Для того, кто умел верить... (гет)

За окном в ночной тиши шумело море. Было темно, темно совсем по-осеннему, и мягкий свет ночника едва-едва разгонял тьму в маленькой комнатке под ракушечной крышей.

— Идите, миссис Уизли, я буду ждать. Я совсем не устала.

— Я приду… сменю тебя через час.

— Спасибо вам, миссис Уизли.

— Молли… просто Молли.

— Спасибо… Молли.

В полутьме, в неверных отсветах колдовской лампы лицо Молли Уизли казалось совсем молодым, и сейчас Милисенте нетрудно счесть эту почтенную мать семейства своей ровесницей, назвать по имени, как подругу или сестру. Всем сердцем она тянулась к щедрому материнскому теплу, которое излучала личность ангела-хранителя Ордена; остаться у постели больного ребёнка одной, без неё, было страшно, но Молли слишком сильно устала, и девушка бодро улыбалась, отпуская маму Уизли спать.

Дверь закрылась за ней, и в комнате на мгновение стало тихо. Но только на мгновение: ведь этой ночью тишина — враг.

— Ноэль, друг мой, я знаю, что ты слышишь меня… только не знаю, что ты видишь сейчас. Но ты не бойся — ты в безопасности, в кругу друзей, которые хотят помочь тебе. Меня зовут Милисента, и я сижу рядом с твоей кроватью и держу тебя за руку. Ноэль, ты сейчас среди волшебников, которые хотят тебе только добра, — собственный голос казался ей чужим; он звучал чуть хрипло, будто она провела не одну обзорную экскурсию по всей магической Праге. Впрочем, в этот момент не существовало ничего — ни вчера, ни завтра; словно не было ни Праги, ни Лондона, ни особняка Скримджеров, ни даже разрушенной квартиры Черрингтонов, а только эта комната, море за окном, бесконечная ночь и незримый ужас.

— Волшебный мир действительно существует, и он прекрасен, как по-своему прекрасен и тот мир, в котором ты рос. Ноэль, Ноэль, всё будет хорошо, не верь тому, что ты видишь сейчас, верь только моему голосу: ты лежишь на кровати, в маленькой комнатке в коттедже на берегу моря. Его можно увидеть из окна… ты увидишь его сразу же, как только откроешь глаза. Это совсем маленький коттедж, но он надёжнее любой крепости. А стены здесь украшены ракушками… а на одеяле, которым ты укрыт, рисунок из летающих рыбок. Ты когда-нибудь видел летающих рыб? Я — нет. Но когда ты очнёшься, мы их обязательно увидим… Что бы ты ни видел сейчас, Ноэль, это — только сон, только игра воображения. А на самом деле…

Слабый, приглушённый свет ночника лишь слегка разгонял темноту — вполне достаточно, чтобы Милисента могла чётко видеть лицо мальчика. Он казался гораздо младше своих восьми лет и напоминал ангелочка с викторианской открытки. Впечатление усиливали кудрявые волосы; слишком длинные для мальчика, они рассыпались по пёстрой наволочке, усиливая его сходство со старшими сёстрами. Наверно, эти упрямые кудряшки было так же трудно расчесать по утрам… Милисента узнавала знакомые черты: линии высокого умного лба, очертания упрямого подбородка. Да, все они были похожи друг на друга. Только цвет глаз… У Эмили глаза были голубые, как у матери; у Джорджианы — золотисто-карие, как у отца (возможно, этот факт не засел бы в памяти мисс Корнер столь крепко, если бы девочки не обсуждали его так активно между собой). А вот какого цвета глаза у Ноэля, было неизвестно. Он ещё не приходил в себя…

Казалось, Ноэль просто спит, сладко спит, но Милисента знала, что это не так. Она знала, что его дыхание слишком поверхностное, а сердце бьётся слишком медленно и тихо; то и дело проверяя пульс ребёнка, Милисента не отпускала его маленькой руки, словно надеялась, что таким образом сможет удержать его рядом, на этой земле.

Из тёмных углов лез страх, медленно ступая на чёрных лапах. Всё ли правильно? Всё ли сделано?

Что, если не всё?

