Павлины (джен)

На следующее утро Люциус проснулся с мыслью о своем павлине. Он уже и не помнил, когда в последний раз вставал с постели в таком приподнятом настроении. Это было почти то же чувство, что и в детстве на Рождество, когда маленький Люциус ни свет ни заря бежал искать подарки под елкой; теперь же подарок ждал его в парке. Наскоро одевшись, мистер Малфой вышел из дома и бодро направился к беседке, где устроил своего павлина на ночь. Проходя мимо статуи Абраксаса, Люциус с улыбкой умиления вспомнил, как вчера они с Драко сгоняли оттуда павлина — и как тот, наконец поддавшись на уговоры, слетел с макушки статуи, весьма невежливо ее обгадив. Белые пятна павлиньего помета и сейчас красовались на аристократическом Абраксасовом носу.

Поднырнув под развешанным Нарциссой бельем, Люциус приблизился к беседке, заранее предвкушая, как красавец-павлин встретит его своим бесподобным фальшивым криком. Сердце мистера Малфоя билось так, словно он спешил не к птице, а на первое свидание с девушкой своей мечты. От волнения запутавшись в раздувающемся на ветру пододеяльнике, Люциус подошел к дверце беседки и — о, ужас! — дверца оказалась распахнута, камень, которым мистер Малфой вчера заложил ее, валялся неподалеку, будто кто-то его отшвырнул, а павлин исчез. Его прекрасный, восхитительный белый павлин, за которого Люциус отдал свои последние деньги, — исчез!

Люциус покачнулся. Кровь бросилась ему в голову. Что случилось с павлином?! Самостоятельно выбраться из беседки он бы не сумел — значит, его украли… Но кто? Кто мог пробраться в Малфой-мэнор под покровом ночи ради похищения павлина?! Люциус задумался. В Малфой-мэноре давно уже было нечего воровать; возможно, грабитель, не отыскав, чем поживиться, решил прихватить с собой хотя бы что-то — и забрал павлина. «Моего павлина!» — воскликнул Люциус мысленно. Он обхватил себя руками и побрел по парковой дорожке. Отчего судьба к нему так несправедлива? Отчего, едва поманив отблеском былого благополучия, она в следующий же миг отняла у Люциуса его, быть может, последнюю радость? Мистер Малфой чувствовал себя совершенно раздавленным.

Бесцельно бродя по парку, Люциус вдруг заметил какое-то движение за деревьями. Он насторожился. Что, если грабитель еще не успел сбежать с добычей? Пригнувшись, Люциус подкрался поближе и, укрывшись за толстым стволом старого дуба, осторожно выглянул. Сказать, что он был поражен — значит не сказать ничего. То, что он увидел, настолько не вязалось с образом подлого вора павлинов (мистер Малфой уже успел нарисовать его в своем воображении), что некоторое время Люциус не знал, что и подумать. Притаившись за деревом, он в изумлении взирал на нежданного гостя. Тот зачем-то надел Люциусов шелковый халат с павлинами (верно, стянул с бельевой веревки) — и халат этот, жемчужно-белый, переливающийся под лучами солнца, удивительно подходил всему его облику. Мистер Малфой даже немного позавидовал, что какому-то проходимцу его халат идет больше, чем ему самому.

Стоя босиком посреди поляны, где прежде домовые эльфы устраивали пикники для хозяев и их гостей, незнакомец совершал какие-то странные телодвижения. Он плавно поворачивался, эффектно взмахивая широкими рукавами и подолом халата; вскидывал то одну, то другую руку, сгибал руки в локтях и вдруг выпрямлял их; приподнимал длинные худые ноги с узкими щиколотками и неестественно длинными костистыми пальцами; то отклонялся, словно уходя от удара, то подавался вперед в резком выпаде; а его стройный стан, туго перехваченный алым поясом халата, гнулся во все стороны так, будто в нем вообще не было костей. Люциус застыл в своем укрытии, против собственной воли завороженный этим своеобразным танцем. Затаив дыхание он наблюдал за незнакомцем — и постепенно тот начинал казаться ему всё более и более знакомым. Что-то было в его тонкокостной фигуре с покатыми плечами, в длинной гибкой шее, в маленькой голове с большим ртом, тонким загнутым книзу носом, черными бровями вразлет и круглыми, будто бы подведенными глазами; в его прекрасных снежно-белых волосах, переливающихся на солнце; а самое главное — в его движениях, то плавных, то резких, каких-то нечеловеческих, каких-то… павлиньих.

Мистер Малфой тихонько ахнул: его павлин с восходом солнца превратился в человека! Для любого маггла это прозвучало бы как бред сумасшедшего, но Люциус, истинный чистокровный маг, воспринял свою догадку с большой серьезностью. К тому же, стоило лишь взглянуть, как незнакомец взмахивает полами халата, словно хвостом, и рукавами — словно крыльями, как грациозно он переступает тощими босыми ногами и по-птичьи дергает головой, — и даже у самого закоренелого скептика исчезли бы всякие сомнения. Не зная, радоваться ли своему открытию или, напротив, сердиться на торговца, сплавившего ему павлина «с изъяном», Люциус постарался припомнить, не встречались ли ему где-нибудь упоминания о подобных волшебных павлинах. Возможно, им требуется особый уход?..

