Я не люблю (гет)

И порваны сотни нитей,

И жребий опять брошен,

И трудно шептать "Простите",

Когда на душе осень...

(С)

Огни ночного города — яркие, завораживающие, блестящие, словно елочные игрушки на рождественских деревьях; вереницы фонарей похожи на гирлянды, а мелькающие фары машин — на дрожащие языки пламени свечей, пускающихся в своё путешествие по Большому Залу по вечерам. Беспрерывно двигающиеся, как сотни светлячков, либо застывшие на месте, кажется, на века, порой далекие, порой близкие — руку протяни и утонут в мягкой ладони. Они отражаются в глазах и блестят, блестят, блестят: их существованию нет предела. Бесконечно... Бесконечно смотреть на них, не двигаться, не дышать, просто смотреть и кружиться в этом мерцающем водовороте...

Гладкая галька, которой выложен пологий берег Темзы, холодит ступни ног. Изредка, маленькие, редко встречающиеся острые камни всё же впиваются в нежную розовую кожу, но так хочется почувствовать игру волн в своих ногах. Они беспорядочно путаются, лижут тонкие щиколотки, словно языки пламени и распадаются на тысячи капель-осколков, как разбитые зеркала. Они отражают бремя реальности — оно тяжело легло на хрупкие плечи — и пена волн будто мягко смывает его. Становится легче.

— Это не правда, — тихо говорит Гермиона, внезапно останавливаясь на месте и прорывая молчание.

Она сталкивается с непонимающим взглядом Блейза и повторяет:

— То, что сказал Малфой — не правда.

— Я знаю, — отвечает Забини.

Его взгляд устремлён куда-то на противоположный берег реки, туда, где весной благоухает сотня цветущих садов; осыпаясь, они ложатся белоснежными прозрачными лепестками на плечи своих гостей, словно особенно крупные хлопья снега. Божественной красоты снегопад.

Он пожимает плечами и равнодушно произносит:

— Я знаю, — он медленно переводит взгляд на её лицо. — Но меня это не касается. Мне всё равно.

Он закрывает глаза и подставляет лицо мягкому ветру. Потоки воздуха ласково перебирают его волосы, и Гермиона как завороженная смотрит на него и следует за ним, повторяя каждое движение парня. Ветер прикасается к её разгоряченному лицу и успокаивает; всё произошедшее отходит назад, куда-то в небытие.

Кажется, она чувствует пропитанные солью борты кораблей, ежедневно входящие в порт; аромат кофейных зёрен, специй и экзотических фруктов; запах солнца на коже моряков.

Словно в этом месте живет какая-то незнакомая магия, чужеродное волшебство. Она существует только здесь, именно в этом месте — отойдешь на шаг, и легкость момента рассеется.

Голос Блейза звучит тихо, сливаясь с волшебной атмосферой. Он словно звучит внутри, заполняя каждую трещинку её души.

— Пока ты уделяешь так много внимания мелочам, от тебя ускользает самое важное, — говорит он.

Гермиона открывает глаза, стараясь понять смысл сказанного.

— Скажи, как же так получилось, что ты не борешься? — продолжает он. — Как так получилось, что ты осталась без семьи, без дома и фактически без денег?

— О чем ты?

— Брось, — по губам скользит улыбка. — Твой счет в Гринготтсе объединен со счетом семьи Уизли. Так что это дело времени — когда доступ к нему тебе закроют.

Зрачки Гермионы расширяются.

Она помнит всё, как вчера.

После битвы прошло всего несколько дней; Министерство развернуло активную деятельность по поимке оставшихся Пожирателей, школу восстанавливали, люди приходили в себя — после этой победы словно открылось второе дыхание. Она, Гарри и Рон помогали, как могли — парни в Аврорате, Гермиона в Мунго. Времени думать о будущем не было, его не хватало даже на то, чтобы вздохнуть спокойно, полной грудью. Но вот о застарелых вспышках войны стало слышаться всё меньше, а приговоренных к поцелую дементора всё больше. Гарри реже стал появляться в «Норе», а потом и вовсе сократил свои визиты до минимума. Рон так и остался в Аврорате, а Гермиона занялась научной работой, получив доступ в министерскую библиотеку и архивы.

Они с Роном были вместе. Это получилось как-то само собой, все знали, что так и должно произойти. Всё, чего хотелось — тихой и спокойной семейной жизни, чем она и старались наслаждаться день за днём, уставшая от бесконечных вспышек заклятий над головой, а потом от бесконечных судебных тяжб.

Это даже не обговаривалось — объединить счета. Это было естественно: они же должны были стать мужем и женой. Ей, как героине войны, Министерство ежемесячно перечисляло деньги, но у Гермионы так и не дошли руки посмотреть отчетность этого процесса.

Блейз удивленно смотрит на неё.

— Неужели ты забыла об этом? — Гермиона кивает. — Так о чём же ты думала все эти дни?

Гермиона лишь горько усмехается. Все эти дни... Было слишком много мыслей. Слишком много эмоций. Ни одна из них не относилась к материальной стороне её жизни.

