За океаном и ближе (джен)

Персивалю Грейвзу,

Нью-Йорк, США.

4 марта 1908

Ловийса, Финляндия.

Милостивый государь,

напрасно вы полагаете, что я с самого начала думаю о людях лучше, чем они есть на самом деле, напротив, я давно отучился от этой пагубной привычки и предполагаю, скорее, худшее. К слову сказать, с удивительным постоянством люди оправдывают мои ожидания. Самое же неприятное в том, что сами о себе они мнения совершенно иного, случается им и называть себя храбрецами, когда они таковыми не являются.

Что до меня, то я не обольщаюсь насчёт того, что готов перевернуть миропорядок сию минуту, но однако я не собираюсь сдаваться и перед первым же препятствием, которое встретилось мне на пути.

Как велико искушение воскликнуть, что всё дело в людях, магах и магглах, и, освобождённый от рода человеческого, мир был бы гораздо лучше, однако я не стану поддаваться этой слабости, ведь тогда мне некем стало бы управлять, да и потом, с людьми гораздо интереснее, даже если они причиняют множество хлопот, обуреваемые своими мелкими страстишками.

Однако далее я вынужден потребовать от вас объяснений. О каком идеализме идёт речь? "Идеализм" подразумевает несбыточность планов и чаяний, известное прожектёрство, но я не погряз в мечтах, хотя одна из них и владеет моими мыслями всегда. Я намерен не просто прикрываться красивыми словами, а предпринимать действия, и даже уже предпринимаю. Я намерен стать таким лидером, за которым пойдут люди, я намерен вывести волшебников из тьмы к свету. Считая вас достаточно умным и искушённым собеседником, я предложил вам присоединиться ко мне и не отказываюсь от своих слов.

Каким именно образом я намерен сосредоточить власть в руках волшебников, я уже рассказал вам, пусть и в самых общих чертах. Человеком движут низменные страсти, и в то время как одних я считаю своим долгом от них пробудить, других я собираюсь погрузить в них ещё глубже. За время своей сознательной жизни я уяснил себе, что страстей таких существует несколько: это страх, алчность и похоть. Впрочем, вы можете взять маггловские религиозные тексты — там о них неплохо написано, и мой краткий список — это далеко не весь перечень страстей. Итак, на кого не подействует искушение похотью и алчностью, на тех подействует страх, а если найдутся такие бесстрашные, кто будет противостоять мне и против страха за себя и своих близких, умрёт или будет навеки заточён в тюрьму. Ибо я полагаю, что благо — заметьте, я говорю "благо", а не "добро" — это то, что доступно пониманию лишь некоторых, а так как многие не видят дальше собственного носа, их стоит подтолкнуть в нужном направлении. Однако вы напрасно беспокоитесь, я не намерен злоупотреблять своим положением, так как безвинные страдания живого существа не доставляют мне никакого удовольствия, даже если их необходимость продиктована какими-то высокими целями. Признаться, мне это даже неприятно, мало что может вызвать большую брезгливость, чем вид корчащегося от ужаса человека.

Что до управления той структурой, в которую я превращу разрозненные нынче государственные структуры, то я намерен окружить себя настолько умными и талантливыми людьми, насколько это возможно, с тем, чтобы они со всем тщанием помогали мне управлять объединённым государством.

Последние пятьдесят лет в воздухе витает необходимость перемен, которую чувствуют даже магглы, и я могу предоставить им эту возможность, главное, опять-таки, правильно сыграть на их страстях. Признаться, я с интересом прочёл работу Ф. Энгельса и К. Маркса "Манифест Коммунистической партии". Разумеется, многое на взгляд волшебника в этом небольшом труде — полная чушь, но есть там и здравое зерно. Советую приобщиться хотя бы к переводу, который, если не ошибаюсь, был сделан Говардом Мортоном в середине прошлого века.

Очень забавно было читать "Манифест", последовательно заменяя слово "буржуазия" на "маги", а "пролетариат" на "магглы"; не слишком забавно — если наоборот. Итак, если я что и вынес из своего беспорядочного чтения маггловских книг (работу под названием "Капитал. Критика политической экономии", признаюсь, не одолел вовсе — слишком скучно, как по мне), так это то, что перемены не за горами, и существующий у магглов капитализм только стирает границы. Разве не это же я хочу сделать? Ведь в империи границ не бывает вовсе.