Собственно, никто в точности не знал, что произошло с Ноэлем и как помочь ему. Все симптомы — аритмия, продолжительный обморок, бледность кожи, — всё говорило о сильном магическом истощении. Только… только его не могло быть у восьмилетнего ребёнка. С Джоном Черрингтоном подобное несчастье произошло, когда он был подростком, учившимся магии. Но стихийная магия детей регулирует себя сама; человек овладевает своей силой позже, когда начинает учиться колдовству и контролировать его, подчинять себе. Тогда, усилием собственной воли, возможно довести себя до истощения и даже до смерти, а нестабильность может оказаться роковой. Но природа не допускает подобных перегибов. Обыкновенно не допускает…

…Второй мальчик, Энтони Джонс, рассказал немного. Упивающиеся напали на них внезапно, разбрасываясь проклятиями в разные стороны. В доме не было ни одного взрослого волшебника: только магглы Черрингтоны и мать Энтони — сквиб. Она числилась при Министерстве, в отделе магического правопорядка, и следила за исполнением Статута о секретности, живя маггловской жизнью и работая в маггловской больнице. Магглом был и отец Энтони, погибший в авиакатастрофе, когда его сын был совсем маленьким. Джон Черрингтон собирался жениться на матери Энтони; она знала, что ни ей, ни её сыну не место в новом мире; и хотя Энтони в этом году пришло письмо из Хогвартса, его мать написала заявление об отказе от обучения в этой школе. Джон Черрингтон собирался перевести всю свою семью в Америку, и даже палочку для Энтони собирались покупать у американского мастера. Но они ничего не успели.

У них не было шанса спастись, не было шанса защититься. Но кто же убил тогда того Упивающегося, чей труп они видели в коридоре?

Разбираться с причинами смерти этого персонажа у них с Джорджем не было ни времени, ни возможности, и теперь Милисента немного жалела об этом. Лицо убитого врага было скрыто под маской, зато руки обнажены по локоть, рукава задрались, — долго же ей будут сниться эти противные, полные мёртвые ручищи! Но на них не было характерных шрамов. Это не обскур… да и не мог Ноэль стать обскуром. Невозможно это…

— Ноэль, всё будет хорошо. Ты выздоровеешь и поедешь учиться магии в самую замечательную школу, и у тебя будет много друзей. Ноэль, Ноэль, я должна рассказать тебе, что ты принадлежишь к старинному роду волшебников, и твой отец велел мне передать тебе родословную книгу. Это книга, в которой записана история твоего рода, твоей семьи, из века в век. Ты откроешь её и увидишь, к какой знатной семье принадлежишь…

Продолжая говорить, Милисента сняла с шеи цепочку и раскрыла свой медальон. Крошечная книжечка упала ей на ладонь, кольнув воспоминанием об игрушечных домиках в детской, где жили две девочки, ещё ничего толком не знавшие об изнанке жизни, измене и горечи расплаты. Им придётся узнать, узнать очень скоро, и вынесут ли они тяжесть этого знания?.. Кто вынес его, не упав?

Увеличив книгу, она положила её рядом с Ноэлем, на платок, предварительно разложенный поверх одеяла. Старинный артефакт, символ рода, он должен был помочь, поддержать его своей силой. Так поступали в старые времена, так поступают иногда и теперь, когда целители бессильны.

А целители были бессильны… Энтони рассказал, что когда Упивающиеся ворвались в комнату, где они находились, после вспышек проклятий он увидел свет — нестерпимо ярким светом его ударило по глазам, так что на несколько мгновений он лишился зрения. А ещё Энтони слышал голос Ноэля, кричавшего, чтобы враги убирались прочь.

Выброс стихийной магии, настолько сильный, что лишил мальчика сил и поставил его жизнь под угрозу?.. Это казалось невозможным, никто о таком не слышал. Почти…

Из памяти выплывали пожелтевшие страницы пухлого тома воспоминаний. Дело было во времена Тридцатилетней войны. Но описанный несколько веков назад случай был слишком смутным и неясным, чтобы можно было что-то утверждать наверняка. Кроме того, там речь шла о двух детях, шести и девяти лет: две девочки, ставшие свидетельницами разграбления их дома… Тогда тоже произошло нечто необыкновенное; в воспоминаниях была описана волна страха и гнева, а потом темнота. Грабители погибли, как говорили, от слепящей вспышки света, озарившей помещение. Девочек спрятала служанка; младшая умерла через сутки, старшая очнулась после двух дней беспамятства. Два дня и две ночи странные и страшные, но необыкновенно реалистичные видения преследовали её; и она слышала всё, о чём говорили рядом с ней — о смерти сестры, о том, что ей тоже недолго осталось. Девочка запомнила все фразы, и ухаживавшая за ней служанка потом подтвердила: да, это и впрямь было сказано у одра больной. Она выжила, сохранила магию, и, прожив весьма бурную жизнь, на восьмидесятом году взялась за перо, чтобы поведать потомкам о прежних временах. Подробное описание ранних лет мемуаристки, а затем и тщательные, полные деталей рассказы о рождении и взрослении её четырнадцати детей и более двух десятков внуков в своё время живо интересовали Милисенту[1], и эти не слишком популярные в кругу историков воспоминания стали ей практически родными.

Но… в историю целительства тот единичный, описанный много лет спустя случай так и не вошёл. Ведь это всего лишь мемуары, субъективные, полные эмоций…

Целительница, которую привёл Билл Уизли, услышав этот рассказ Милисенты, покачала головой.