Задумавшись, мистер Малфой не сразу обратил внимание на то, что павлин (вернее, бывший павлин) прекратил свои упражнения и, замерев в какой-то чудной позе, воззрился на Люциуса настороженно-неприязненным взглядом. Пока Люциус размышлял, чем ему следует кормить своего павлиночеловека и не будет ли благоразумнее днем запирать его в особняке, а с наступлением темноты выпускать на прогулку в парк, павлин незаметно вытащил из рукава кинжал, напоминающий перо, — и, молниеносно развернувшись, запустил им в Люциуса. Просвистев в воздухе, кинжал вонзился в дуб, пригвоздив к нему край Люциусовой мантии.

— Любезный, как это понимать?! — возмутился Люциус. — Это была моя последняя целая мантия! Моя супруга будет в ярости. Она терпеть не может штопку…

Ударив по земле полой халата, павлин в один прыжок подлетел к Люциусу.

— Ты еще жив лишь потому, что меня связывает закон чести: вчера ты спас мне жизнь, — процедил он, тараща на Люциуса свои круглые глаза. — Но если ты и впредь намереваешься следить за мной, как презренный соглядатай…

— Постой-постой, это я презренный соглядатай?! — мистер Малфой задохнулся от гнева. — Между прочим, ты находишься в моем родовом поместье! И в моем… в моем халате! Я тебя вообще купил — заплатил целых двенадцать сиклей, а это не шутки! Таким образом, ты принадлежишь мне, а следовательно, не имеешь никакого права указывать, что мне делать, — и уж тем более не вправе мне угрожать. И вытащи, наконец, эту штуку! По твоей милости я не могу пошевелиться.

Павлин скривил губы. Они у него были тонкие, уголками вниз, и вместе с носом поразительно напоминали клюв.

— Я никому не принадлежу, — заявил он высокомерно. — Я — лорд Шэнь из великой династии павлинов, и надо мною нет хозяев! — но кинжал из дерева он все-таки вынул.

Люциус с сожалением посмотрел на прореху в своей мантии.

— Так уж и нет хозяев, — хмыкнул он. — Отчего же тогда тебя, столь высокородного лорда, держали в загаженной клетке и продавали за гроши в Ноктюрн-аллее?

Лорд Шэнь нахмурил иссиня-черные брови.

— Не ты ли говорил, что эти ваши двенадцать си… сик… словом, серебряных монет — это не шутки? — пробормотал он, заметно забеспокоившись: похоже, лорд Шэнь счел бы себя оскорбленным, если бы его продали за низкую цену; но потом спохватился и произнес своим обычным спесивым тоном: — Я потерпел поражение в неравной схватке с Провидением. Мне пришлось бежать из моего родного города вместе с китайским цирком и скрываться в этих отвратительных, грубых, презренных… — должно быть, многоречивый лорд Шэнь добавил еще несколько нелестных эпитетов, но Люциус пропустил их мимо ушей, — …западных землях. Чтобы я не совершил побег, бесчестные циркачи запирали меня на ночь в клетке; а вчера, едва ночь опустилась на землю, некий заклинатель могучим колдовством заворожил моих пленителей, выкрал меня из цирка и продал тебе. Я увидел павлинов на воротах твоего имения и на твоих одеждах, — лорд Шэнь провел рукой по павлинам, вышитым на халате, — и догадался, что ты, как и я, родом из славного города Гунмень — а значит, мой подданный. Но в этом диком краю, вдали от родины, ты, верно, позабыл обычаи своих предков — вот отчего ты посмел держаться со мною столь непочтительно.

Мистер Малфой опешил от такой бесстыдной наглости.

— Нонсенс! Безусловно, у меня сейчас не лучшие дни… Но ты очень ошибаешься, лорд Шон, или как там тебя, если надеешься, что я стану пресмыкаться перед каким-то павлиньим недоразумением, пусть даже и редкостной красоты, — фыркнул он. — И с чего ты взял, что я твой подданный? Я подданный Ее Величества, а павлины на воротах мэнора и на моем халате… что ж, это всего лишь мой стиль. Признаюсь, я питаю нежные чувства к павлинам, особенно к белым, и прежде держал нескольких твоих собратьев у себя в парке — до того, как власть захватили мои противники, которые отняли у меня павлинов вместе со всеми прочими моими богатствами, — Люциусу вдруг стало до невозможности жаль себя.

Лорд Шэнь склонил голову к плечу, разглядывая Малфоя уже не с пренебрежением, а с пробуждающимся интересом.

— Так ты тоже в опале? — спросил он, начиная испытывать нечто вроде солидарности. — Вчера я пребывал в шаге от смерти, но припоминаю, что ты, кажется, рассказывал о недругах, поправших честь твоего благородного рода.