Но неужели вы говорите о том, чтобы в целях предотвращения возможных конфликтов лишить собственности совершенно всех? Если постараться, я мог бы это сделать, но ведь то, что принадлежит всем, не принадлежит в то же время никому и потому приходит в запустение. Более того, вполне возможны конфликты из-за права на временное пользование, а это значит, что у проблемы должно быть какое-то совершенно иное, радикальное решение. Ведь алчность, которую я намерен использовать, чтобы поработить магглов, может обернуться против волшебников. Кто знает, как они поведут себя, обнаружив, что в их власти огромные территории, заводы, здания, предметы национального достояния и прочее? Больше всего мне не хотелось бы разнимать грызню между своими же, в то время как оставленные без присмотра магглы изобретали бы против нас новое оружие.

А вы в конце вашего письма опять возвращаетесь к тому, что всё дело не столько в магглах, сколько в волшебниках. Но тут уже я волен спросить: а что бы вы сделали с умами тех, кто мешает восстановлению справедливости и построению верного общественного строя? Неужели вы считаете допустимым переделать умы взрослых магов, уже сформировавших своё отношение к миру и которые будут сопротивляться изменению порядков? Пока оставим в стороне крайние меры, но неужели вы скажете, что единственный вариант — заняться воспитанием своих сторонников с малолетства? Это было бы забавно, но увы, никогда не видел себя в роли учителя.

Итак, насколько я вижу, мы столкнулись с некоторыми проблемами, но если вашей целью и было очертить круг проблем, то считайте, мы их очертили.

С нетерпением жду ваших соображений по этому поводу.

С уважением,

Геллерт Гриндевальд.

Геллерту Гриндевальду,

Ловийса, Финляндия.

19 июня 1908

Нью-Йорк, США.

Милостивый государь,

Я вполне разделяю ваши опасения, поскольку и мне доводилось не раз встречать людей, чьи представления о себе разительно отличались от реальности. Однако и у них, как оказалось, было чему поучиться: именно эти знакомства и привели меня к мысли о том, что опровергать предубеждения собеседника следует не речами, но деяниями… но прежде всего нужно взвешенно рассудить, а стоит ли тот подобных усилий.

Ваши амбиции, безусловно, внушают уважение, как и ваша уверенность в себе, однако я осмелюсь все же призвать вас к осторожности. История — как магическая, так и немажеская — знает немало примеров того, как вожди, поднимавшие в бой армии и сокрушавшие государства, в конечном итоге оказывались не более чем знаменем и ширмой для своих столь же талантливых, но более рациональных соратников. Признаться, я испытал бы некоторое сожаление, увидев в подобном положении и вас.

Полагаю своим долгом поблагодарить вас за предложение присоединиться к вам в труде над волнующими нас обоих проблемами. Как знаком вашего уважения и интереса я безмерно оным польщен; в ином же, более практическом отношении оно, увы, не имеет особого смысла.

Как вам известно, жизнь моей родины никогда не была проста и безмятежна. Ещё совсем недавно, менее двух веков назад, её жители, как обладавшие магическим даром, так и лишенные его, отстаивали свою независимость от метрополии и навязанных ею правил. У не-магов, если мне не изменяет память, это заняло около восьми лет; волшебники, конечно же, управились быстрее, но и им пришлось уплатить немалую цену за свою свободу. И отречься от неё ради призрачной возможности упростить решение вставших передо мной задач означало бы проявить неуважение к доблести и труду моих предков. Полагаю, вы понимаете, что я нахожу это совершенно неприемлемым.

Между тем, я действительно рад видеть, что вы обратили внимание на слабости и недостатки тех, кого нам предстоит направить на новый путь. Вы совершенно правы в том, что инструмент более легкий в применении трудно даже вообразить; однако позвольте все же напомнить вам о том, что порывы и стремления, которые принято причислять к категории благородных, способны послужить нашей цели ничуть не хуже. Более того, что при умелом использовании они могут показать себя средством даже более удобным, чем упомянутые вами страсти.

Искренне веря в то, что творит добро, человек становится способен на великие свершения и, столкнувшись с трудностями, проявляет стойкость куда большую, чем любой стяжатель или честолюбец. Вдобавок люди, ведомые благородными стремлениями, не теряют ни воли к действию, ни творческого взгляда на поставленную им задачу, как нередко случается с теми, кто парализован страхом или ослеплен алчностью. Единственным, что потребуется тогда от нас с вами — это убедить ихв том, что благородна и достойна служения именно наша цель.

