1+1=0, или Правило исключающего ИЛИ (джен)

То, что жизнь не удалась, я понял еще в тот злополучный день практики. А еще пришел к столь несвойственной для нынешней молодежи мысли, по крайней мере так утверждали интернетные стереотипы, о том, что мне пора съезжать из отчего дома.

Ну серьезно, вампирские глюки не оставляли меня уже три дня. Я устал опасливо шарахаться от мамы, уворачиваться от объятий бабушки и держаться подальше от отца. Хуже всего, что я сам не знал, чего бояться.

Накануне я добрый час провел в ванной, пытаясь выучиться выпускать клыки. Результата не достиг. Какие гримасы я ни корчил перед зеркалом, концентрируясь и представляя вкус крови, зубы к подобным упражнениям оставались равнодушны.

В результате у меня, как у тех девок из любовных романов, которыми любила зачитываться моя двоюродная сестрица, вроде и свербело, вроде и желалось чего-то, но чего именно, было совершенно непонятно. Технологию процесса я все еще представлял слабо.

Домашние поглядывали уже слегка настороженно, но, видно, списывали мою легкую ненормальность на недавнюю сессию. Однако бабушка уже явно уверилась в губительности воздействия высшего образования на юный неокрепший мозг драгоценного чада. Моя последняя выходка произвела на нее слишком сильное впечатление, когда после возвращения из магазина я, разбирая покупки, задумчиво потянул в рот кусок сырого мяса, привлеченный запахом мясного сока. Оправдание, что я по рассеянности перепутал мясо с мармеладкой, смотрелось слегка неуклюже и, верно, даже немного шизофренически. По крайней мере, бабушка после этого решительно отняла у меня ножик и прогнала в свою комнату отдыхать и восстанавливаться. Не столько физически, сколько умственно и душевно.

Телефон мой молчал, и я каждое утро просыпался с безумной надеждой, что это был сон. Однако ранки на шее и незабвенный лик несравненной Анны Григорьевны быстро сводили ее на нет, так как едва ли мое воображение было способно выдать поток бреда столь высокой связности.

Планы насчет съезжать, впрочем, пока грозили оставаться в далеком будущем: в одиночку я бы жилье не потянул, а наличие соседей... спрашивается, зачем тогда съезжать?.. Проблемы останутся теми же. Я бы вот лично не захотел жить рядом с парнем, который в любой момент может по-дружески тобой пообедать.

Пока периодически хотелось поужинать... мамой. Ну или бабушкой, смотря кто оказывался ко мне слишком близко в момент обострения. Однако психологический барьер был определенно мощнее, на него и была вся надежда. И все равно теперь дома я старался только ночевать или отсиживаться в своей комнате. От греха подальше.

* * *

На четвертый день телефон издал требовательную трель. Вибросигнала... В общем, мне повезло, что я в тот момент на нем сидел. Обычно дома я телефон вообще выключал и забрасывал подальше.

На другом конце провода обнаружилась Анна Григорьевна, сухо сообщившая мне в трубку:

— Завтра пойдем на учет ставиться. Жди меня у того подъезда часиков в одиннадцать. Паспорт не забудь.

И отключилась.

Расстроило что-то, однако, старушку. И что бы это ни было, я это мстительно одобрял. Впрочем, стадию отрицания я уже прошел, стадию гнева почти тоже, начиналась стадия смирения...

* * *

Подъезд Анны Григорьевны я нашел на удивление легко, даже пришел туда минут на десять раньше назначенного срока. Устроился на солнышке — утро выдалось отчего-то прохладным — и прислонился спиной к стене. Я по-прежнему побаивался обитающего где-то неподалеку Палыча, но помнил, что он-то как раз солнца избегал.

Дверь подъезда мягко хлопнула, оповещая о появлении новых действующих лиц.

Морщинистое личико Анны Григорьевны при виде меня сперва вытянулось, а затем стремительно окислилось. Вид у нее стал такой, словно она щедро откусила от лимона и жевала вместе с кожурой.

Сама Анна Григорьевна нынче будто принарядилась и с достоинством покачивала над головой беленьким ажурным зонтиком, непринужденно прикрываясь им от всепроникающего солнышка, на руках ее красовались беленькие же перчатки. Ни дать, ни взять викторианская герцогиня, как из тех сериалов, которыми увлекалась бабушка.

— Добрый день, — я решил проявить вежливость. — Прекрасно выглядите, зонтик вам очень идет!

Сказал и в следующий же момент понял, что с комплиментом прогадал. Анна Григорьевна одарила меня непередаваемым взглядом, а я с досадой прикусил язык.

— И тебе доброе утро, Петенька, — изрекла она ледяным тоном. — Идем, голубь мой. Это ненадолго. Очередей там нет...

Последнее прозвучало слегка зловеще. Я нервно передернул плечами, отлепился от стены и последовал за Анной Григорьевной.

