Акварели (гет)

Полгода спустя

Отставив бокал шампанского, Роза прижимается головой к плечу Драко.

— Не могу поверить… — бормочет она.

— Не можешь поверить? — Его пальцы ласково пробегаются по её волосам, расплетая пушистую косу, точно такую же, как полгода назад, на их первом рождественском балу в Министерстве. — А я с самого начала верил, что будет только так и не иначе. Ну и кто всегда прав?

Роза хмыкает и едва сдерживается от того, чтобы показать язык.

— Моя мама? — невинно спрашивает она.

— Ну уж нет. Твоя мама, позволь напомнить, при всём моём уважении, долгое время считала, что тебе стоит оставить занятия живописью и найти себе нормальную работу.

Голос Драко остаётся предельно серьёзным, но в глазах у него горят весёлые искорки.

— У меня была нормальная работа, — возражает Роза.

— А теперь у тебя будет персональная выставка.

Это даже звучит нереально. Персональная выставка, которая открылась сегодня, они только-только вернулись с достаточно скромной, но всё равно самой торжественной на свете церемонии, на которой Роза огромными ножницами перерезала алую ленточку. Настоящая выставка её картин. Сначала — в небольшой галерее магического искусства на западе Лондона, а через два месяца — по очереди в нескольких европейских столицах: такие же маленькие, уютные галереи, ещё не успевшие сделать себе громкого имени, но…

Это был успех. Неслыханный успех, на который она даже не рассчитывала, когда с подачи Драко отправляла колдографии своих работ арт-директорам всех зарегистрированных в волшебной Британии галерей.

Драко пришлось поклясться на своей родословной, что он никого не шантажировал, никому не угрожал и не пытался дать взятку, а Роза всё равно с трудом верила, что всё происходит всерьёз.

Пришлось поверить только тогда, когда она, не доверяя волшебной палочке, принялась вручную упаковывать картины для перевозки. Картин было много. Портрет близнецов Скамандеров — одинаковые и разные одновременно лица, острые треугольники скул, мягкие пряди волос, лунное сияние цвета. Смеющиеся Лили и Хьюго — вдвоём на одной квиддичной метле.

Оборотень и красавица, которая его совсем не боится (после своей прогулки по Хогмсиду Роза проработала в Министерстве ровно столько, сколько потребовалось для того, чтобы подшить все документы о нападениях в дело об Оппозициях, провести пресс-конференцию, снимающую с оборотней все подозрения, и сжечь старый законопроект быстрым и громким «Инсендио»). Оборотень в лесу. Русалки — пугающие и прекрасные одновременно. Келпи из древних сказаний, просто потому что Розе нравились эти легенды.

Хрупкая девочка с растрёпанными каштановыми волосами, в которых запутались травинки и листья. Одежда у неё испачкана и разорвана, на щеках чернеют полосы грязи, в руках зажата волшебная палочка. Девочка пробирается через тёмный лес, дрожа от каждого звука, но даже не думая останавливаться.

Другая девочка, чем-то похожая на неё, только с длинной гривой рыжих волос. И снег, много снега: ложится ей на плечи, блестит на тёмно-рыжих ресницах, оседает на волосы, стелется под ногами, укрывает их до самых щиколоток. Обнажённая девочка посреди снежного поля, но, глядя на неё, никто не решит, будто она скоро замёрзнет.

Ещё картины. Самые разные. Птичка, вылетающая из распахнутой клетки — навстречу золотистым лучам яркого солнца (официальный развод оформили быстро, ещё до её прохода по Хогсмиду, и в прессе не было никакого скандала, только пара сухих сообщений, и сейчас Астория Малфой помолвлена с Рональдом Уизли). Две чашки кофе, притаившиеся на самом краю стола, одна из чашек — с отбитым краем, щербатая (и нет большего счастья на свете, чем по утрам пить кофе с Драко Малфоем). Счастливые картины из жизни волшебников: кто-то нянчит детей, кто-то торгует мороженым из крохотного фургончика, кто-то запускает в небо магический фейерверк (Гермиона Грейнджер, месяц назад избранная министром магии с небывалым перевесом голосов, может похвастаться тысячей идей о том, как сделать жизнь лучше, и постепенно воплощает их в жизнь).