Однако не следует забывать и о вероятностях не столь радужных. Человеку свойственно разочаровываться — но случись ему потерять веру в свою идею, и он немедля лишится изрядной доли своей прежней силы, а потому уже не будет представлять существенной угрозы для общего дела.

Я упоминал в прошлых своих письмах к вам о том, сколь тяжелым бременем ложится на магическое сообщество Америки закон Раппапорт. Совершенствуясь в искусстве камуфляжа — волшебники на улицах наших городов могут привлечь внимание разве что легкой эксцентричностью наряда, не особенно выделяясь из толпы, — маги вместе с тем совершенно не проявляют интереса к тому, что стоит за внешним благолепием окружающего их мира. Многие и вовсе не дают себе труда задумываться о его существовании, довольствуясь чужими речами — и не подозревая о том, насколько слепы избранные ими поводыри. Те же, в свою очередь, пренебрегают реальным положением дел, предпочитая говорить лишь то, что от них хотят услышать.

Печальней всего видеть то, какие именно призывы сейчас склоняют к себе слух магического сообщества. В последние несколько лет я пристально слежу за тем, кто именно возвышает голос в собраниях волшебников — и все они, как один, твердят об угрозе, о необходимости вести себя тихо, о том, что мы слабы и неспособны повернуть течение нашей истории к лучшему. Я тщусь понять, отчего эти речи столь приятны тем, в чьей власти сокрушать континенты и двигать горы, но не могу отрицать фактов: ораторов, убеждающих нас в нашем бессилии, слушают, и слушают с каждым годом все охотней.

Ваш интерес к проблеме делает вам честь, однако, искренне уважая проявленное вами терпение, я все же должен остеречь вас от слишком глубокого погружения в немажеские теории. С упомянутыми вами трудами я знаком и также нахожу, что в них есть здравое зерно; однако не-маги склонны ограничивать свои рассуждения материальным миром как единственно им доступным. Волшебнику не пристало совершать те же ошибки, сводя все закономерности жизни общества к вопросам владения той или иной собственностью.

Предупреждая ваши возможные вопросы, отмечу, что религиозные труды немаговских доктрин в большинстве своем впадают в иную крайность, и оттого столь же бесполезны. Увы, сударь, нам не приходится ждать готовых ответов на наши вопросы, мы должны будем сотворить их сами.

И, боюсь, нам никак не избежать необходимости найти решение и для проблемы воспитания грядущих поколений. Не рискну строить предположения о том, каковы ваши планы на дальнейшую жизнь; что же до меня самого, то я намерен жить долго и благополучно и собственными глазами увидеть, как внуки и правнуки моих ровесников будут ходить по улицам, приветствуемые с тем почтением, на которое имеют право благодаря своему магическому дару. А значит, уже сыновья и дочери упомянутых ровесников должны осознать истинное свое место в этом мире.

Задача эта, как вы, полагаю, понимаете не хуже меня, весьма непроста. Увы, я также обделен педагогическим даром и не имею к тому призвания… что, впрочем, означает лишь то, что нам следует найти способ не столь очевидный.

С теми же, кто успел повзрослеть и увериться в том, что постиг суть мироздания, потребуется говорить иначе. Я уверен, что многие из них и сами будут рады причаститься к строительству нового мира; кого-то можно будет убедить… но найдутся и те, кого придется просто поставить перед фактом, явно и неоспоримо продемонстрировав им, что не в их силах нам помешать. Кто-то сдастся быстрее, другие станут сопротивляться упорно и яростно, однако в конечном итоге все они вынуждены будут смириться с неизбежным.

Что же до способов достижения этих целей, то их ещё только предстоит избрать, и я искренне надеюсь, что вы соблаговолите разделить со мной ваши соображения по данным вопросам.

С уважением,

Персиваль Грейвз.

P.S. Позвольте полюбопытствовать, к какой же категории живущих вы причисляете себя, если, говоря о полном уничтожении магов и магглов, вы явно полагали остаться совершенно невредимым?

Персивалю Грейвзу,

Нью-Йорк, США.

12 октября 1908

Утрехт, Голландия.

