Утешение Ангела Музыки (гет)

Консуэло пыталась понять, как вести себя с этим совершенно незнакомым ей юношей, а тот продолжал свое странное приветствие так, словно знал ее всю жизнь:

— Что же любит Крошка Лотти? Кукол? Или страшные загадки? Что же ты молчишь, Лотти?

Как бы она хотела в это мгновение знать, кем был этот юноша Кристине! Но ее память была чиста, а юноша вызывал чувство узнавания только благодаря тому, что походил на Андзолето. При этом он говорил с ней с огромной нежностью. Пожалуй (сердце Консуэло болезненно сжалось), таким тоном приветствовал бы ее Андзолето, если бы они вдруг разлучились на долгие годы, а потом нежданно встретились вновь. И в память о почившем своем возлюбленном она хотела бы ответить на слова юноши с теплотой, но не могла этого сделать. Она не помнила его, даже не знала, почему он зовет ее «Крошкой Лотти».

— О, месье, в ваших словах столько теплоты. Наверное, вы знали меня раньше?

На лице юноши отразилась смесь обиды и непонимания:

— Неужели ты забыла меня, Кристина! Что же произошло с тобой, что ты не помнишь наши игры, шутки, сказки, которые мы читали друг другу. Как ты могла позабыть того мальчика, который спас твой любимый красный шарф из морской пучины?

На глаза Консуэло навернулись слезы. О, как бы ей хотелось помнить те прекрасные мгновения, от которых говорил он! Но это была жизнь Кристины, не ее.

— Вы знали моего отца?

— Конечно, знал! Я в его бедном доме был желанным гостем, и, как я ни сопротивлялся, он никогда не отпускал меня без ужина. Тебе он запрещал посещать поместье моих родителей, но мы не хотели разлучаться и на день, поэтому я проводил все свое свободное время с тобой. Как часто мы прятались ото всех на чердаке твоего дома, пугали друг друга страшными историями или мечтали о будущем!

— Мой отец умер, и я слегла в лихорадке. Очнувшись после нее, я не помнила почти ничего из своего детства, — произнесла Консуэло, в душе ненавидя себя за эту полуправду.

Юноша опустился на свободный стул и с грустью в голосе произнес:

— Почему меня не было рядом с тобой? Я помог бы тебе вспомнить все, а если бы ты не сумела, я пересказал бы тебя по часам, по минутам всю историю нашей дружбы! А сейчас, позволь я представлюсь тебе снова? Меня зовут Рауль, виконт де Шаньи.

— Я рада познакомиться с вами, виконт, — ответила Консуэло, нарочито обращаясь к нему по титулу. Однако это причинило ему, по всей видимости, огромную боль.

— Не называй меня виконтом и, прошу, оставь это холодное «вы»! «Рауль» — так ты звала меня всегда, и так я прошу тебя называть меня впредь.

— Хорошо, Рауль. пусть я не помню нашей дружбы, но я буду называть тебя так.

— Я хотел бы предложить тебе поужинать со мной сейчас. Ты согласишься?

Консуэло покачала головой. ей бы хотелось верить в искренность дружеских чувств Рауля, но однажды она уже узнала, какую цену назначают богатые и знатные мужчины за свою доброту.

— Я не могу, Рауль.

— Не можешь сегодня?

— Не могу никогда.

— Это жестокие слова. Почему? Ты слишком юна, чтобы быть замужем, а других препятствий я не знаю.

— Между тем, они существуют. Я живу музыкой и ради музыки, и мой учитель, которому я обязана всем, не позволит мне тратить свое время на светские развлечения.

Рауль несколько мгновения думал, а потом радостно воскликнул:

— Так это твой учитель тебя не пускает? Давай убежим от него! У меня самая быстрая четверка лошадей в Париже, клянусь, он не догонит тебя!

Консуэло рассмеялась:

— Неужели ты думаешь, что я стану сбегать от учителя? Разве сбегают люди от солнечного света? От воздуха? Сбежать от учителя я хочу не больше, чем от собственного голоса. Нет, Рауль. Я благодарю тебя за это приглашение и за твою доброту ко мне, но я не знаю тебя. И моя жизнь принадлежит музыке.

