Понедельник, 15.00 (джен)

— Здравствуй, Адриан… — медленно произносит Габриэль Агрест.

Глядя ему прямо в глаза, Адриан механически кивает.

Между ними повисает напряженное молчание, и Адриан чувствует, как атмосфера становится тяжелее с каждой секундой. Воздух кажется ему взяким, почти липким. Он душит, сдавливает горло, вызывает желание уйти отсюда, чтобы снова начать дышать.

Борясь с рефлекторным движением провести ладонью по горлу, Адриан с трудом сглатывает. Он должен что-нибудь сказать. Быстро. Найти любую тему для разговора, которая позволила бы ему разбить молчание, скручивающее его нервы.

Адриан оглядывается. За исключением официанта и охранника, поставленного сторожить самого известного бывшего злодея, они с отцом в зале совершенно одни.

— Маловато здесь людей, — замечает Адриан, надеясь, что его тон звучит равнодушно.

Возможно, это лишь глупое проявление гордости, но он отказывается показывать отцу, до какой степени их встреча заставляет его нервничать.

— Я позволил себе забронировать всё заведение, — тут же отвечает Габриэль. — Мне не хотелось, чтобы нас беспокоили. Ты ведь понимаешь, что я не слишком популярен, и обычно избегаю появлений на публике.

К своей величайшей растерянности, Адриан чувствует, как щеки слегка теплеют. Отец не высказал ни одного ясно выраженного упрека, но то, что ему сделали замечание, вызывает ощущение, будто он снова стал ребенком, пойманным на провинности.

Внезапно осознав, что сжал кулаки, Адриан глубоко вдыхает, медленно разжимает руки, поводит плечами в попытке снять напряжение, которое сводит его мышцы.

Он больше не подросток, парализованный страхом разочаровать отца.

Он больше не молодой человек в бегах, каким был раньше.

Он должен сохранять контроль над эмоциями.

— Не думал, что вы так рано выйдете из тюрьмы, — не подумав, заявляет он.

Габриэль Агрест бросает на него резкий взгляд, и Адриан внутренне морщится. Он здесь, чтобы попробовать привести свою жизнь в порядок. Чтобы попытаться идти вперед, чтобы попытаться понять.

Не для того, чтобы поссориться с отцом в первую же минуту.

— У меня великолепные адвокаты и еще лучшие связи, — не дрогнув, отвечает отец. — Они способны творить чудеса — даже для оказавшихся в моем… положении. Они смогли сделать так, чтобы я отбывал остаток наказания в относительной свободе. Я не должен покидать строго охраняемого здания, — продолжает он слишком равнодушным на вкус Адриана тоном. — Но, по крайней мере, это дает мне больше удобств, чем до сих пор, и мои адвокаты даже сумели договориться, чтобы я мог иногда выходить.

— Я не предполагал, что такое возможно после всего, что произошло, — осторожно отвечает Адриан, вопросительно глянув на отца.

— У меня больше нет могущества, Адриан, — нравоучительным тоном возражает Габриэль. — Я отдал свой Камень Чудес. Он позволял мне становиться Бражником. Теперь я совершенно безобиден.

При упоминании волшебного украшения, которое причинило ему столько вреда, Адриан резко бледнеет. С бешено колотящимся сердцем, он инстинктивно вцепляется в край стола и смотрит отцу в глаза.

— Почему? — спрашивает он, не давая себе времени поразмыслить. — Почему вы это делали?

Габриэль тут же застывает. Он обращает на сына пронзительный взгляд, защитным жестом сложив руки на груди и сжав губы. И явно не слишком стремится отвечать.

Замкнутое выражение на лице отца посылает неприятную дрожь по позвоночнику Адриана. Оно слишком ярко напоминает ему о провальных попытках общения, сопровождавших всю его юность, о мучительных отказах, которые он постоянно получал.

Возможно, ему не стоило так рано приступать к столь чувствительной теме.

Возможно, вначале стоило поговорить о Натали, о предприятии отца, о телефонных звонках, о жизни Адриана в Штатах. О чем угодно, что могло бы позволить осторожно укрепить связь между ними, прежде чем обсуждать события, которые разрушили их семью.

