Клон (джен)

Пробуждение было странным.

Люк затих, пытаясь локализовать неправильность. Болела голова, слабо зудела кожа и очень сильно хотелось пить. Просто нестерпимо. Натренированное во множестве войн сознание ясно сигнализировало: он не один в помещении, однако угрозы не чувствовалось. Интересно, кто это его нашёл и откачал?

Чужое дыхание. Рядом размеренно дышали. Спят? Волна опознания получилась совсем куцей, он даже подумал, что совсем ничего не вышло, но нет, простейшая техника Силы опознала в метре от себя… Тётю Беру?

Люк моргнул, с трудом повернул голову на влажной и горячей подушке. Он сильно вспотел, а на лице… да, точно, нагревшаяся мокрая тряпка с позабытым уже кисловато-терпким запахом джавьей тыквы. Помнится, у коренных татуинцев считалось, что сок тыквы сбивает жар. Смахнуть помеху не получилось — страшная слабость придавила к кровати.

Люк повозился на постели, пытаясь освободить глаза. Из-под подушки что-то выкатилось и с грохотом упало на пол. Должно быть, старинная металлическая статуэтка Праматери. Тётя частенько совала её в постель приболевшего племянника как сильный оберег. Особо верующей Беру не была, однако некоторые суеверия свято блюла. Надо же, что вспомнилось… Спящий охнул, скрипнул стулом, и на лоб Люка легла прохладная рука.

— Пить, — просипел он тоненьким голоском.

— Слава Праматери! — всхлипнула тётя Беру. — Оуэн! Оуэн, проснись, малышу полегчало!

— Чё, правда? — отозвался заспанный мужской голос откуда-то издали. Из другой комнаты? Застучали торопливые шаги.

— Пей, малыш, — заворковала тётя, а в губы ткнулся удлинённый носик детской кружки. Люк жадно выхлебал предложенное и ещё бы столько же одолел, но больше не дали. Тряпку убрали, дав рассмотреть в голубоватом свете ночной лампы знакомую до последнего скола в панелях комнату. Вон на стене вышивка в рамке с «детским» сюжетом — забавный дроид неизвестной серии задорно размахивал ремонтными ключами. За ним высился сильно покорёженный аппарат, который, по-видимому, дроид чинил. Это тётино рукоделье он нечаянно уничтожил в четырнадцать лет, не удержав в руках засбоившую ионную горелку…

Вокруг него хлопотали давно погибшие тётя и дядя, невозможно молодые, со следами тревоги и недосыпа на лицах. Они носили его в освежитель, меняли бельишко, поили тёпленьким бульоном… Он улыбался, совершенно счастливый от замечательного сна. Его любили. О нём заботились.

— Ты, малыш, на коленях Братьев родился! — взволновано бухтел дядя Оуэн, ероша обихоженному Люку чёлку. — Это ж надо — Огневицей переболел! Детишки-то до десяти лет, почитай, и не выживают вовсе, а ты глянь какой молодец — в три года и живой! Крепкий парень, ух, крепкий! В нашу породу пошёл — настоящий фермер!

— Это каким же образом в вашу-то породу? — рассмеялась тётя Беру, прижимая сонного Люка к груди.

— А вот так! — решительно обрубил дядя. — Раз папаша его был моим сводным братом, то и могло… того, передаться.

— Ох, Оуэн, выдумщик, иди уже спать. Я Люка уложу и тоже приду. Теперь всё хорошо будет.

«Теперь всё хорошо будет. Теперь всё хорошо… Теперь…» — эхом звучало в сознании засыпающего Люка. Словно заклинание шамана джав. Так и хотелось вскочить и, притопывая ногами, подпевать рефреном: хорошо будет, хорошо будет…

Люк Скайуокер резко открыл глаза. Осознание реальности морозом осыпало спину.

— Это не сон, — прошептал он в тишине облегчённо заснувшей фермы. — Я умер… И вернулся назад во времени.

Нет, не так — вернулся в тело настоящего Люка Скайуокера, трёх лет от роду, который, как и множество татуинских детей, не пережил очередную эпидемию Огневицы.

— Почему, Великая?! — Люк зажмурился, чувствуя, как в глазах закипают слезы. Когда он плакал последний раз? На похоронах отца. Не Вейдера он тогда на костёр уложил, а собственную жизнь. Без его тёмного присутствия — жизнь бессмысленную и никчёмную, увы.

Но слёзы не вечны, и Люк мысленно поблагодарил Силу за данную возможность.

Где-то там, в горах, вглядываясь в горизонт, беспокоится Кеноби. Он чувствует, что что-то в их планах пошло не так, но причины не знает.

Люк ещё даст прикурить старому джедаю, дайте ему срок! Он ничего не забыл, подобное нельзя забывать.

Где-то ещё дальше, на Альдераане, играет в красивые игрушки Лея Органа, и Люк предвкушает, что он сумеет переломить хребет и зарождающемуся здесь Альянсу, и Лее не даст превратиться в стерву с каменной душой.

А есть ещё Хан… Хан, который несмотря на все заморочки Люка Скайуокера, всегда принимал его таким, каким татуинец и был. И ему Люк постарается помочь в меру своих сил… На Дагоба скорчился от боли Йода, Скайуокер это прям таки ощущал, улыбка на детском лице превратилась в оскал. Да-да, магистр, вам я тоже дам прикурить. Есть за что. Ведь именно вы научили Кеноби этому ритуалу…

Есть ещё отец — где-то далеко, почти на пределе возможности в Силе. Люк закрывал от слабости глаза, впитывая эманацию Силы и отголоска тёплого ощущения в ней. То суть лорда для глаз сына. И такой она будет отныне всегда.

Мальчик засыпает с блаженной улыбкой, и ему снятся яркие сны о далёких планетах, об интересных местах и о старом забраке, который будет ждать мальчика, чтобы научить его Познанию Жизни.

И старый-старый клон даёт себе возможность тоже уснуть, сливаясь сознанием с разумом ребёнка. Увы, только так он смог помочь настоящему Люку Скайуокеру, но хотя бы он сможет прожить жизнь, не обременённую долгом и виной.

И это здорово!

Спи, малыш… Спи.