— Значит, у нас есть надежда на чудо. Но я настаиваю, что нужно обратиться к мистеру Кристалу. Он блестящий целитель, лучший специалист по детским болезням в Британии. Я всего лишь школьная медсестра. Ушибы, переломы и простуды — вот вся моя специальность!

— Но, мадам Помфри, — вступился Билл, — Кристал не состоит в Ордене. Более того, он общается со всеми этими снобами, лечит Малфоев и Мальсиберов. У него тесные связи с этими семействами…

Целительница фыркнула.

— Я тоже лечила Малфоев и Мальсиберов!

— Но…

— Речь идёт о жизни ребёнка, как вы не понимаете! — вступилась миссис Уизли, — в конце концов, есть и Обливиэйт… как дети малые, вот честно!

В это время дверь комнаты скрипнула, и все заметили, что Артур Уизли тихонько исчез. Милисента растерянно взглянула на Молли.

— Будет у нас целитель Кристал, — устало улыбнулась та.

И действительно, ровно через пятнадцать минут Артур Уизли стучался в дверь коттеджа, для верности держа сердитого и возмущённого Леона Кристала за плечо.

— Это грубое нарушение… так, где больной?

Увидев Ноэля, ворчать Леон Кристал перестал. Но после осмотра оказалось, что «лучший специалист» может помочь им не больше, чем Поппи. Неописанный случай. Магию лучше не применять. Если очнётся — постельный режим, специальная диета (мадам Помфри знает, какая), общеукрепляющее зелье. А пока что…

— Я не представляю, что с этим делать. Заклинания, предназначенные для реанимации взрослых, его убьют. Это я гарантирую. Что? Случай с двумя девочками из Богемии? Да, слышал. Была статья в «Британском целителе»… Вы понимаете, что это ни о чём не говорит, не так ли? Что? Нет, самих воспоминаний не читал. Не до того, знаете ли… А, так вы потому закрыли дверь и уже который раз на меня шикаете?

— Да, сэр! Что, если он может слышать всё это? Представьте, каково было бы вам… а ведь он ещё маленький и мало знает о нашем мире!

— Вы не целитель. Не лезьте и не накручивайте себя. Терпеть не могу таких мамаш, как вы. И таких, как вы! — это уже было обращено к Молли, которая угрожающе уперлась руками в бока, — А теперь кто-нибудь отпустит меня в больницу, где я приношу хоть какую-то пользу!?

Артур вернул Леона Кристала в Сент-Мунго, стерев ему предварительно память о коттедже «Ракушка», Поппи возвратилась в Хогвартс — отлучаться из замка надолго она не смела. По делам Ордена разошлись почти все; с детьми остались Молли и Милисента. И ещё один человек… Мюриэль Пруэтт. Её, как «деликатно» выразился Джордж, «принесла на хвосте» миссис Уизли; тётушка заявила, что приехала ухаживать за Фредом. Начала она с громогласного заявления, что парень — не жилец; больной показал ей язык и сказал: «не дождётесь». На том её помощь окончилась, и сейчас эта дама, как полагала Милисента, крепко спала. Во всяком случае, когда миссис Уизли уходила, даже в коридоре раздавался могучий храп. Всё это было бы очень смешно… но сейчас у мисс Корнер не было желания смеяться.

— Ноэль, всё будет хорошо. Сейчас ночь, самый тёмный час перед рассветом. Небо ясное, и так хорошо видно звёзды… но скоро встанет солнце и наступит утро. И будет новый день…

Самый трудный час — перед рассветом. Кажется, именно в эти мгновения смены времени суток душе легче всего расстаться с телом. Если бы смерть имела материальную форму! Но она была разлита в воздухе, невидимая, едва ощутимая, и её нельзя было схватить за костлявые плечи и выставить за дверь; и Милисента вновь и вновь повторяла успокаивающие фразы, описывала комнату, поправляла одеяло, не выпуская маленькой руки, всей душой желая пересилить свою незримую противницу.

Лунный луч, яркий и холодный, заглянул в окно и блеснул на золотом ободке чашки с остывшим кофе, отразился где-то в глубине флакона с зельем из тёмного стекла, мелькнул на металлических застёжках родословной книги.

Лунный луч… где сейчас, интересно, Ремус Люпин?

«Это… отвратительная служба».