Люциус смутился. Прошлым вечером он поддался минутной слабости — в конце концов, кто мог предположить, что павлин всё понимает? — и теперь чувствовал себя ужасно неловко.

— Да, это действительно так, — ответил он с неохотой. — Могущественный волшебник, которому я служил, пал от руки дерзкого мальчишки — и моя семья потеряла всё. Я утешаю себя лишь тем, что других приближенных Темного Лорда постигла участь куда страшнее — смерть или заключение в Азкабане…

Лорд Шэнь сочувственно наклонил голову, опять напомнив Люциусу павлина.

— Твоя судьба схожа с моей, почтенный придворный Темного Лорда, — сказал он. — Я был готов поработить весь Китай, но у меня на пути встала одна неуклюжая панда — и всё рухнуло в одночасье.

— Кто-кто встал у тебя на пути? Панда?! — удивленно вскинул брови Люциус.

Лорд Шэнь скорбно моргнул — его глаза, казалось, закрывались не веками, а темными птичьими пленками.

— Панда, — подтвердил он, ссутулившись точно под тяжестью поражения. — Черно-белый Воин из пророчества. Давным-давно, когда я был еще совсем юн, Вещунья предрекла моим родителям: если я продолжу идти по стезе тьмы, то меня повергнет Черно-белый Воин. Узнав о пророчестве, я пожелал изменить свою судьбу — и уничтожил всех панд. То есть, я думал, что уничтожил всех… Но одна панда-мать ценою жизни спасла свое дитя — и жалкий сирота выжил, и бросил мне вызов, когда я меньше всего этого ждал. Он обрел внутренний покой… Не понимаю, как ему это удалось, ведь я убил его родителей — такие шрамы остаются навсегда.

Люциус потер виски кончиками пальцев. У него отчего-то разболелась голова.

— Шрамы? — переспросил он. — Ты, должно быть, шутишь. Вещунья, пророчество, избиение младенцев, мать жертвует собой и спасает сына, тот бросает вызов убийце родителей… — мистер Малфой затряс головой. — Не история, а какое-то боггартово дежавю. Твой панда, случайно, не носит очки? — нервно засмеялся он.

Теперь пришел черед лорду Шэню недоуменно вскидывать брови.

— У всех панд вокруг глаз темные «очки». Какое это имеет значение? — он задумался — и вдруг рассмеялся неприятным высоким смехом, смахивающим на павлиньи крики. — Самое забавное, что этот панда до поры до времени понятия не имел о том, кто он такой и что ему предначертано. Он даже не знал о пророчестве!

«Определенно дежавю», — подумал Люциус, а вслух сказал:

— А всё же твоя вещунья, в отличие от нашей, ошиблась, не так ли? Ты остался жив, пусть даже теперь и в изгнании.

— Она и не предсказывала мою гибель, — возразил лорд Шэнь. — Она лишь предрекла, что меня одолеет Черно-белый Воин — так и случилось. Но ее второе пророчество оказалось еще унизительнее первого. Вещунья долго выхаживала меня с помощью тысячи серебряных игл и отвара тысячи целебных трав, а после поведала, что отныне с каждым восходом солнца я буду превращаться в человека и мой дух будет заключен в человеческое тело до наступления темноты — и это будет продолжаться до тех пор, пока я не отработаю свою карму.

— Твою что?

Лорд Шэнь объяснил, поморщившись:

— Пока я не искуплю свои злодеяния — так понятно? Подозреваю, придется мне пребывать в этой уродливой оболочке до скончания века, — констатировал он с кислой улыбкой. Впрочем, на его губах любая улыбка, даже самая жизнерадостная, получилась бы кислой.

Люциус не понял страданий лорда Шэня.

— На мой взгляд, быть человеком не так уж и плохо, — сказал он. — Во всяком случае, гораздо лучше, чем павлином, у которого все кому не лень норовят выдернуть перо из хвоста и украсить им свою шляпу. О чем сокрушаться? Смею заметить, ты совершенно напрасно с такой ненавистью отзываешься о своей, как ты изволил выразиться, оболочке — в человеческом обличье ты весьма и весьма… — Люциус поймал себя на том, что едва не сделал лорду Шэню комплимент, и быстро исправился: — Я хотел сказать, что ты… словом… в облике человека и в облике павлина ты равно хорош, если тебя интересует мое мнение.

Лорд Шэнь посмотрел на Люциуса с недоверием, склонив голову к плечу — уже к другому — и заложив руки за спину.

— Ты полагаешь? — он придирчиво оглядел себя со всех сторон, по-птичьи дергая головой. — Хм-м-м… Может быть. Не знаю. Я не разбираюсь в этих ваших человеческих канонах красоты, — слово «человеческих» лорд Шэнь произнес с неизмеримым презрением, но Люциус догадался, что на самом деле тот польщен. Казалось, будь сейчас Шэнь в своем настоящем обличье, он даже распустил бы хвост, чтобы покрасоваться перед мистером Малфоем. «Вот павлин», — протянул про себя Люциус — и растроганно вздохнул.