Несомненно, было бы разумнее сначала возобновить отношения с отцом, а потом уже искать ответы. Конечно, тогда он был бы более расположен говорить.

Но теперь, когда дело уже сделано, Адриан отказывается возвращаться назад. У него ощущение, будто он стоит на краю пропасти и может только шагнуть вперед, молясь выжить при падении. Но тем хуже.

— Почему? — на выдохе повторяет он.

— Адриан… — наконец, вздыхает Габриэль, мягко покачав головой. — Это… Это долгая история. Не знаю, можешь ли ты…

— У меня есть право знать, — тут же восклицает Адриан. — Я заслуживаю знать! Меня это тоже касается!

Испустив усталый вздох, Габриэль откидывается на спинку стула. Сжимает переносицу, открывает рот, словно собирается заговорить, а потом в последнюю секунду передумывает.

С пересохшим горлом Адриан не отрывает взгляда от его губ.

Пока он не встретился с отцом, он не был уверен, что хочет знать причины, которые побудили его так поступать. Он даже не знал, чего ждет от этого человека, который так его разочаровал и столкнул его жизнь в мрачнейший кошмар.

Но отныне Адриану необходимо знать. Предательство отца и то, как сам он бросил Ледибаг, оставили в его сердце открытую рану. Если он хочет суметь окончательно перевернуть страницу этого болезненного момента в прошлом, если он хочет, наконец, исцелиться, ему надо двигаться вперед. Встретиться лицом к лицу со своими неудачами. Противостоять своим страхам. Вскрыть старые раны, чтобы лучше их очистить.

Адриан потерял Ледибаг. Оставил Плагга. Отказался от всего, что прежде заставляло его чувствовать себя живым. От его героического прошлого остался лишь бывший враг и вопросы без ответов.

Его исцеление должно начаться с отца.

Он должен знать.

И, возможно, тогда он сможет, наконец, обрести покой.

— Отец, — умоляюще настаивает Адриан. — Пожалуйста…

Не отрывая взгляда от лица отца, он инстинктивно наклоняется вперед.

И перед отчаянной просьбой сына Габриэль впервые позволяет проявиться эмоциям. Его великолепное равнодушие дает трещину, уступает выражению, в котором стыд и усталость спорят с глубоким горем. Его челюсть сжимается, а рот кривится в странной усмешке.

— Это… — начинает он напряженным голосом, а потом снова прерывается.

Он закрывает глаза и проводит по лицу длинными тонкими пальцами, прежде чем медленно поднять веки.

— Ты дорог мне, Адриан, — произносит он, тщательно проговаривая каждое слово, словно они так тяжелы, что их почти невозможно произнести. — Полагаю, тебе будет сложно мне поверить, — продолжает он при виде ошарашенного лица сына, — но ты правда мне дорог. Однако я не слишком умею общаться с людьми. Никогда не умел.

Это внезапное признание будто ударяет Адриана в лицо. Хоть Натали и говорила ему о чувствах отца, он до сих пор с трудом в это верил.

И, честно говоря, даже услышав эти слова из уст отца, он по-прежнему с трудом осознает, что слух его не обманывает.

— Я полагаюсь на логику, а не на эмоции. Я не люблю говорить о том, что чувствую, я не умею ставить себя на место других, — продолжает Габриэль и после небольшой паузы добавляет: — В противоположность твоей матери.

Не обращая внимания на вырвавшееся у Адриана тихое восклицание, Габриэль продолжает свой рассказ.

— Она была совсем другой, — говорит он, машинально поправляя очки. — Она была пылкой, чувствительной… Всегда слушала сердце, что бы ни происходило, — вздыхает он с ностальгической улыбкой. — Я никогда не встречал никого с такой… такой эмпатией. Она искренне старалась понять других, общаться с ними. Она была всем, чем не был я.

Уставившись вдаль, Габриэль, похоже, погружается в собственный мир. В его голосе столько нежности, столько любви и в то же время столько горя, что сердце Адриана сжимается.