— И всё-таки, Ноэль, этот мир прекрасен. Мир магии и волшебства. Ты выздоровеешь и сможешь узнать его… стать его частью…

Милисента держала левую руку Ноэля, а его правая рука покоилась на переплёте книги: тактильный контакт со старинным артефактом должен был как-то помочь. О, Скримджеры, люди из прошлого, поколения, сошедшие во тьму веков, помогите же своему потомку! Сколько вас было? Среди вас были воины, бестрепетно смотревшие в глаза смерти и знавшие, как страшно умирать! Среди вас были матери, нежные и любящие, чьи руки и сердца всегда были открыты детям… среди вас были отцы, которые вели своих сыновей на битвы и знали, как мучительно и противоестественно навеки закрывать им глаза — им, юным и не ведавшим жизни…

«Я слышала, как говорили рядом со мной, а перед глазами всё шла и шла круговерть какая-то из тех монстров, которых я видела однажды в зверинце. И так жутко мне было, что сердце в пятки уходило. А они рычали и всё пытались меня достать, разевали пасти. И вдруг слышу я голос: Марта говорит кому-то, мол, тётка моя, которую я любила очень, едет в наши края — она то на картах видела. И так мне радостно стало, и потемнело всё, и монстры мои исчезли. А потом я очнулась и вижу: лежу я на кровати в хижинке, а рядом Марта и незнакомая старуха прядут…»

Магические существа из зверинца, напугавшие маленькую девочку… Чего может бояться ребёнок, выросший в мире магглов на излёте двадцатого века?

— Ноэль, ты принадлежишь к старинному, славному роду… это род твоего отца. Он очень любил тебя и волновался о тебе. Он был сильным магом и знаменитым человеком. И он любил тебя… очень любил.

Голос мисс Корнер дрогнул: она подумала, не напрасно ли заговорила о Скримджере в прошедшем времени. Но сказанного не воротишь…

Небо за окном поменяло цвет, посветлело, а на горизонт упал розовый отблеск, но Милисента не видела всего этого. Она откинула голову на спинку кресла; лицо Ноэля расплывалось перед её усталыми глазами. Он вдруг глубоко вздохнул, его веки дрогнули — мисс Корнер выпрямилась, боясь дышать: неужели ей это приснилось?

Ноэль открыл глаза и окинул комнату растерянным взглядом.

Глаза у него были золотисто-карие.

А Смерть ещё раз обернулась — и ушла изгнанницей, оставив Ноэлю один из самых своих частых и ценных даров — осознание краткости этой прекрасной жизни, полной волшебства.

* * *

— Проснулась? Маловато проспала… сейчас только двенадцать часов дня, — голос Молли Уизли звучит бодро и при этом немного ворчливо, как и всегда. Она подошла к окну и отодвинула шторы. В комнатку хлынул солнечный свет.

— Как Ноэль? — Милисента села на постели, протирая глаза, — И Энтони? Фред?

— Хорошо. Позавтракал и опять заснул. Всё как Поппи с Кристалом говорили: точно после магического истощения поправляется… Энтони — хорошо. К Фреду его отправила — вредно одному сидеть. Фред тоже ничего. Самое страшное для него позади. Поправляется.

— Слава Богу… а вам, миссис Уизли…

— Молли!

— Вам, Молли, должно быть стыдно! Нечестно поступать так! — Милисента сдвинула брови в полушутливом возмущении. Туман в голове, вызванный зельем Сна-без-сновидений, рассеивался, и она чувствовала себя отдохнувшей и полной сил — чудесное, полузабытое чувство.

Молли уперла руки в бока и слегка наклонилась вперёд, входя в образ.

— Пф! Мне лучше знать. Много бы от тебя было пользы, не выспись ты как следует. Нечего геройствовать без особого повода. Геройство надо оставлять на тот случай, когда другого выхода нет… Знаю я таких, как ты… сама такая была…

— … и поэтому тайно подлили мне в чай сонное зелье! Это… это не по-гриффиндорски!

— Ещё как! Причинять добро и наносить заботу — это очень по-гриффиндорски, — возразила миссис Уизли.

— Вы — иезуитка.

— Станешь тут…

Молли обернулась, уже коснувшись дверной ручки. Милисента стояла у кровати, застёгивая верхние пуговицы на лифе платья; она умела одеваться одним взмахом палочки, но это заклинание у неё не всегда получалось идеально, и мелкие пуговки вечно попадали не в те петли.

— Большое собрание — вечером, — проговорила миссис Уизли уже серьёзно, — Кингсли сказал, чтобы ты присутствовала… если не передумала. Время идёт едва ли не на часы, а он — собрания… Стратегию разрабатывать. Операция «Дети». Так он сказал.

Мисс Корнер кивнула, и её взгляд из утреннего, сонного, стал сосредоточенным и строгим. Но на щеках девушки вспыхнул лёгкий румянец: доверие Кингсли не могло не обрадовать её. Милисента ещё раз взмахнула палочкой, заправляя постель, и она сложилась как-то особенно ровно и аккуратно.

— Я не передумаю. Это невозможно.

— Знаю… — Молли чуть склонила голову на плечо, окидывая задумчивым взглядом девически стройную фигуру мисс Корнер и неожиданно вздохнула: — своего бы тебе родить…

— Время неподходящее, — откликнулась Милисента, наклонившись, чтобы расправить несуществующие складки на покрывале.

