Никогда не снимай свою маску (джен)

пустя время он понял, что попросту прикипел к этой девчонке. Они оба поняли, что их характеры попросту за одну грань до яркого взрыва, поэтому негласно, не сговариваясь, почти что на ментальном уровне они решили не давить друг на друга. Обходить острые углы неотполированных слабостей, которые могли вылиться в крупный скандал с мордобоем и остро колющими и режущими предметами. Причём с одной стороны. Как ни странно, при всём этом, Сильвейн оказалась умнее, чем он думал изначально, и, конечно же, к своей радости. По сути, он так и не понял, какого шушу, сакриер за ним увязалась, и более того принимала правила его игры (хотя вела себя, будто это не так, и она вообще бунтарка), но Эймерик был не против. Возможно, как он думал, это было неоправданное чувство вины за тот инцидент в Бракмаре. Или она была попросту так одинока, что могла бы пойти куда угодно даже за самой неприятной личностью, лишь бы не оставаться потерянной и брошенной всеми девчонкой.

Вот она идёт, ее хвостики смешно подпрыгивают в такт, будто бы проблемы Мира и подмены понятия «ожидания-реальность» её совершенно не касаются. Вот она поворачивается и с немым вопросом: «Чего уставился?» и показывает ему язык, припоминая то, как Эймерик продолжительно гремел ночью, и отчего та совершенно не выспалась. Юноша, считавший себя сформировавшейся взрослой личностью, совершенно по-детски просто мстил под покровом сумерек; перебирая припасы под видом того, что он что-то забыл; с нескончаемым наслаждением разыгрывая невинного гоббальчика под злобные сакриерские звуки. Ещё никогда так их зоны комфорта не было весело выходить. Настолько, что он даже забывал про вечное бормотание в голове о том, что надо кому-то отомстить, разорвать и нескончаемый голод. Чувство вины всё ещё его тяготило, тянув камнем ко дну, а кошмары не собирались покидать его сознание, но постепенно тот просто привык к садистским мыслям в голове. Привык как к сварливому родственнику, думая о том, что неподготовленного человека такая родня давно бы свела с ума.

Эймерик ловит себя на мысли, что был бы совсем не против если бы её нежные руки зарылись в его волосы, которые та любя окрестила «гнездом для кробака» всучив юноше какой-то остро пахнущий шампунь. Аромат был настолько неописуем, что тому не с чем было это сравнить. Даже не против, если бы она гладила его лицо, где находились достаточно заметные синяки, приговаривая о том, что сегодня он особенно плох, чудом не задевая острым ногтем глаза. Не против, если бы её руки поглаживали его торс, нежно касаясь его подушечками пальцев, мягко перебинтовывая очередное ранение. Сильвейн принимала каждую его рану на свой счёт, считая себя обязанной его выходить. Долбанутая сакриерская психология аля; «сакриер должен страдать за каждую пролитую чужую каплю крови» ставила его в недоумение. Это тебе не «стирай маски после употребления» от достопочтенного Садида. Эймерик каждый раз думал, что некоторым Богам следовало в свое время посетить штат местного психотерапевта, если те вообще существовали в Инглориуме. Хотя, их попросту могло бы и не остаться, судя по тому, что Фека сделала с художником из Инкарнама, то Боги очень болезненно воспринимали не то что критику, а простые советы. И так, он снова утонул в океане сознания, потеряв изначальную мысль… И ведь девку не оттолкнёшь, потому что можешь нарваться на очередной конфликт восприятий, а мази были весьма действенными, намного действеннее, чем в его деревне. «Умеешь причинять боль — умей и лечить», — видимо это объясняло эти многочисленные лекарства на все случаи жизни. Очередное успокоение совести. Приходилось глотать эту юношескую гордость и «терпеть» ухаживания с недовольной миной на лице, а то мало ещё что подумает.

А о том куда могли спуститься руки ниже торса Эймерик и думать не хотел, ввиду, кхм, очевидных реакций молодого организма. Нет, он никогда не был импотентом, как заверяли многие из его окружения (тот к своему великому похуизму оставался девственником, что было не свойственно местному взбалмошному народу в таком возрасте), но то что его не привлекали здешние девушки в этом плане — возможно, он сам не раз задумывался об этом. Эймерик считал, что это нормально, ведь его судьба была и так предначертана и людским радостями казалось там места и нет, но оказалось всё проще— у него просто девчонки, которая сводит с ума, никогда не было. В мыслях сразу же промелькнула солнечная Адэн и эта та тема, которую он не хотел поднимать и старался всеми силами избегать, зная что это неправильно. Он бежал от проблем, ненавидя себя за это. Она была ему, как младшая сестрёнка, не дающая совсем изолироваться от этого мира, с безуспешными попытками пытаясь показать тому, что социум не так плох. Чувство вины резко заставило сжать кулаки так, что ногти впились в ладони, причиняя острую боль.В глубине души, Эймерик надеялся, что она найдет своё счастье и без него. «Яркое солнце» утонуло бы в мрачном болоте, вскоре потухнув как свеча. Это всё ради её же блага. По крайней мере, тот день изо дня убеждал себя в этом.

