Неприметная обыденность (гет)

Малфой буквально ворвался в спальню, не слушая мать Гойла, твердившую, что «ее мальчик еще спит». Он с силой пнул Гойла в бок, заставляя проснуться и сесть на кровати, озадаченно глядя на импульсивного импресарио.

— Собирайся! В зал! Живо! — глаза Малфоя горели.

— Да что случилось-то? — Гойл неохотно поднялся и принялся натягивать штаны, но Малфой, нетерпеливо барабаня пальцами по столу, другой рукой достал палочку и пробормотал что-то.

Штаны тут же оказались на Гойле, застегнутые на все пуговицы. Ремень перетянул его так сильно, что Гойл едва мог вздохнуть.

— Завтра у нас важнейший бой, детка! — Малфой был явно доволен. — И ты должен выиграть! Ты просто обязан это сделать!

— А с кем бой-то? — выдохнул Гойл, поправляя ремень.

— С Грозой Йоркшира! — гордо провозгласил Малфой.

— А, опять эти ваши с Забини терки... — Гойл понуро махнул рукой.

Ночью ему снилась Джули. Его маленькая Джули, так быстро повзрослевшая... И ему вовсе не хотелось менять прекрасное сновидение на бледную физиономию Малфоя, и уж тем более — ради поединка с Шоном Джонсом.

— Забини, гад, объявил, что «прокачал» своего Джонси. Что уж он там с ним делал, я не знаю, но теперь этот урод бахвалится, что Гроза Йоркшира сделает тебя на раз. Я не могу этого допустить — ставки слишком высоки.

— Ты опять поставил? — кисло спросил Гойл.

— Не в деньгах дело, — отмахнулся Малфой. — Этот бой — наш пропуск обратно в бизнес. И шанс отомстить Забини, — произнося последнюю фразу, он красноречиво поиграл бровями.

— Понятно, — Гойл закончил одеваться.

Подхватив с пола приготовленную еще с вечера сумку, он собрался выйти из дома, но Малфой, уже привычно схватив его за запястье, аппартировал прямо в зал, чем лишил Гойла возможности заскочить в бар и принять доппинг. Выругавшись про себя, Гойл пошел переодеваться для тренировки.

Решающий бой. Возможно, самый важный в жизни. А Гойл даже и не готовился к нему, как следует. Ну да, с физической подготовкой все в порядке: кубики, баночки и прочая дребедень присутствуют. Руки, ноги, грудь, живот — все готово в любой момент, Малфою можно расслабиться. Но вот магия... Несколько заклятий, освоенных еще в школе, пара проклятий, подчерпнутых из арсенала брата и сестры Кэрроу — вот все, что составляло его боевую обойму. Слабо, очень слабо.

Гойл вышел на ринг. Шон Джонс вышел следом за ним. Они сошлись под одобрительный гул толпы. Гойл заметил в глазах Джонса нехороший блеск и понял, что бой будет не из легких — Гроза Йоркшира тоже был настроен на победу. Малфой и Забини стояли по разные стороны ринга и иногда обменивались взглядами, полными ненависти. Начался бой.

Джонс отошел на другой конец ринга и вдруг, совершенно неожиданно, вскинул палочку и выкрикнул:

— Империо!

Гойл увернулся и чудом удержал равновесие.

— Это же Непростительное! — крикнул он, но Джонс только оскалился:

— Это бои без правил! Круцио!

Гойлу снова удалось увернуться в последний момент. Он упал на одно колено и ошарашенно смотрел на приятеля, казавшегося безумным.

— Экспеллиармус! — крикнул Гойл, но промазал. Его соперник издал утробный устрашающий рык. -Да что с тобой?!

Гойл перебежал от одного к другому углу ринга и выставил палочку в оборонительной позиции.

— Хотел оставить меня за бортом, да, Гойл? — гневно прохрипел Джонс. — Думал поработать с Забини, а меня слить на задворки?! Круцио!

— Протего! — в отчаянии заорал Гойл. — Это неправда! Я ничего такого не хотел!

