Трудно быть (гет)

Непоколебимой быть трудно.

А непоколебимой, когда сердце, как сумасшедшее, бьется и грозится вырваться из грудной клетки, — труднее вдвойне.

Только Винда неустанно прячет эмоции подальше, зная: решившись сопровождать Геллерта повсюду, она заведомо отказывается от любых чувств.

Окрыленная его образом, она, в конце концов, не сдержавшись, написала родителям записку: «au revoir» — и стала следовать за ним по пятам. Быть в тени, но непременно рядом — это все, чего ей хватало на первых порах. Пока однажды Розье просто не задохнулась от отчаянья; пока однажды она просто не поняла, что ему действительно плевать на всех.

Гриндевальд не видел в ней ничего: для него она была такой же, как и все, неприметной и серой. Винда злилась. Вырываясь в самые тяжелые бои, неустанно участвуя в терактах, Розье пыталась заставить его посмотреть на нее. Но взгляд серо-черных глаз всегда был направлен сквозь.

— Верность — странная вещь, — сказал он однажды невзначай, в один из самых пресных дней на свете. Розье с кипой бумаг появилась на пороге его кабинета под предлогом «можно узнать побольше о завтрашнем плане…» и замерла, потому что, казалось, он все-таки умел считывать все ее скрытые эмоции с лица. — Я не верю в верность. Мы, волшебники, слишком переполнены лицемерием, чтобы испытывать нечто подобное.

Винда молчала, кусая губу, сжимая бумаги в руках, и мечтала закричать, что она уж точно предана ему до гроба, но он ее не замечал. Гриндевальду было п-л-е-в-а-т-ь.

Непоколебимой быть трудно.

А непоколебимой тогда, когда человек, ради которого ты оставил роскошь и прочую блажь, не видит различий между тобой и стеной, — труднее вдвойне.

Но девятнадцатилетняя Винда верит, что однажды ей удастся перешагнуть через рубеж безразличия и узаконить собственное место в его сердце.

И плевать, что у самой-то сердца давно уже нет.