* * *

В месте учета на меня неожиданно нахлынули ностальгические воспоминания о давно утраченной юности, то бишь о моих четырнадцати годах, в которые, впрочем, я не пожелал бы вернуться ни за какие блага. Ностальгия нахлынула не просто так: я вспомнил, как получал паспорт. Отделение ФМС в том районе, где я был прописан, было таким же затхлым, мрачным и плесневелым, там толклись запыленные мигранты, несчастные томные девы различных возрастов, боязливо от них шарахающиеся. Желтоватый истертый паркет крошился под нетерпеливо переминающимися с ноги на ногу посетителями, тускловатые лампочки периодически мигали, безуспешно пытаясь создать атмосферу романтического вечера при свечах.

Здесь было примерно так же, за исключением мигрантов. Да и дева была лишь одна, и то, судя по ободку обручального кольца, крепко сидевшем на безымянном пальце, таковой давно не являлась.

Полноватая, с лоснящимися желтоватыми волосами, разительно контрастирующими с черными бровями, в белой блузке, выгодно подчеркивающей декольте и совсем невыгодно всю остальную фигуру, она сидела, что-то меланхолично вбивая в компьютер, не обращая внимания на окружающий депрессивный мир.

На мое робкое "кхе-кхе" и уже не такое робкое "здравствуйте" реакции не последовало. Пока уже Анна Григорьевна демонстративно не изобразила приступ чахотки.

— Слушаю вас, — Голос у девушки был усталый, ничего не выражающий взгляд равнодушно проскользил по горделиво выпрямившейся Анне Григорьевне и остановился на мне. — На учет пришли ставиться?

— Э, кхм, да, — не очень уверенно кивнул я.

— Подождите, сейчас распечатаю форму, — девица отвернулась к компьютеру, пощелкала мышкой, ткнула несколько кнопок, и принтер деловито зашуршал бумагой. — Инструктаж после заполнения. Кто ваш обратитель?

— Я, — неохотно процедила Анна Григорьевна, пока я размышлял, как культурнее показать на нее пальцем.

— Хорошо, — девица кивнула и протянула мне стопочку бумаг. — Молодой человек, в соседней комнате есть стол, заполняйте там. Заявление на компенсацию подавать будете?

— Какую компенсацию? — завис я.

— В случае насильственного, несогласованного и не закрепленного в договоре обращения государство выплачивает компенсацию в установленном размере плюс вам полагаются алименты в виде трети доходов вашего обратителя, — отчеканила девица и смерила Анну Григорьевну неласковым взглядом.

На ту стало жалко смотреть, с плохо скрытой злобой и досадой она еще пыталась скривиться в вежливой улыбке.

— Я... я могу подумать? — выдавил я.

Девица безразлично кивнула. Я сгреб в охапку бумаги и поспешил убраться подальше из-под испепеляющего взгляда Анны Григорьевны.

Стол в соседней комнате я разыскал без труда, нашлась даже такая роскошь, как колченогий видавший виды табурет, а вот за ручкой уже пришлось лезть в рюкзак. Из соседней комнаты донеслись голоса, я замер, так и не распрямившись, и прислушался.

— Не ожидали от вас такого, Анна Григорьевна, не ожидали, — сурово и сердито гудела девица, словно растревоженная пчела. — Штраф вам выпишем, конечно. Но вы же не кого попало обратили, не бомжа какого-нибудь! Мне уведомление придется в высшие инстанции отправлять, пока они инструктора выпишут, пока запрос оформят по всем правилам — полгода пройдет! Нам что, молодого человека на все это время на карантин забирать? Оплачивать кто это будет? Вы?

— Зачем на карантин? Я сама могу инструктаж провести! — вступилась за меня Анна Григорьевна, на которую, видимо, глагол "оплачивать" производил живительное воздействие. — Начальный я уже провела, мы с молодым человеком хорошо сошлись! Оформите меня куратором!

— Сначала я должна поговорить с молодым человеком, — тон девицы сменился с сердитого на задумчивый.

— Э-эй-эй, я согласен! Согласен! — я подскочил, как ужаленный, и замахал руками, чудом не смахнув со стола все бумаги. Зловещее слово "карантин" вселило в меня небывалый заряд энтузиазма.

— Молодой человек, вас пока не спрашивали, — мрачно припечатала девица. — Вы бумаги заполнили? Нет? Вот, значит, заполняйте!

Я послал Анне Григорьевне жалостливый умоляющий взгляд, мигом забыв про все обиды, и, вздохнув, взялся за ручку.

На двадцатом листе я загрустил. Сначала я еще пытался читать и вникать в суть того, что заполняю, потом сдался. И заодно еще раз убедился, что карьера юриста мне не светит никогда. Я терпеть не мог бюрократические формулировки и тяжелый безжалостный канцелярит, лишавший меня концентрации на третьем абзаце. Если на тридцать пятом листке и красовался контракт на перекупку моей души, то я уже подмахнул его, не глядя. Рука автоматически выводила адрес, серию и номер паспорта и прочие личные данные, а мозг давно отключился от процесса.

