Против ветра, выше звёзд (гет)

И мы поплывём над лесом и полями,

Отправляясь в дальний путь,

И станем дождём, землёю и цветами,

Чтобы потом вернуться вновь Когда-нибудь.(с)

— — — —

Их не настигли в тот раз — очередной — каким-то чудом. Если быть честным, команда Поттер-дозора добралась до границы антиаппарационного щита в тот самый момент, когда их «студия» разлеталась в щепки и клочья под негодующие вражеские вопли.

До самой «Норы» никто не произнёс и слова, и со всех сторон было слышно лишь, как сбивается разгорячённое дыхание и подгоняющий в спину ветер свистит, будто шепчутся голоса преследователей.

Когда они наконец перешагнули порог «Норы», всё замерло на мгновение — и секунду спустя близнецы и Ли разразились захлёбывающимся смехом. А он — потрёпанный жизнью старый оборотень — долго и тяжело дышал, прислонившись к стене, и только едва заметно улыбался, глядя, как оживлённо обсуждает погоню юное поколение.

В первую войну они четверо вступали так же: смеясь, залихватски перемигиваясь и гордо вскинув головы. Они не боялись умирать — они боялись упустить шанс жить и не верили, что умрут, на самом-то деле. Даже когда Джеймс и Лили едва ускользнули из-под носа Вольдеморта. Даже когда они с Сириусом оказались в Мунго, и на них не было «живого места», как говорили целители. Даже когда стало ясно, что в Ордене орудует шпион.

Одна на всех жизнь, одна на всех клятва — четыре спины плечом к плечу. У них не было иной судьбы кроме как драться: и они дрались безрассудно. И в этом было что-то щемяще прекрасное: чувствовать рядом твёрдую руку друга, доверять безоглядно, чувствовать, как твою мысль подхватывают без слов, и вы сливаетесь в едином вихревом порыве боя.

Было странно, наверное, со стороны, но именно эти годы в сознании Ремуса остались как озарённые ярким, ослепительным светом. Светом уверенности в том, что завтрашний день будет лучше вчерашнего.

Времена ли изменились, или он сам, но теперь ему чаще приходила в голову мысль, что хорошо было бы, если бы завтрашний день был не хуже вчерашнего. В их новом мире, пропитанном войной, у Люпина не осталось больше сил быть уверенным, но надеялся он, пожалуй, в три раза отчаяннее. И дрался — с отчаянием, с трезвой горячностью загнанного в угол зверя.

В этом был секрет его спокойствия. Тогда — семнадцать лет назад — он был спокоен, потому что нашёл то, за что мог умереть: и безропотно принял бы любой удар, чтобы заслонить друзей. Сейчас он был спокоен даже больше: пожалуй, впервые Ремус продолжал бороться, чтобы жить, а не выжить.

Когда-то смех четверых друзей разгонял наваливающийся мрак, но теперь смех вызывал лишь воспоминания, а тьма сгущалась за окном, как бы ни было светло в их домах. Он остался один, и некому было стоять с ним плечом к плечу, но он и сам бы не позволил никому встать рядом. Впрочем, это совсем не значило, что Ремус Люпин собирался умирать: напротив, теперь перед ним не было иного варианта, кроме как выжить.

«Закончится ли это когда-нибудь?» — безмолвно спрашивал взгляд Доры, когда он, отдышавшийся и мокрый, ступил из камина в её объятья.

— Когда-нибудь, — едва слышно пробормотал Ремус, утыкаясь в её макушку.

Может быть, после стольких потерь в нём было мало веры, но, пожалуй, взамен ему досталось знание.