— Что, сдрейфил?! — взревел Джонс. — Я смешаю тебя с землей сегодня, Гойл, так и знай!

— Круцио! — закричал Гойл, но палочка не послушалась его. Сложное заклятие не сработало.

По правде сказать, Гойл не очень-то рассчитывал на успех, но попробовать стоило.

— Учись, как это делают взрослые! — взревел Джонс. — Круцио!

Гойл не успел увернуться, и заклятие попало в него. Но то ли он уже выработал иммунитет против боли такого рода, то ли заклятие Джонса оказалось слабоватым, оно не смогло свалить здорового Гойла с ног. Он пошатнулся, уронил палочку, схватился руками за воздух, но устоял.

— Круцио! — повторил Джонс, но Гойл вовремя отклонился в сторону и присел, превозмогая боль.

Джонс снова рыкнул раскатисто, отшвырнул палочку и медведем бросился на Гойла. Но в рукопашной схватке Гойл был сильнее. Перекатившись в угол, он поставил отличный блок, отбрасывая Джонса в сторону, а потом сам бросился на него, нанося точные удары в лицо. Джонс упал, взмахнул руками, не ожидая такой стремительной атаки. Гойл зажал соперника и, зафиксировав его, прокричал:

— Не слушай Забини, Джонс, дай мне все объяснить!

Их взгляды встретились. Джонс посмотрел в глаза Гойла. Они не лгали. Былой запал схватки вдруг вмиг улетучился, и Джонс, прикованный к полу грузным телом Гойла, обмяк, перестав сопротивляться. Из носа его тонкой струйкой бежала кровь.

— Забини меня поимел, да? — сдавленно произнес он, и Гойл кивнул. — Вот гад...

Гойл поднялся, отпуская противника. Трибуны ревели, требуя добить Джонса, но Гойл медлил. Где-то сбоку Малфой готов был рвать и метать. Забини кричал что-то Джонсу. А взгляд Гойла был прикован к самому дальнему ряду, где раскинулся красочный плакат, сделанный с легкой руки Джули Бернс: «Грегори, я верю в тебя!»

Гойл улыбнулся и воспрянул духом.

— Дерись, Джонс! — крикнул он. — Этот бой еще не кончен!

— Берегись! — и Джонс расставил руки, принимая Гойла в свои объятия.

Они сцепились, нанося друг другу точечные удары. Их лица раскраснелись. Они были похожи на двух носорогов, дерущихся из-за самки. Удар, еще удар... Они расцепились, отходя в разные стороны ринга, и вдруг Гойл, подобрав палочку Джонса, резко выкрикнул:

— Ступерфай!

Джонс покачнулся и отлетел в сторону, потеряв сознание. Арбитр стал считать, Гойл перевел дух. Малфой с горящими глазами визжал что-то, но Гойл ничего не разбирал. На его языке вертелся, как карамелька, сочный вкус победы. Джонс так и не очнулся. Арбитр подошел к Гойлу и резко поднял вверх его руку. Трибуны взорвались аплодисментами, ором и гулом.

Гойл счастливо огляделся. Малфой хотел подняться к нему, отменил защитные чары вокруг ринга, но не успел. Джули Бернс проскочила мимо и, легко взлетев на возвышение ринга, бросилась в объятия Гойла, коснувшись губами его губ. По трибунам разлетелся приглушенный вздох, тут же сменившийся одобрительным улюлюканьем. Но Гойл не слышал ничего этого. Словно драгоценность, он прижимал к себе девушку, которую любил долгие пять лет. Любил тихо и безнадежно.

— Я люблю тебя, — тихо сказала Джули, когда их поцелуй прервался. Раскрасневшаяся, разгоряченная, она спряталась на его груди ото всех любопытных взглядов.

— А я тебя... — сказал он шепотом, но его шепот разнесся через динамики на весь зал — какой-то журналист подсунул ему свой микрофон.

Гойл вздрогнул, а потом огляделся, нашел прохвоста, вырвал у него микрофон и громко, как только мог, крикнул:

— Я люблю тебя, Джули Бернс!..