Вдруг осознав, что потерялся в мыслях, Габриэль встряхивает головой.

— Мы идеально дополняли друг друга, — продолжает он, слегка кашлянув. — С ней я знал, что возможно всё. А потом она… Она умерла.

Габриэль на мгновение прерывается и испускает тяжелый вздох.

— Она умерла. И в одночасье я остался с тобой один, — заключает он, устремляя на сына пронзительный взгляд.

Адриан парализован волнением, и ему кажется, будто он задыхается.

Он инстинктивно прижимает ладонь к груди, молча умоляя легкие не подвести его. Он чувствует, как под пальцами тяжело колотится сердце. Будто дурманящие часы. Будто молот, который ударяет по ребрам, чей тяжелый звук отдается во всем его существе.

— Я оказался один с нашим мальчиком, — неуверенно продолжает Габриэль. — И это было… пугающе. Я не знал… Я должен был вырастить тебя, защитить, сделать так, чтобы с тобой ничего не случилось, и я… Я не знал…

Голос Габриэля дрожит, потом прерывается, не в состоянии выдерживать волнение, тлеющее в каждом слове.

— Я хотел лучшего для тебя, — на выдохе признается он, теперь избегая взгляда сына. — Я хотел быть сильным. Я хотел помочь тебе справиться с исчезновением матери, но… Я не чувствовал себя способным выполнить всё в одиночестве… Я ЗНАЛ, что не смогу. Она всегда была рядом со мной, а теперь я остался один. Это… Я никогда не боялся вызовов, но впервые в жизни я был уверен, что не смогу оказаться на высоте. Как я мог заменить ее? — продолжает он, наконец, подняв взгляд на Адриана. — Она была такой необыкновенной…

Адриан пораженно разглядывает отца, не в силах произнести ни слова, потрясенный столь редким признанием в слабости. Он едва узнает этого человека, обычно такого спокойного, всегда владеющего собой, который сейчас открывает перед ним сердце.

— Когда она… Когда она покинула нас, я видел, как ты страдал из-за этого, — продолжает Габриэль со странно блестящим взглядом. — Как тебе не хватало ее, как ты всё отдал бы, чтобы она вернулась. Это разбивало мне сердце. Но я не знал, что делать. Я… Я никогда не знал, как помогать людям. Я видел, как ты страдаешь, и ничего не мог сделать, — восклицает он с душераздирающим отчаянием. — Я только знал, что никогда не смогу вернуть тебе улыбку. В отличие от нее.

Вцепившись в стол, как отчаянно хватаются за спасательный круг, Габриэль на мгновение закрывает глаза.

— Я… Я никогда не смог бы заменить твою мать, — едва слышно шепчет он. — И… Я не знал как… У тебя во всем мире остался только я, и я не знал, как справиться одному. Я ЗНАЛ, что не справлюсь один. Тогда… Она должна была вернуться. Ради твоего блага. Это было единственным решением.

Мертвенно бледный Адриан откидывается на спинку стула. В его сознании начинает формироваться ужасная догадка. Настолько приводящая в расстройство мысль, что его воображение от ужаса бунтует.

Невозможно.

Это невозможно.

Отец ведь не пытался…

— Я долго искал, — говорит Габриэль, не обращая внимания на отчаяние, в которое его слова погружают единственного сына. — Я раскрыл тайны, невообразимые вещи… Если бы ты знал, какие двери могут открыть деньги… — добавляет он с горьким смешком. — Потом однажды я услышал о Камнях Чудес, — сообщает он, значительно понизив голос. — О волшебных камнях, которые обладают непревзойденной силой, способных дать их владельцу громадную власть. Я смог найти камень Мотылька, но мне нужны были камни Черного Кота и Ледибаг. Только они были достаточно могущественны, чтобы… чтобы вернуть твою мать, — заключает он едва слышным шепотом.

— Значит, вот в чем дело, — с трудом выговаривает Адриан, едва смея верить. — Вы хотели… вернуть ее из мира мертвых?

— Именно… — соглашается Габриэль, коротко кивнув.

С внезапным приступом тошноты Адриан проводит по лицу дрожащей рукой.