Ненароком, он вспомнил слухи ходившие о бракмарских женщинах, которые упорно не хотели выходить из головы, когда он замечал на лоскутной юбке куски Бракмарского флага, рисуя картины не совсем этического характера. А так же те самые журналы, которые шли по рукам у всего мужского населения (и ведь не противно было). Эймерику довелось краем глаза увидеть «запретный плод», чтобы понять очевидные вещи, но то что девушки были горячи — он не спорил. Слава Богам Сильвейн мысли читать не умела, особенно те, где Эймерик думал, что та намного симпатичнее всех девушек из того журнала чуть ли не всех вместе взятых.

Со стороны казалось, что Сильвейн побоку на эти копания в чувствах и то что о ней думают, но это утверждение на проверку оказалось ошибочным, в тот момент когда девушка ясно дала понять, что слова могут задевать, попутно разложив по косточкам его философию и то, на каком фаллическом органе она это всё вертела. С этого момента он прекратил относиться к ней по-менторски снисходительно, став более настороженным, но неосознанно проникаясь уважением, даже соглашаюсь на уступки, прекращая гнуть свою линию. Та же в свою очередь пыталась отвечать тем же.

В один вечер он решился ей рассказать, что с ним произошло и почему тот странствует с бешеным темпом, истерически расписывая карту в разнообразных пометках. Ожидал осуждения, тихого ухода, или смачных пиздюлей, ведь тот подставлял её жизнь под угрозу. Та смотрела же на него немигающим взглядом, со сведёнными нахмуренными бровями; при свете огня казалась куда старше чем на самом деле выглядела. В конце его рассказа она, немного подумав, хлопнула того по плечу и, натянув улыбку, сказала что-то вроде: «Ну, раз мы сейчас влипли в общее дерьмо оба, то и выбираться нам вдвоём; бросить тебя не могу, уж больно ты зверушка интересная». Он опять забыл, что у сакриеров шарики за ролики в плане травм и увечий. Болевые искусства во всей красе. Стыдно признаться, что укрепление самоконтроль и его ежедневная медитация — не результат его сильной воли, а какой-то девчонки. Эймерик думал, что он куда независимей. Сколько раз за это время его Мир перевернулся с ног на голову?

Он не раз читал сказки о великой любви значимых людей, чьи истории находились в «Мифах и легендах», но всегда находил их сопливыми, а финал по классике всегда был трагичен: то уход, то Хаос Огреста, то смерть семьи от поехавшего соперника, то невозможность быть вместе из-за проклятия, то предательские скалы. Вот, только Персидали оказались обласканы судьбой, да и то наполовину, ведь Иоп не единожды помирал во имя этого светлого чувства. Создавалось впечатление, что влюбляться в этом Мире опасное дело, подвластное только отчаянным героям. Считал ли тот себя таковым — над этим он не думал; проблем и так хватало. И, честно говоря, он не был готов не то, что признаться в своих чувствах, и уж не то чтобы мечтать о дереве и доме с кучей детей. Не время. Это все происходило так не вовремя, так неправильно и одновременно волнительно. По крайней мере он узнал, что не совсем безнадежен; не глупая марионетка отца, взращенная для механических функций управления. И на печальный финал в будущем надеяться он не хотел.

* * *

Если бы Сильвейн спросили о том, нравился ли ей кто-либо, та лишь бы фыркнула или по-злобному рассмеялась тому, кто посмел задать этот вопрос, в лицо. «Окстись, какие чувства, мне всего шестнадцать!» — так примерно она бы и ответила, да и к тому же, сомневалась, что ещё через шестнадцать лет ответ изменится. Изменится только цифра и ничего сверх этого. «Отношения — полная фигня», — думает она, скребя ногтями по напильнику, в попытке отвлечься от непривычных мыслей в голове, вспоминая ту назойливую слащавую парочку и то, как она её раздражала в этот вечер. Все эти сюси-пуси, поцелуи в каждом тёмном углу, куда хотела пристроиться Сильвейн в надежде спастись от суеты, «котик-цветочек» вызывали лютое раздражение, и, судя по всему, оно было очень хорошо заметно, что доставало кое-кому бесчисленное удовольствие.

— Что? — та скалит зубы, резко сжимая напильник в руке, — Думаешь, что перебешусь, подростковый максимализм и бла-бла-бла?

— Нет, никогда не видел, чтоб ногти точили о напильник, — усмехнулся Эймерик, наклоняя голову набок, — Хотя, забавно, что ты обо мне так подумала

Сильвейн лишь фыркнула, сдувая с инструмента и одежды остатки ногтей.

— Ну же, я жду очередных поучений, — она приземляется прямо на пенёк, подпирая руками щёки, хитро сощурив глаза.

— Мне нечего сказать человеку с уже разбитым сердцем², — пожал плечами тот, даже не удосужившись посмотреть ей в глаза.