— Кажется, я слишком долго была в изоляции с внешним миром.

— Я мог бы устроить тебя в каком-нибудь отеле, но с твоей везучестью завтра ты опять вернешься к Малфою, — после долгого взгляда, наконец, говорит Забини.

От этих слов всё внутри Гермионы сжимается. Обида на Малфоя, чёрная, тянущая пустота в душе, от которой становится тяжело внутри, напоминает о себе. Гермиона упрямо смахивает наваждение. Она не должна думать о Малфое. Она не должна чувствовать по отношению к нему что-то подобное...

— Нет, — уверенно говорит она. — Туда я больше не вернусь.

Блейз отмахивается от неё; его вид говорит о том, что он не верит в слова девушки ни на кнат.

— В общем так. Уже поздно, переночуешь у меня, а завтра решишь, что делать.

— Не стоит, — качает головой Гермиона. — Лучше в отель.

Её задевает подобный жест и это отношение к себе. У ситуации появляется неприятный привкус, словно Гермиона попробовала что-то очень горькое.

Блейз расценивает её реакцию по-своему.

— А тебе не кажется, что ты слишком уж поздно начала бояться? — Гермиона хмурится в ответ на его слова. — Я могу дать Непреложный Обет, что и пальцем к тебе не притронусь.

— А зачем ты это делаешь?

— Я просто не привык оставлять девушек в беде.

Блейз с улыбкой протягивает ей свою руку. Она живая, две золотые искры в глазах, почти черных в ночи, загораются снова, обдавая её своей теплотой.

Он не такой как Малфой. Другой. Разве люди, что столько времени провели вместе, не должны быть похожи? Видимо, нет. Они как плюс и минут, как чёрное и белое, как вода и огонь.

И вновь события рождают сотню вопросов.

Гермиона неуверенно прикасается к его теплой ладони. В следующую секунду затягивает в аппарационный поток.

Когда она открывает глаза, они уже в поместье: Гермиона видит большой холл и две лестницы, ведущие на второй этаж. Блейз провожает Гермиону наверх; её рука скользит по перилам из красного дерева. Красноватые панели на стенах инкрустированы черным металлом; из такого же металла выполнены тяжелые подсвечники почти под потолком.

Огромная комната, в которой он размещает её, могла бы поразить, если бы девушка не так устала. Гермиона засыпает, только её голова касается подушки.

«Чертовы аристократы!», — мысленно хмыкает она, закрывая глаза и проваливаясь в сон.

* * *

Утром эльф провожает её на завтрак в столовую.

Кажется, что весь этот огромный дом опустел. В столовой никого нет, хоть и стол накрыт на две персоны. Это немного пугает, но Гермиона думает, что Блейз, вероятно, скоро присоединится к ней.

Она испытывает странное беспокойство. Как затишье перед бурей — всё настолько тихо, что обязательно должно что-то произойти. Но разве Забини сделает ей что-то плохое?

За спиной раздается холодный голос; от внезапности Гермиона вздрагивает.

— Доброе утро, мисс Грейнджер. Мне приятно видеть вас в моем доме.

Она быстро вскакивает со стула и оборачивается. Женщина невероятной красоты стоит прямо перед ней. Её лицо похоже на застывшую гипсовую маску, такую, как использовали в старинных театрах — маски с нарисованными на них эмоциями. На этой маске не нарисовано ровным счетом ничего, только, кажется, её глаза — цвета темного шоколада — живут на её лице. Диссонанс — такое застывшее, мертвое лицо, и такие яркие, живые глаза.

Осанка её настолько царственна, что Гермионе невольно хочется сделать книксен.

— Здравствуйте, — говорит она. Слова произносятся тяжело, словно внутренняя сила женщины пригвоздила её к полу. — Прощу прощения, я не знаю вашего имени.

Та присаживается за стол и кивком приглашает сесть Гермиону.

— Моё имя Александра Забини. Я мать Блейза. Он предупредил меня о вас, и просил вас дождаться его. Впрочем, если пожелаете уйти, не буду задерживать.

Они не были похожи. Её сын — горячий и настоящий; она — ледяная и чуждая, словно Снежная Королева из сказки. Одинаковыми были лишь глаза.

Гермиона понимает, что это за сила, от которой внезапно перехватило дыхание. Её сила — её красота. Невероятная красота, чарующая, такая, что даже ей, девушке, сложно отвести взгляд.

— А где Блейз?

Она впервые видит улыбку Александры — неуловимую и легкую. За ней точно что-то крылось — та самая загадка, что должна быть в каждой женщине.

— Я полагаю, на работе.

Следующие несколько минут проходят в молчании.

Александра просматривает утреннюю почту; её интерес к гостье сына, даже если он и был, пропадает, и её внимание не распространяется на Гермиону. Где-то за стенкой часы отбивают свой размеренный ход. Гермиона медленно ест, медленно отпивает чай — чтобы лучше всё обдумать.

Наверное, стоит остаться: хотя бы, для того, чтобы поблагодарить Блейза.

Александра поднимает голову, отрываясь от чтения.