— Да когда оно было подходящим?.. — не останавливалась миссис Уизли, — Мои вот старшие во время Первой войны родились… Они спасали меня тогда, правда. А время разве выберешь? Мы времени не выбирали. И ничего. И все выросли, все…

Молли хотела сказать, что все стали замечательными людьми, но воспоминание о Перси заставило сердце матери болезненно сжаться: да, все выросли, но как?

И всё же… С извечным материнским беспокойством миссис Уизли смотрела на молодёжь, и, стоило ей увидеть «хорошую девушку», как желание выдать её замуж за «хорошего парня» становилось неодолимым. Тем более теперь, во время войны. Одинокому человеку терять нечего… и так легко погибнуть, в порыве самоотверженности нарваться на самую страшную смерть…

Что бы там ни было между Ремусом и Тонкс, Молли была искренне рада за Нимфадору, когда узнала, что та ждёт ребёнка: он спасёт её жизнь, придаст ей смысл. В самый тяжкий час женщине нужен тот, ради кого стоит продолжать самое невыносимое существование. А мужчине нужно помнить, что ему есть за кого бороться… и к кому возвращаться.

…А её Чарли всё ещё был одинок, отшучивался, что его, представителя драконьего племени, ни одна девушка не выдержит. Чепуха всё это…

Только вот Перси… ох.

Милисента выпрямилась — все эти соображения о собственных детях, войне и семье промелькнули в голове миссис Уизли в какие-нибудь доли секунды, всего-то и хватило, чтобы несколько раз провести рукой по покрывалу. Но и Милисенте тоже было о чём вспомнить за эти краткие мгновения.

Она могла бы сказать о том, что кто-то должен позаботиться о тех детях, которые уже живут на этом свете, что кто-то должен погибнуть за них, так как война всё равно потребует крови и жертв. Она могла бы ответить, что лучше уйти, не оставив по себе иных плакальщиков, кроме товарищей в борьбе — ведь их такая потеря сделает только сильнее. Милисента могла заговорить также о том, что семья — это совсем не обязательно счастье и опора. Подчас это лишь очередное слабое место… люди, от которых так больно ждать удара. И ещё больнее — его получать. Дочь Аделейн Лестрейндж была осведомлена об этом слишком хорошо.

Она могла бы рассказать об всём этом, пытаясь достучаться, так же, как ещё недавно пыталась добиться до Люпина, но… не сказала ничего. Наверно, та ночь у постели Ноэля что-то в ней навсегда изменила. Силы, что обыкновенно направлены на «причинение добра», были, видимо, растрачены в борьбе с невидимой противницей.

— Молли, пожалуйста… не будем спорить, — взмолилась она, — вы такая добрая, такая хорошая… я понимаю, что вы хотите дать лучший совет. Но и вы поймите меня… и моё прошлое.

Её слова прервал чей-то жалобный крик — не то стон, не то плач, не то вопль возмущения.

— Молли! Где ты? — громовой голос Мюриэль Пруэтт разнёсся по коридору, миссис Уизли и Милисента переглянулись и выбежали из комнаты.

— Молли! Куда ты запропастилась? Не успела домой вернуться, уже исчезла куда-то! — перекрикивая всхлипывания и неясные возгласы, вопрошала мисс Пруэтт. Она обнаружилась на пороге комнатки, куда поместили Ноэля. Он сам лежал на кровати, всем телом сотрясаясь от рыданий. Милисента склонилась над ним, спрашивая, что случилось, но он только пробормотал что-то нечленораздельное и оттолкнул её руки.

— Что здесь произошло? — Молли, на этот раз вполне серьёзно, уперла руки в бока, угрожающе глядя на Мюриэль. Тётушка фыркнула и высокомерно посмотрела на неё, не желая снисходить до объяснений. Между тем на шум прибежал посланный Фредом на разведку Энтони, но его быстро выставили из комнаты — только этого любопытного носа здесь не хватало!

Наконец из отрывистых, обиженных фраз мисс Пруэтт Молли и Милисенте удалось кое-как реконструировать события, произошедшие за те десять минут, на которые миссис Уизли оставила Мюриэль Пруэтт без присмотра и занятия. Любопытная старуха обследовала дом, сунулась к Фреду и Энтони, которые были заняты разбором по частям какой-то маггловской штуковины и быстро вытурили тётку, нашла спальню отсутствующих дома Билла и Флёр закрытой, едва не обожглась о зачарованную ручку каморки Джинни, и наконец обнаружила не запертого Ноэля. Мальчик спал, но так как у тётушки Мюриэль была скверная привычка комментировать вслух всё, что она видела и делала, он быстро проснулся от её бормотания. Доверчивый по природе и расположенный ко всему волшебному миру, Ноэль с радостью узнал, что тётушка Мюриэль — ведьма, задал ей пару смешных вопросов о магии и сам не заметил, как в ответ выболтал ей всю свою биографию, включая и то, что узнал, очнувшись этой ночью, от мисс Корнер.