Рауль поднялся, грустно вздохнул, поцеловал ей руку и вышел, а Консуэло, убедившись, что крики под дверью стихли, осторожно выглянула наружу. Действительно, в коридоре было пусто и тихо, и она, осторожно ступая, чтобы не привлечь к себе внимание тех, кто еще оставался в театре, спустилась в часовню.

Там она зажгла не три, а четыре свечи. Последнюю — за душу Кристины Дае. именно сегодня Консуэло по-настоящему осознала, что девочка, чье место она заняла, погибла безвозвратно.

— Надеюсь, ты счастлива на небесах со своим отцом, Кристина, — шепотом сказала Консуэло. А через несколько мгновений с потолка часовни раздалось знакомое:

— Brava, Bravissima, дитя мое! Кажется, ты вздумала утаить от своего маэстро половину своих способностей! Сегодня ты больше, чем просто пела, ты отдавалась искусству, музыке, всей своей душой. Ты достигла больших высот, Кристина.

— Как приятно мне слышать вашу похвалу, маэстро! На сцене сегодня я пела для вас одного, — ответила Консуэло с улыбкой.

Сверху раздался смех:

— Льстивое дитя! Разве не заворожил тебя вид рукоплещущей толпы? Как могла ты в свете рампы, в шуме оваций думать о своем маэстро?

— Напрасно вы обвиняете меня в лести! Если бы вы могли читать в моей душе, ты убедились бы в том, что я говорю правду!

Маэстро снова рассмеялся и сказал:

— Правда это или нет, твои слова мне приятны. А теперь скажи мне, дитя, какой подарок ты хочешь в день своего дебюта?

Консуэло удивленно распахнула глаза.

— Подарок? Не ослышалась ли я? За что?

— Ты впервые выступила сегодня на сцене. Будь у тебя родные, тебя завалили бы дарами. Но ты одинока. Так позволь сегодня мне немного порадовать тебя. Я не волшебник, чуда сотворить не могу, но сделать тебе приятно — в моих силах.

Консуэло сложила руки почти как перед молитвой и произнесла:

— Вы знаете, маэстро, не считая желания служить музыке, у меня есть только две мечты. Первую исполнить вы сейчас не в состоянии, но подарить мне вторую — только в вашей власти. Прошу вас, маэстро, позвольте мне увидеть вас вживую!

Раздался вздох.

— Зачем тебе это, любопытная девочка? Почему не достаточно тебе моего голоса? Скажи мне, какова твоя вторая мечта, та, которую я, по твоим словам, исполнить не в силах.

— Я хотела бы побывать в Неаполе, — ответила Консуэло. Она давно уже перестала мечтать о том, чтобы вновь увидеть своего дорогого учителя Порпору, и теперь желала только преклонить колени возле его могилы.

— В Неаполе? почему именно там, Кристина?

Консуэло ответила честно, но не слишком точно:

— Там похоронен дорогой моему сердцу человек.

— Что ж, со временем я постараюсь отвезти тебя в Неаполь. А сейчас, — маэстро ненадолго замолчал, будто бы находя в своей душе силу для непростого поступка, — я приглашаю тебя к себе в гости. Видишь витраж на стене? Подойди к нему.

Консуэло встала и приблизилась к витражной Деве Марии. Неожиданно стена под витражом подалась назад и отодвинулась, как диковинная дверь, открывая проход в темноту. Вспыхнул факел, в свете которого Консуэло увидела высокого, статного мужчину. Рассмотреть его при дрожащем сиянии огня было сложно, но девушке показалось. что у него черные волосы. Больше всего ее поразила белая маска, скрывающая всю правую сторону его лица от лба до линии губ. Консуэло не сдержала улыбки — эта маска на миг воскресила в ее сердце сладостные воспоминания о венецианских карнавалах, где они с Андзолето, слишком бедные, чтобы найти себе костюмы, но слишком юные, чтобы стыдиться своей бедности, часами плясали возле таких же белоснежных масок.

Маэстро тем временем протянул ей руку, затянутую в черную перчатку. Консуэло вложила в нее свою, и маэстро повел ее за собой по спускающемуся вниз проходу.