— Но это… это… Это безумие… — с ужасом шепчет он.

Он так потрясен, что его охватывает головокружение. Мир вокруг вертится, качается, усиливая ощущение тошноты, выворачивающее желудок.

Возможно, отец думал, что может поиграть в некроманта, но как бывший герой Адриан слишком хорошо знает границы возможностей Камней Чудес. Мастер Фу не раз предупреждал своих протеже об опасности, которой подвергнется всё человечество, если их камни попадут в плохие руки.

Играть с душами умерших. Пытаться вырвать усопших из вечного покоя. Такое извращенное использование Камней Чудес вызовет лишь несчастье и отчаяние. Одна только мысль, что его любимая мать могла быть примешана к самой извращенной магии, вызывает у Адриана отвращение.

— Я хотел лишь твоего счастья, — восклицает отец, вырывая его из мыслей. — Я сделал это ради тебя!

— Я был бы счастлив, если бы вы уделили мне хоть минутку внимания вместо того, чтобы обращаться со мной как с одним из ваших служащих, — возражает Адриан, резко вскидывая голову.

Габриэль отшатывается так, словно ему дали пощечину.

— Вы не представляете, насколько тяжелыми были для меня эти последние годы, — продолжает Адриан голосом, дрожащим от ярости и ужаса. — Я говорю не только о… Обо всем этом безумии вокруг Бражника. Я говорю о вас. Я хотел просто отца. Отца, который, когда я прихожу из школы, слушает мои рассказы о том, как я провел день; отца, который завтракает со мной утром; отца, который говорит мне, что гордится мной, когда я получаю хорошие оценки… Отца, который был бы рядом, — взволнованно заключает Адриан. — Отца, который любит меня.

Побледнев, Габриэль наклоняется к нему.

— Ты… Ты дорог мне Адриан, — выдыхает он. — Правда. Уверяю тебя. Но я был убежден, что вернуть ее — единственный способ вновь сделать тебя счастливым.

Адриан чувствует, что его сейчас стошнит. Ему кажется, будто череп сейчас расколется напополам, что сердце взорвется, что легкие так горят, что дыхание неосознанно учащается.

Если, придя в кафе, он находил атмосферу давящей, это была ерунда по сравнению с тем, что он чувствует сейчас. Воздух тяжелый, подавляющий. Он прилипает, как вторая кожа, вызывая неприятное ощущение удушья, и у Адриана напряжен каждый нерв.

Он чувствует, как по спине стекает струйка ледяного пота, с бесконечной медлительностью следуя линии позвоночника. Всё тело дрожит, молчаливо умоляя его положить конец этой пытке и как можно скорее уйти отсюда. Инстинкт вопит ему положить конец этому разговору. Заставить двигаться сведенные потрясением мышцы, подняться и покинуть помещение.

Он должен уйти.

Он должен уйти немедленно.

Бежать. Далеко. Как можно быстрее.

Быстрее, быстрее, пока его глупый мозг не закоротил мысли, не заставил его задавать вопросы, на которые он не хочет знать ответы и…

— Как далеко вы готовы были зайти, чтобы завладеть Камнями Чудес Черного Кота и Ледибаг? — слышит он себя, задающего вопрос.

Собственный голос странно звучит в ушах — настолько странно, что он усомнился бы, что произнес эти слова, если бы отец не устремил на него потрясенный взгляд.

Лицо Габриэля Агреста замыкается. Челюсть напрягается, а в глазах внезапно вспыхивает решительный свет. И, наконец, будто целую вечность спустя, он открывает рот.

— Я готов был сделать всё, что мне казалось лучшим для тебя, — безапелляционно заявляет он.

Адриана охватывает головокружение. Глухой шум заполняет уши, а края поля зрения заволакивает чернотой.

Он резко встает, едва не опрокинув стул.

— Я должен идти, — поспешно произносит Адриан.

Не обращая внимания на удивленное восклицание отца, он быстро удаляется. Его преследует единственная мысль, горящая в голове, словно раскаленное клеймо.

Бежать.

Быстро и далеко.