— Блейз сказал мне, что вы любите книги. У нас замечательная библиотека. Ринки проводит вас.

Предчувствие, притупившееся было за завтраком, вдруг снова заговаривает с Гермионой.

* * *

Людям свойственно ошибаться.

Но только не ей. Она — исключение из правил. Слишком много было потрачено сил, чтобы исключить даже возможность ошибки.

Только не она. Когда-то она хотела себе идеальную жизнь, идеального мужа, идеальное всё. Так где же просчет?

Её жизнь априори не могла быть оной. Нарушение правил, жизнь в палатках, война — можно многое перечесть, что просто не вписывалось в понятие слова «идеал». Как и Рональд. Пришлось меняться самой, подстраивать свои принципы под обстоятельства, чтобы иметь хотя бы толику того счастья, в котором купались окружающие.

Неужели и правда — всё дело в карме, что постоянно притягивает к себе неприятности?

Еще и этот Малфой. Она ведь почти поверила ему! Поверила в то, что он может быть другим, что он может измениться.

Так сколько же непозволительных ошибок она совершила?

Прошло уже несколько часов после полудня, а Гермиона всё сидела в глубоком кожаном кресле в окружении книг. Её пальцы медленно листали страницы тяжелого фолианта, взгляд скользил по строчкам, но всё это происходило скорее машинально: мысли были заняты другим. Прочитанное не запоминалось. Каждый час Гермиона слышала удары маятника часов, далекие и глухие, каждый час лопоухий домовик в серой наволочке приходил со словами: «Не хочет ли чего госпожа?».

Гермиону это немного коробило, но она решила промолчать и вежливо отказывалась, лишь единожды попросив чаю.

Воздух за окнами библиотеки наливался свинцом и тяжелел; сгущались тучи. Серые облака, словно сделанные из грязной ваты, угрожающе нависли над поместьем, ветер гнул ветки деревьев, заставляя их почти касаться земли. Их стволы наклонялись, как будто просили прощения. Несколько листьев, что уже пожелтели, сорвались и закружились в вихре. Девушке казалось, что всё это плохой признак, но она тут же одергивала себя.

Дверь скрипит и Гермиона вскидывает голову, надеясь, что это Блейз, наконец, вернулся.

— Привет, Грейнджер.

Он стоит, прислонившись спиной к косяку. Его и так тонкие губы сложены в бледную линию. А глаза... Гермиона пообещала себе никогда больше не смотреть в эти глаза.

— Что тебе нужно от меня?

— Я так и знал, что ты здесь, — Драко складывает руки на груди и скучающе оглядывает комнату.

— Поздравляю тебя, Малфой. Что дальше?

— Пошли отсюда, — лениво тянет он.

Его манеры, его голос, его движения — ничего не поменялось. Всё такое же. Злость захлестывает Гермиону. Она встает с кресла, чтобы не смотреть снизу вверх и говорит, как можно более равнодушнее:

— А ты не хочешь хотя бы извиниться передо мной?

Малфой пожимает плечами, отрываясь от косяка и делая шаг вперед, к ней навстречу.

— За что я должен извиняться, Грейнджер? За то, что назвал тебя грязнокровкой? Это правда, ты маггла. За то, что назвал тебя шлюхой? Это тоже правда, ты ведь трахалась сегодня с Блейзом. Скажешь: нет?

Она сама не понимает, как это произошло. Тело само принимает решение, не давая возможности обдумать его. Ей легче, чем в первый раз. Малфой морщится от пощечины и произносит что-то нечленораздельное, пытаясь ухватить её за руки.

— Пошел прочь! — шипит Гермиона ему в лицо. — Оставь меня в покое!

Она вырывается из захвата рук, извиваясь, кажется, всем телом.

Не стоит носить в себе воспоминания о том вечере, они обладают поистине разрушительной силой. Злость вспыхивает, разгорается, как сухая ветка в жаркую ночь. Следующий удар, также неосознанный, приходится под коленку, от чего Малфой слабо охает и выпускает её руки из своих. Гермиона отскакивает назад, выхватывая палочку и успевая заметить, что лицо блондина искажается злостью.

— Кажется, мисс Грейнджер не желает общаться с тобой, Драко.

Холодный, безжизненный голос заставляет замереть их обоих. Мать Блейза стоит прямо за спиной Гермионы.

На скулах Малфоя ходят желваки, ноздри раздуваются, и ему приходится перетерпеть несколько секунд, чтобы придти в себя.

— Я прошу прощение, Александра, за то, что потревожил вас и вашу гостью, — бледные губы уже привычно кривятся. — Я не буду больше обременять вас своим обществом.

Малфой стремительно разворачивается и уходит, хлопнув дверью. Гермиона, наконец, позволяет себе обернуться. На лице у женщины вновь эта равнодушная маска.

— Спасибо, — говорит она.

Александра Забини смотрит так, что хочется провалиться сквозь землю. В её взгляде появляется что-то новое. Что-то такое, что было во взгляде Блейза, когда он застал её в слезах.

— К девушке всегда будут относиться так, как она сама позволяет к себе относиться. Запомни это.