А именно то, что он, Ноэль, принадлежит к славному и знаменитому роду волшебников, и доказательство тому — старинная родословная книга, которую может открыть лишь тот, в ком течёт кровь Скримджеров. Великое мгновение, когда он своими слабыми руками раскрыл тяжёлый фолиант, запомнилось Ноэлю на всю жизнь. Долго он гладил покрытый узорами переплёт книги, в которой ничего не понимал, но которая значила так много…

Руки Милисенты были полны отгадок к прежним тайнам его маленькой жизни, но ещё больше было у неё припасено загадок, ответы на которые она обещала дать завтра, потому что Ноэлю нужно было выздоравливать и высыпаться, а не разговаривать всю ночь напролёт. Он заснул под нежный напев колыбельной, и во сне ему виделись звёзды, освещавшие путешественникам путь, и цветы, похожие на диковинные растения, что украшали страницы родословной книги.

Разумеется, мисс Корнер предупредила его, что родословная книга — тайна, а он должен остерегаться врагов, тёмных магов, быть осторожным и никому о книге не рассказывать. Впрочем, она же заверила мальчика, что в коттедже «Ракушка» врагов нет и бояться ему нечего. Стало быть, нечего бояться и мисс Пруэтт!

А мисс Пруэтт быстро сложила два плюс два… и расхохоталась.

— Как же, тёмные маги ему мешали с тобой встретиться! Да, оно и видно, ты вылитый Руфус Скримджер, я-то его давно знаю, с пелёнок! Как это раньше не заметила? Ха-ха-ха! Тёмные маги! Жена ему мешала, вот кто! Женат он был, вот и плёл тебе про тёмных магов! Надо же, Руфус, образец наш! А ты и уши развесил! Ха-ха! Интересно! Кто ж была твоя мать?

— Это неправда! — Ноэль вскочил на кровати, забыв про свою слабость, — Это неправда! Вы вечно врете! Там, в Хейнворте, тоже никто не верил, что у меня есть папа! Все говорили, что я вру, а сами лгали на каждом шагу — мне и друг другу!

— Ещё что! От горшка два вершка, а туда же… я тебе покажу, как дерзить старшим!

— Вы лжете! Мой папа был самый лучший! И он мне не врал!

Ноэль упал обратно на подушку, давясь слезами и дрожа, как осиновый лист. У него не было сил спорить. Тут мисс Пруэтт испугалась и принялась звать Молли — на выручку.

Ноэль плакал горько, навзрыд, сотрясаясь всем своим маленьким телом. Не оправившись от одного потрясения, он был не в силах спокойно вынести другое.

— Ребёнок капризничает, и его следует высечь! — последнее высказывание тётушки Мюриэль донеслось до слуха Милисенты прежде, чем разгневанная Молли с чувством захлопнула дверь, припечатав её заглушающим заклинанием. Мисс Корнер с тоской посмотрела эту дверь: ей бы очень хотелось, чтобы миссис Уизли осталась рядом и помогла успокоить Ноэля, а не убежала выяснять отношения со своей злосчастной родственницей.

Всё-таки Молли вырастила семерых детей, а Милисента никогда ещё не видела такой истерики. В пансионе и городской школе магии в Праге до чрезвычайных ситуаций никогда дело не доходило, а Эмили с Джорджианой жили довольно мирно и если плакали, то тихо и редко, и осушить эти слёзы было не так уж и трудно.

Взывать к Ноэлю в его состоянии было бесполезно; он ничего не слышал, не видел и уже изнемогал от рыданий. Позволить ему надрываться дальше было просто опасно. Мисс Корнер присела на край кровати, осторожно завернула Ноэля в одеяло, взяла на руки и начала медленно укачивать, словно младенца.

И сквозь пелену истерики Ноэль услышал тихий голос, который ночью вёл его по тёмным дорогам, уводя от обрывов и рвов на надёжные равнины.

Ты мигай, звезда ночная,

Где ты, кто ты — я не знаю.

Высоко ты надо мной

Как алмаз во тьме ночной…[2]

Мелодия была знакомой и родной — мелодия из бабушкиной музыкальной шкатулки. Почему-то это воспоминание вызвало не боль, а странное, глубокое успокоение. За негромким, на грани слышимости пением стояла какая-то величавая, бесконечная, спокойная и прекрасная тишина. Темнота отступила. Сморгнув последние слёзы, Ноэль открыл глаза и взглянул на укачивавшую его женщину.

— Это вы? — прошептал он, — Это вы были ночью?

