящую стикерами тетрадку, она села, пододвинув кресло напротив дивана и произнесла три стандартных заклинания. Драко погрузился транс. Его руки дергались, и он слега мотал подбородком, словно отказывался от стакана за стаканом, или от блюд бабушки, предложенных за столом. Резко, порывисто, но слабо.

Гермиона сжалась, наблюдая за ним. Теперь нужно было вывести его наполовину, на свой страх и риск. Она не боялась, что у нее не получится, или что что-то сорвется. Она и про "не удержать поток" соврала. Ну конечно удержать поток Гермиона Грейнджер могла.

В Лхаса они двести раз проделывали такое. Их учили работать с самыми сложными уровнями. Одна из причин, по которой ее взяли с рукам и ногами в Центр Поиска Магического Предназначения — именно ее специальная подготовка. Гермиона умеет работать с потоками, как никто другой в Англии. Это высшая доступная магическому сообществу на данный момент форма ресептивной магии, и уровней пять, а не два, но она надеется, что Драко не понадобятся остальные.

Она с опаской посмотрела на часы. Пора выводить.

С педантичной размеренностью девушка коснулась бледного запястья с треугольником шрама на косточке. Пульс нормальный. В отличие от всех предыдущих случаев, здесь работа неофициальная. А значит, "полевым" контролером Драко станет она сама. Этому ее уже не учили, как не учили и справляться с неприязнью к человеку. Как вести себя во время переноса Гермиона знала только теоретически. И все бы ничего, нашлась бы как-нибудь, но это был Драко Малфой, и произнести слова вывода, означало отдать себя в его болезненную необходимую власть. Это был долг каждого специалиста — развить перенос и не дать ему прекратиться, как можно дольше. Иными словами, Гермионе пришлось бы подыгрывать.

Она произнесла заклинание вывода. Неспешную тишину кабинета, разорвали судорожные вздохи. Драко с дрожью в пальцах распахнул глаза, и вцепился в бессилии в подушку дивана. Кожа заскрипела под его ногтями.

— Что?! — воскликнула Гермиона, подлетая к нему и наклоняясь.

Ее волосы густой тенью упали Малфою на грудь, и он заозирался вокруг, немного безумный, немного потерянный. Шея напряжена, лопатки слегка отрываются от дивана. Лишь несколько секунд спустя его взгляд сфокусировался на лице Гермионы, и он грубо, до хруста, сжал ее ладонь, лежавшую рядом на спинке.

— Что ты видел?! — девушка, задыхаясь от давящей боли, все-таки смогла совладать с собой.

Она схватила второй рукой кулак Драко и отрезвляюще затрясла:

— Что?! Что?! Говори?!

Но тот только смотрел на нее в упор, продолжая стискивать руку. Пальцы начинали неметь, деревенея от недостатка крови, и ощущение было, что они сейчас лопнут.

— Говори, Малфой! Твою же мать! — Гермиона с размаху ударила их сцепленными ладонями о спинку дивана.

— Крылья, Грейнджер, — прохрипели, едва пошевелившись, губы, и пальцы разжались. — Номера…

Малфоя, казалось, душил невидимый ворох тряпья. Он тяжело просипел, вместо того чтобы сказать что-то, и все так же тупо смотрел на Гермиону.

— Чьи?! Как они выглядели, Малфой? Где? Ты их видишь?! Описывай!

— Не могу...

Гермиона хотела, уже было, ударить его по лицу. Такой ступор иногда случается при переходе. Необходимо воздействие извне. Но она не успела: Малфой вдруг резко подскочил, садясь, и задел лбом ее нос.

Она в очередном порыве боли потянулась к носу, чтобы прервать хоть как-то мрак, затягивающий глаза, и тут Малфой скинул ноги с дивана и схватил ее за запястье:

— Я лучше покажу!

Гермиона не успела ничего ответить. Перед глазами поплыла комната, и легкие скрутило в центрифуге аппарации. Секунду спустя, она почувствовала локтями мягкое засасывающее болото песка.

Она лежала, раскорячившись на вершине какой-то дюны, и солнце, повисшее в зените, слепило глаза. Правая рука ушла локтем в песок почти до плеча, левая распростерлась, словно заломанная, подвернувшись под грудь и живот. Пальцы уперлись болезненно в ляжку. Ее легкое летнее платье из полупрозрачного голубого шифона трепетало над бедром левой ноги, вздымаемое ветром.

С трудом Гермиона подняла голову, проваливаясь в мягкую песочную крупу грудью. Она заглянула за край своей посадочной площадки.

Неподалеку виднелся забор какого-то загона и суетились десятки людей. Позади стеной вырос еще зеленый лес. А дюна, на которой распластались Малфой с Гермионой, оказалась лишь насыпью песка за длинной деревянной оградой. Внизу, на небольшом выцветшем лугу, паслись чернокрылые фестраллы в темных попонах с порядковыми номерами на боках.

[1]венге — вид африканских тропических деревьев.

[2] кейп — широкая, довольно короткая куртка, с разлетающимися рукавами (http://mywishlist.ru/pic/i/wish/orig/003/498/407.jpeg)

[3] Харингей и Ислингтон — бедные районы Лондона