Милостивый государь,

сперва письмо ваше вызвало во мне ярость, после чего мне понадобилось некоторое время на то, чтобы восстановить его из пепла. Итак, я отвечу вам так, как сочту нужным, и, возможно, это окончательно отвратит вас от меня и моих идей; этого я не знаю, но буду с вами откровенен.

Плевать мне на магов и ещё более — на магглов, всё это никчёмные людишки, одни одарённые более, другие менее, и пусть магглы тоже имеют свои таланты, они остаются никчёмными тварями. С ранних лет я познавал свои возможности и силы и нашёл наконец, что они безграничны, вот этим я отличаюсь и от тех, и от других, да что уж тут скрывать и от вас, мой любезный собеседник.

Более всего на свете я хочу вознестись на вершину и стоять там, обозревая подчинённые мне земли и народы, наслаждаясь своим могуществом, и мне всё равно, как вы это назовёте. Всё, что окружает меня, в моих глазах только инструмент к достижению цели. И ваш интерес, как бы ни был он мне приятен, являясь предвестником будущего поклонения, всего лишь свидетельствует о том, что я прав, и тешит моё самолюбие. Да, мне ещё только предстоит обрести полновесное могущество, однако всех своих секретов я вам раскрывать не стану.

Думайте обо мне что хотите, милостивый государь, но я сделаю то, что собираюсь сделать! Вы скажете, что я начитался маггловской низкопробной литературы из той, что они называют философией, хотя я бы скорее назвал это философией, облечённой в поэтическую форму (это вам не скучнейший "Капитал"), однако на философию и её создателя мне также плевать. Я взял то, что счёл нужным, как делаю всегда, и употребил на пользу для своего ума.

Вы спрашиваете, к какой категории ныне живущих я себя отношу? Так вот — ни к какой, я ставлю себя вне категорий, надо всеми, если вам будет так угодно, и если вы примете своё положение в шаге от вершины, то я обещаю вам все блага, какие только будут в моей власти. Видите, я всё ещё протягиваю вам руку, несмотря на то, что вы считаете этот жест формальным, несмотря на то, что вы сочтёте меня безумцем, как считали до этого почти все, с кем я имел несчастье поделиться своими мыслями.

Итак, я стою над категориями, при этом считаю нужным особо упомянуть, что не считаю себя ни тёмным, ни светлым магом, так как эти два понятия слиты для меня воедино и только в единстве того, что мы зовём тёмной и светлой магией, можно познать суть магии вообще. Да, тёмная магия якобы призвана причинить вред, но разве нельзя нанести вред простым Агуаменти и разве нельзя спасти жизнь с помощью запретного ритуала, за которое положено заключение в тюрьму?

Свобода — однозначно, да, это свобода, о которой вы говорите, только мы с вами толкуем её понятие. Я вижу её шире, вижу её безграничные возможности, и она влечёт меня.

Добрые намерения? Да, пусть будет так, вы подали мне мысль, которая способна мне послужить. Но всё же осмелюсь заметить, что это только те несчастные, которые станут орудием в моих руках, будут думать, что ими движут добрые намерения. На самом деле это всё та же алчность, стяжательство, честолюбие. Скажете, я неправ? Но увы, никогда не встречал совершенно бескорыстных людей. Всем что-то нужно, и в этом их слабость. Они говорят об истинной любви и воспевают её, но они корыстны по своей природе. "Будь таким, каким я хочу", — говорят они объекту своей страсти, и, если он не таков, разочаровываются. "Я буду таким, каким ты меня видишь, а ты за это плати мне своим вниманием, подарками, статусом, временем", — отвечает вторая сторона. О, как я смеялся, когда, наблюдая за этими зверюшками, понял, что они даже не осознают происходящего! Они живут как во сне, мистер Грейвз, этим всё и объясняется! Ваши затруднения насчёт соотечественников легко разрешимы. Просто примите тот факт, что они существуют в мире, отличном от нашего, хотя движутся, ведут осмысленные беседы и существуют в одном с нами пространстве. Их разум погребён под разрозненными обломками того, что они зовут традицией, того, что им вложили в головы их воспитатели, запретив думать и анализировать. Только некоторым суждено очнуться от этого сна и в ужасе оглядеться вокруг.

И, зная это, я думаю: а стоит ли будить остальных?

С уважением,

Геллерт Гриндевальд.