Много других полотен. Среди них — наконец-то нарисованная картина с грозой. Бьющие в землю молнии, изогнутые ветви замерших в страхе деревьев, чёрные тучи на небе и тощую, испуганную луну. И всплеск заклинания, направленный умелой рукой: узловатые тонкие пальцы с обкусанными ногтями, тонкая острая палочка, яркая вспышка. И корабль, разбивающийся о скалы, так, что брызги во все стороны, чтобы волны от края до края, а деревянная обшивка крошится в мелкие щепочки. Вся боль и вся обида, все слёзы и всё разочарование на одном полотне.

Светловолосый мальчишка, замерзающий на снегу. Светловолосый мальчишка, сидящий на лестнице. Светловолосый мальчишка, прижимающий к груди ворох непрочитанных писем.

Скорпиус.

Скорпиус, которого она никогда не простит, пусть и никогда не расскажет Драко о своём непрощении. Скорпиус из прошлого, который навсегда останется её лучшим другом, и Скорпиус, отворачивавшийся, когда Джеймс говорил гадости ей прямо в лицо. Скорпиус, который всё ещё не выходил на связь с отцом, несмотря на то, что Драко не оставлял попыток найти его. Драко злился и переживал, он был разбит предательством сына, но понимал, что в чём-то и сам приложил к этому руку, вот только семейные узы для него были крепче любого разочарования...

Все его письма оставались без ответа, но, по крайней мере, сейчас совы перестали приносить их обратно. Роза не знала, чего хотела больше: чтобы так всё и оставалось или чтобы Скорпиус оттаял и написал отцу, восстановив хотя бы подобие нормальных взаимоотношений.

На большее, чем подобие, Роза и не рассчитывала. Только «Репаро» может починить сломанную вещь так, чтобы не осталось ни трещинки, но человеческие отношения не похожи на вещи. А если и похожи, то на восстановленные не с помощью магии, а маггловским способом: с засохшими следами клея и рваными шрамами трещин.

Эти шрамы всегда будут болеть.

Между ней и Скорпиусом никогда не случится ни оттепели, ни примирения. Они были лучшими друзьями, а такую связь невозможно разрушить, вот только теперь она приобрела форму уродливей некуда, и если ей снились кошмары, то в этих кошмарах Скорпиус с равнодушным лицом смотрел, как её истязают.

Если Скорпиус решит вернуться и помириться с отцом, Роза будет ему улыбаться, но улыбка ничего не изменит. Предать могут лишь близкие, и от его предательства ей будет больно всё жизнь.

Может быть, их дружба была недостаточно крепкой, если такое случилось. Может быть, настоящую дружбу действительно невозможно разрушить и ни во что уродливое выродиться она просто не может: даже мама и дядя Гарри, казалось бы навсегда разведённые стараниями Джеймса по разные стороны, медленно начинали общаться. Даже отец находил общий язык с ними обоими.Их дружба была слишком крепкой и слишком прекрасной вещью, чтобы рушиться навсегда из-за политических разногласий.

Чужие смерти, впрочем, были ещё более серьёзной причиной, и Роза не собиралась прощать за них Джеймса. Не смогла бы, даже если бы захотела.

Он тоже присутствовал на её картинах. Тёмная тень, жавшаяся к углам, всегда со спины, либо в капюшоне, и ни одна живая душа не догадалась бы, кто это, но Роза-то знала.

Он тоже присутствовал на её картинах. Тёмная тень, жавшаяся к углам, всегда со спины, либо в капюшоне, и ни одна живая душа не догадалась бы, кто это, но Роза-то знала.

Была и другая тёмная тень: ссутулившаяся, со старческими руками, покрытыми кровью и копотью. Скримджер, отправленный сначала в отставку, а потом в Азкабан за связь с оппозицией, за участие в организации нападений, за то, кем он был — лидером и Визенгамота, и Сопротивления… Азкабан, пустой и мрачный, Роза однажды тоже нарисовала. Ей не было жаль. Погибших во время нападений — да, Скримджера — нет. Древняя магия обожгла ему руку, несмотря на то, что он был готов выполнить свои требования и не отказывался от собственных слов. Было в его обожжённом запястье, которое он всё прятал в рукав во время суда, что-то правильное, что-то, напоминавшее о справедливости и возмездии, о страшном преступлении, совершённом против собственного народа, и Роза однажды нарисовала и эту магию тоже. Алые языки пламени, готовые постоять за себя и тех, кого любят.

— Иметь свои политические взгляды — это не преступление, — сказала мать Розы, комментируя судебный процесс. — Преступление — это вступать в сговор, ставящий своей целью личное обогащение и удовлетворение собственного тщеславия, результатом которого становятся страшные смерти.

Достаточно было нескольких колдографий, чтобы с ней согласились. И ничего из того, что было на колдографиях, Роза не рисовала. Попросту не смогла бы.