Я почему-то вспомнил последний год в школе. Тогда царила массовая истерия, учителя, уже не стесняясь, орали на нас, мы меланхолично заполняли бланки ЕГЭ неправильными ответами (или правильными, но недостаточно разборчивыми). Меня бесконечно раздражала эта суматоха, раздражало, что от одной несчастной пропущенной клеточки зависят мои результаты (может и нет, но пугали нас именно этим), ко всему прочему, я даже не знал, что хочу изучать. Мне нравились география и химия, но посвящать им жизнь я был вовсе не намерен. Меня раздражало, что я должен определяться уже сейчас, что судьба моя на шестьдесят процентов зависит от меня, а на сорок — от бездушных компьютеров, которые еще не факт, что полностью исправны. Пожалуй, в то время я их почти ненавидел, представляя, как они пережевывают мои ответы и забраковывают недостаточно красивую двойку или семерку, оставляя меня с красивым нулем вместо баллов.

Забавно, что в итоге я и поступил на специальность, тесно связанную с IT и компьютерами, весь прошедший год практически с нуля учился программировать, изучал устройство машинного кода и все больше приходил к на редкость гениальному выводу, что в различного рода промашках и ошибках виноваты не компьютеры, а криворукие программисты типа меня.

Вот бы научить компьютер самому писать программы, научить его просматривать и просчитывать все варианты с той сухой методичностью, на которую не хватает вечно торопящегося, суматошного и ленивого человеческого разума. Да уж, воистину лень — двигатель прогресса...

— Молодой человек, вы закончили? — девица бесцеремонно прервала мои размышления и отобрала у меня последний лист, на полях которого я чуть было по привычке не начал рассеянно рисовать чертика. Она бегло просмотрела заполненные листы, затем отложила их в сторону, совершенно чудесным образом извлекла откуда-то вполне приличный стул и села напротив. Поза ее выражала задумчивую заинтересованность, девица оглядывала меня поверх сцепленных в замок рук. Она молчала, скользила по мне прищуренным взглядом, словно отмечала про себя невидимые мне детали.

Я смотрел в ответ, не зная, что сказать. Рассеянно ковырял ногтем видавший виды стол и ждал. Что-то подсказывало мне, что сейчас лучше помалкивать.

— Вот что, Пётр, — наконец нарушила она напряженное молчание, — я хотела бы принести вам искренние извинения. Я очень сожалею, что нам пришлось встретиться. Произошедшее — недопустимый нонсенс в нашем, а теперь уже и вашем, мире. К сожалению, случившееся необратимо. Я понимаю ваш стресс и непонимание...

— Да ничего, — с напускной беззаботностью отмахнулся я. — Я за неделю уже свыкся как-то. Осваиваюсь потихоньку.

— Что?.. — девица воззрилась на меня с непередаваемым ужасом. — Как неделю?.. Вы неделю уже в таком состоянии? Как же вы справились?

— Ну, глючит иногда, — я пожал плечами. — Боюсь куснуть кого-нибудь, но даже зубы выпускать не научился, так что все нормально пока!

— Нормально? — слабым голосом переспросила она. — Убить эту старую суку мало! Оставить новообращенного на неделю! Без присмотра! Пётр, вы простите, что я так говорю, но это такой произвол, что у меня просто слов не находится! Мы так не работаем, иначе бы нас уже раскрыли давно!

Все-таки язык мой — враг мой, мрачно подумал я. Надеялся произвести позитивное впечатление, мол, не страшно ничего, уже освоился. В итоге в сторону притихшей в соседней комнате Анны Григорьевны девица посматривала столь зверски, что испугался даже я.

— Пётр, — девица теперь говорила мягко, сочувственно, словно со смертельно больным. — Если вы хотите написать заявление на вашу обратительницу, то с этим проблем не возникнет. Мы найдем вам куратора, интегрируем в нашу среду, вам будет полагаться пособие. Вы пройдете адаптацию, получите совершенно новую жизнь.

Я не хотел. Ни новой жизни, ни пособия, ни адаптации. Мне нравилась моя старая. Я хотел ходить в универ, хотел учиться кодить и решать интегралы, переругиваться с Генкой, в шутку ухлестывать за Аней, не в шутку — за Наташей или Лидой или еще добрым десятком знакомых девушек с пары окрестных потоков. Хотел сидеть дома за своим старым компьютером — верной рабочей лошадкой — решать лабы по информатике, отлынивать от вечерней помывки посуды и лопать бабушкины пироги. Я не хотел что-то менять.

Только в книгах герой сломя голову бросается навстречу приключениям и смиряется с неизбежным. Там ему дают почувствовать себя особенным, и за это любят долго, нежно и с оттяжкой. Чаще всего, всю книгу.

Я не герой. И я собирался побороться за свою скучную, обыденную, но такую любимую и родную жизнь. К черту все пособия и карантины!