— Да, да, — тихо проговорила она, призывая стакан с водой. Руки у Ноэля дрожали, и она помогла ему напиться. В голове немного посветлело.

— Это что, тоже волшебное зелье?

— Нет, это просто вода, Ноэль, — она всё ещё ласково укачивала его, раскачиваясь взад-вперёд, — просто вода…

Её лицо казалось ему красивым и спокойным, и он не представлял, как ей на самом деле горько и страшно. Колыбельная колдуньи успокоила его, вернув способность мыслить ясно, и Ноэль вспомнил уже спокойнее о своём таинственном отце. Мальчик был уверен, что мисс Пруэтт клевещет, но он должен был знать наверняка. Из ночного разговора он твёрдо запомнил, что мисс Корнер знала его отца… что тот поручил ей найти Ноэля… и всё же… Вопрос сорвался с губ прежде, чем Ноэль успел опомниться, вернуться на эту грешную землю и вновь начать стесняться и робеть перед чужими взрослыми.

— Ведь она солгала?

Милисента вздохнула и слегка отодвинулась, чтобы взглянуть Ноэлю в лицо.

Януш Корчак… да и не только он… все они, эти великие учителя, утверждали, что детям нужно говорить правду. Вот только как? Мюриэль уже сказала правду, чтоб ей провалиться в тартарары!

В голове мисс Корнер мелькнули утешительные, с налётом постмодернистского безумия, мысли об относительности истины… контексте времени… и развеялись под взглядом заплаканных золотисто-карих глаз. Исторический факт — вещь относительная… текст источника — многомерен… но кое-что в этом мире вечно, и предательство остаётся предательством, грех — грехом, а любовь — любовью.

— Скажите… она соврала, да? Они вечно врут! Вечно говорят, будто я ничего не понимаю!

— И да, и нет, Ноэль. Твой отец любил тебя и беспокоился о тебе, — проговорила мисс Корнер, обнимая ребёнка, — очень сильно. Он многим рисковал, когда просил меня найти тебя. Но… у него действительно… была… семья… а я работала учительницей у его дочерей.

Вот. Самое трудное сказано. Ноэль тихо всхлипнул, уткнувшись ей в плечо.

— Он говорил, что это… тёмные маги… что ему опасно брать меня с собой… потому что он — глава магической полиции…

— И это тоже правда, Ноэль. Сейчас на территории магической Англии идёт война… гражданская война, — здесь Милисента вспомнила, что говорит с ребёнком, и вздохнула, поняв, что необходимы объяснения, — жители острова воюют между собой, и это вышло из-под контроля. Твой отец был министром и храбрым человеком, но не в его силах было остановить войну. Теперь тёмные воюют против светлых. Аристократия крови против магглорождённых и полукровок. Твоя мать была магглорождённой, Ноэль, ты сам — уже чистокровный. Но если бы ты не подтвердил свою принадлежность к древнему роду Скримджеров, считался бы полукровкой. А магглорождённые сейчас вообще вне закона. Их жизни в опасности. Именно поэтому твой отец раскрыл свою тайну передо мной, чужим человеком… боюсь, я не была к нему добра… Но он рискнул своей репутацией и добрым именем, которыми очень дорожил, ради тебя.

Ноэль слушал, слушал с жадностью, с какой страдающий от жажды путник припадает к источнику чистой воды в оазисе среди пустыни. Слова Милисенты были странным напитком, горьким, но утешающим. О войне она говорила и вчера, но не столь конкретно, как и о его отце тоже. Впрочем, между вчерашним и сегодняшним не было противоречия. То, что он слышал сейчас, было прямым продолжением прежнего рассказа.

— Твой отец погиб в первый же день этой войны. Он был героем, Ноэль, и всякого, кто посмеет утверждать обратное, ты смело можешь называть лжецом и клеветником…

Ноэль никогда не мечтал стать солдатом и громить врагов, как его неслучившийся брат, Энтони Джонс, но ему и прежде нравилось думать, что его папа — смелый и сильный, настоящий герой. Отец жил в другом, волшебном мире, и принадлежал к иному, более прекрасному, сказочному измерению. Вокруг было много детей, которые не знали своих отцов или чьи родители состояли в разводе, — то были будничные, обычные ситуации. Но отец Ноэля был другим. Он умел появляться из ниоткуда и исчезать, тая в воздухе. Он был самым замечательным и самым добрым. Люди считали его фантазией… но Ноэль видел его, держал за руку, помнил голос. Теперь оказалось, что его чудесный, волшебный отец был таким же, как все остальные.

— Да, Ноэль, ты можешь гордиться своим отцом. Он был храбрым и заслуженным человеком… и он тебя любил. А что до всего остального… постарайся понять… люди поступают не так, как должно, поддаваясь порыву… и из-за их ошибок кому-то приходится быть умнее и сильнее.