Это был удар ниже пояса. Пусть думает, что хочет, зачем оправдываться перед практически чужим человеком, которого она использует для личной выгоды? Но инстинктивно она чуток прикрыла накидкой то злосчастное сердце. Сильвейн которая не любила выворачивать душу, треснутое тату всегда воспринимала, как слабость. Сколько раз за жизнь людям могут разбивать сердце? Да неисчислимое количество раз! И только сакриеры удостоились этого клейма напоказ, как бы намекая, что ты чувствительная плакса с тонкой душевной организацией. Хотя, вспоминая излишнюю эмоциональность Богини, невольно задумываешься о том, что такой слезливый символ у неё может быть вполне в почёте.

— Спасибо за твою заботу о моем ментальном состоянии, но к твоему сведению, большинство сакриеров уже рождается с треснутыми тату, — это было только отчасти правдой с огромным преувеличением, но ему-то откуда знать?

А, кстати, где он?

А Эймерик уже находился на высокой ветке дерева, растянувшись во весь рост, судя по всему гипнотизируя облака немигающими глазами, показывая насколько ему интересен этот разговор. Во славу Богини, лучший собеседник. Сильвейн лишь фыркнула. Конечно же, он не слушал, ведь тот воспринимал её исключительно как маленькую девочку, которую надо поучать, оберегать от «плохих дядек» и затыкать вовремя рот. Только, дубоголовый забывает, что Сильвейн жила в Бракмаре с раннего подросткового возраста и нянька уже ей не требуется. Опыт самостоятельного проживания научил её тому что всё в этом мире достаётся кровью и потом, а так же не полагаться ни на кого, поэтому эта так называемая «забота» была в тягость, будто сковывая в кандалы. Нет, кандалы в теории могли бы быть приятны, да и даже не в теории. То, как они натирают нежную кожу

на запястье приносит ни с чем несравнимое удовольствие, но это не тот случай. Может именно поэтому она так огрызалась на малейшие акты доброты брезгливо называя это «подачками», вызывая легкий ступор у тех, кто просто помог ей придержать дверь. А Эймерик… А что он? У него на лице и кровинки не увидишь, смотришь на него и думаешь, что всю радость из него высосали, либо это маска такая пугающая. Хотя, учитывая то, что он сам вырезал её из случайной деревяшки склоняло Сильвейн в сторону первой версии. В любом случае, он не реагировал на эти «вспышки самостоятельности», чем злил ту ещё больше. Нередко затылком она чувствовала его пронзительный взгляд, так что кровь стыла в жилах, но старалась не придавать этому значение. Пока он её в лесу не закопал и в море не утопил — всё же хорошо, да? Да и вроде не видел в ней бесплатный эскорт любви, как подверженные стереотипам жители.

Вскоре Сильвейн узнала, что он происходил из какого-то знатного и влиятельного рода. Голубая кровь, значится? Он бросил это как-то невзначай, как обычно, не вдаваясь в детали, но этого ей хватило, чтобы собрать общий пазл. Выяснилось, что, неразумными людишками он видел не только её, а в принципе всех вокруг. Пара отрезвительных пиздюлей приведёт того в чувство, а до тех пор сакриер просто перестала обращать внимание на его закидоны, принимая занудство как своеобразные советы, которые нередко оказывались действенными.Об этом она ему конечно же не скажет, а то надумает ещё чего.

Почему она пошла вместе с ним? Сильвейн, честно говоря, не думала об этом. Думать и копаться в себе — удел вечно себя жалеющих личностей, которые ищут оправданий постоянным неудачам, цепляясь за прошлое, пытаясь спасти своё эго в мире иллюзий. Она же смотрела только вперёд, не заботясь о вчерашнем дне. Она ненавидела Бракмар всей душой, но не жалела ни о чём, ведь это был по-своему уникальный опыт. Опыт, который закалил её и сделал той, кем она сейчас является. Она любила родителей, но и не сожалела о том, что они скончались. Каждому отведено своё время, своё количество песка в часах Кселора. Заставлять оставаться кого-то тут ради неё — сплошной эгоизм, ведь свою судьбу ты строишь сам и только ты решаешь, как её прожить. Нагрубить в ответ — да, пожалуйста, вы в этом огромном измерении вероятно больше не пересечётесь, так зачем нужны фальшивые любезности сквозь зубы?

А на сегодняшний день — она хочет веселиться на полную катушку, не задумываясь о постапокалипсисе³, войне, и прочей разрухе. Это обычные мелочи жизни не достойные её внимания, и пусть с этим разбираются причастные к этому народы и нации. Она живая и скрывает этого.

И она совсем не против помочь случайному прохожему, оказавшемуся в трудном положении.Но, в те редкие моменты, когда «прохожий» действительно искренне улыбался, ей внезапно не хотелось идти вперёд столь поспешно. Иногда можно и притормозить, смакуя весь спектр чувств, возникших за сегодняшний день, хотя бы этим тёплым вечером.