Зато однажды она нарисовала пустой кабинет министра магии с разбросанными по столу и по полу бумагами. Перевёрнутая чернильница, пачкающая собой пергаменты с какими-то чертежами. Горящий зелёным пламенем камин, на который никто не ответит. Смятение. Тревога. Беспомощность. Сквозящее в каждом мазке желание переломить ситуацию. Что-нибудь изменить.

То, что было на душе у Драко Малфоя. То, о чём они обычно не говорят. Не говорили.

Но сегодня —особенный день, и можно говорить обо всём. Драко, например, говорит о матери Розы:

— За время работы в Министерстве я видел множество человек, которых должность и ответственность пригибали к земле. Твоя мать совсем не такая. Её, наоборот, пригибает к земле отсутствие должности и ответственности.

— Но дело ведь вовсе не в том, что ты хотел спасти её жизнь от медленного угасания на неинтересной работе. Мамины таланты, скорее, были причиной, почему ты выбрал именно её. Но почему ты вообще решил, что нужно кого-то выбирать? — спрашивает Роза, удобнее устраиваясь на подлокотнике его кресла.

Их обычное положение.

Драко тянется к ней, прижимается головой к плечу — всё ещё новое, всё ещё непривычное для него движение, и она осторожно, боясь запачкать краской, запускает пальцы в его мягкие волосы.

— Сам не знаю, — говорит он. — У меня были совсем другие планы, но все мои планы заканчиваются вовсе не так, как должны были. Министр, сын которого практически стоит во главе оппозиции…

— Сюжет для трагедии?

— Нет, просто неправильно. Как, например, министр, влюблённый в свою помощницу.

Кровь приливает к лицу, и Роза невольно задерживает дыхание. Ей хочется переспросить — правда, влюблённый? Но вместо этого она говорит другое:

— Ты говорил, теперь тебе наплевать на твой имидж.

— А дело и не в имидже, Уизли. — Он всегда называет её по фамилии, когда нервничает. Всех остальных он называет по фамилии постоянно. — Дело в том, что… — Его рука поднимается и опускается неловким движением.

— А в чём?

Драко поворачивается к ней, и глаза у него… тёмные, печальные, растерянные. Совсем как у того мальчика, которого она когда-то рисовала до онемения в пальцах (эти портреты она не покажет никому-никому, не отдаст ни на какую выставку, навсегда оставит только своими).

— Во мне? Я просто не мог по-другому. Сначала я был испуган и равнодушен, потом — просто взбешён. А потом мне захотелось что-то делать, и я даже верил в то, что смогу. Я и сейчас верю в то, что вполне себе смог бы. Но только не так. Только не такой ценой.— Драко кривится. — Я сказал себе: можешь остаться в министерском кресле, но тогда распрощаешься с сыном, можешь и дальше оставаться министром, но тогда и думать забудь о своей Розе с пятнами краски на лепестках. Политика всегда была грязью, и эта грязь перепачкала всё Министерство. Я хотел избавиться от этой грязи, избавиться от всего старого, собрать другую команду — из тех, кто ещё не успел замараться. Но я не смог бы отказаться ни от Скорпиуса, ни от тебя, а значит, как ни крути, оставшись, совершил бы предательство. Предал бы либо вас, либо самого себя. И, Моргана меня раздери, я заработаю мозоль на языке, если возьмусь перечислять всё то, на что, по мнению многих, способны Малфои, но даже мой отец до последнего не мог решиться предать своего господина. А я не отец, и у меня нет господина. И я не хочу никого предавать. Я наигрался в игры на три жизни вперёд. Я не хотел быть марионеткой, и потому пошёл против Визенгамота. Я хотел быть собой. Я хотел быть собой, и потому подал в отставку. Считаешь меня слабаком?

— Нет, — Роза качает головой. — Горжусь тобой.

И восхищаюсь. Как всегда восхищалась.

— Это я тобой горжусь, — говорит он в ответ. — Как всегда.

Драко смотрит ей в глаза — долго и жадно. Он весь — ожившая картина. Акварельная нежность, акварельная мягкость красок, пушистые линии волос, бездонные туманы глаз, невесомая бледность запястий в тёмных манжетах парадной рубашки. Он прекрасный, невыносимо прекрасный акварельный портрет, который она так никогда и не сумела бы нарисовать точно и правильно.

Просто потому что живой, настоящий Драко — в тысячу раз лучше любого портрета.

И он — рядом с ней.

Fin~