Ноэль поднял голову, и Милисента постаралась не отводить взгляда от его ищущих, встревоженных глаз.

— В данном случае, тебе пришлось повзрослеть раньше. И постараться простить своего отца за то, что он не был рядом с тобой все эти годы… и не доверил тебе всех причин своего… отсутствия в твоей жизни. И понять, что твои сёстры ни в чём не виноваты. Они очень хорошие, добрые девочки… и они тоже остались одни на всём свете.

Ноэль прерывисто вздохнул и вновь уронил голову на плечо мисс Корнер, чувствуя, как её лёгкая рука гладит его по взъерошенным кудрям. Она взвалила на его плечи тяжёлый груз, прося простить и принять, роняя слова о сестрах, которых он не знал, но нести эту тяжёлую ношу было почётнее, нежели слепо идти по чужим следам, не задавая вопросов — до сих пор все взрослые, включая таинственного героя-отца, требовали от него именно этого бездумного послушания.

Этого эффекта Милисента и добивалась, надеясь, что ей удастся найти правильные слова.

— А где они? — негромко спросил Ноэль.

— Твои сёстры? Они далеко отсюда, в другой стране. Тебе тоже придётся уехать, когда ты достаточно окрепнешь. Орден Феникса занимается эвакуацией магглорождённых… там, за рубежом, есть люди, которые помогают нам, так что тебе не о чем беспокоиться.

— Значит, я тоже уеду? Мы поплывём на корабле, или…

— Или. Скорее всего, это будет магический способ перемещения. Раз — и ты там! — Милисента улыбнулась, и Ноэль усмехнулся в ответ. Жизнь продолжалась.

— Это чудесно, конечно, — проговорил мальчик, — раз и там. Но вообще путешествовать долго тоже интересно… помнится, мы… — он помрачнел и замолчал на несколько мгновений, — тогда я видел летающих рыбок.

— Думаю, в твоей жизни будет ещё много путешествий ради самих путешествий. А пока что это всего лишь бегство, — вздохнула Милисента. Разговор становился слишком мрачным, и она решила сменить тему:

— Послушай, Ноэль… что ты любишь делать больше всего? Может быть… рисовать? Или какая-то игра… конструктор? Тебе нужно поскорее выздороветь. А для выздоровления нужна радость. Понимаешь, нужно радоваться… чтобы жить.

— Я люблю рисовать, — вздохнул Ноэль, — бабушка не разрешала мне играть на компьютере… конструкторы я не очень люблю. Зато люблю музыку…

— Музыку? — удивилась мисс Корнер. Ноэль не понял этого удивления: он, выросший в семье музыкантов, слушая то великих классиков, которых так любили его бабушка и дедушка, то песни дяди-барда, полные таинственно-сказочных сюжетов, не мог понять, что для большинства детей, включая Эмили и Джорджиану, музыкальные инструменты являются инструментами пыточными, а музыка — сложной и путаной абракадаброй. Для него мир гармонии и звуков был родной стихией.

— Ну да. Я умею играть… немного. Д-дядя обещал подарить мне скрипку…

— Скрипку наколдовать нелегко, — вздохнула Милисента, лихорадочно соображая, как добыть этот инструмент, — такую, на какой можно будет играть…

— Рисовать я тоже люблю, — повторил Ноэль, — у разных цветов тоже есть свои звуки.

Рисовать… что же, ожидаемо. В самом деле, это что-то родственное. Но…

— Ты слышишь, как поют цвета?

— Да. Наверно, это потому, что я волшебник?

— О нет! Далеко не всем волшебникам это свойственно… это очень редкий дар. Я никогда не видела таких людей, только читала о них.

Ноэль снова уткнулся носом в плечо мисс Корнер, закрыв глаза; после встряски он почти засыпал, а она укачивала его, словно младенца, остановившимися глазами глядя в стену.

Ей снова было за него страшно. Необычный, талантливый ребёнок. Судьбы таких детей никогда не бывают лёгкими. А сейчас, в этих обстоятельствах…

Но, как бы там ни было, первым, что увидел проснувшийся после дневного сна Ноэль, был не только поднос с обедом, но и альбом с коробкой карандашей — их мисс Корнер трансфигурировала из валявшихся во дворе щепок, но рисовали они ничуть не хуже настоящих маггловских карандашей; к тому же такое разнообразие оттенков Ноэль видел только в дорогих, профессиональных наборах, о которых он лишь вздыхал украдкой, не смея просить.

[1] А почему Милисенту так сильно интересовали воспоминания о детстве — см. фанфик «На узких перекрёстках мирозданья…».

[2] «Ты мигай, звезда ночная…» — знаменитая колыбельная, написанная в 1806 году английской детской писательницей Джейн Тейлор. Автор перевода неизвестен.