Гордость и предубеждение и лепреконы (гет)

На следующее утро Гермиона проснулась с теми же мыслями и размышлениями, которые сморили её прошлым вечером. Она до сих пор не смогла отойти от неожиданности случившегося — думать ни о чём другом было невозможно — и, совершенно потеряв силы работать, решила вскоре после завтрака побаловать себя прогулкой на свежем воздухе и физическими упражнениями.

Гермиона уже приготовилась выйти на улицу, но услышала хлопанье крыльев и направилась к открытому окну. Та же царственно выглядящая сова, которая отправляла послания Пэнси для Полумны, опустилась на подоконник и с гордостью протягивала письмо. Гермиона инстинктивно взяла предложенный конверт, но постаралась сохранить надменное самообладание, пускай и несколько натянуто. Затем, высокомерно-пренебрежительно кивнув головой и не дожидаясь угощения, птица взлетела и вскоре скрылась из виду.

Снедаемая любопытством, но не ждавшая ничего приятного, Гермиона вскрыла конверт и обнаружила в нём два листа пергамента, исписанных убористым мелким почерком. Письмо было отправлено из поместья Малфоев в Уилтшире в восемь часов утра и гласило:

«Мисс Грейнджер,

Не тревожьтесь, получив это письмо: в нём не будет ни повторения тех чувств, ни возобновления тех предложений, которые вчера утром были Вам так неприятны. Простите мне вольность, с которой я требую Вашего внимания; я знаю, что Ваши чувства будут восставать против этого, но возлагаю надежды на Вашу справедливость.

Вы предъявили мне обвинение в двух преступлениях совершенно разного характера и отнюдь не одинакового масштаба. Первое заключалось в том, что я, не посчитавшись с чувствами мисс Лавгуд и мистера Забини, разлучил их, а второе — что я, вопреки различным заявлениям, вопреки чести и человечности, разрушил сиюминутное благосостояние и карьерные надежды мистера Уизли. Однако я надеюсь, что смогу защитить себя от тяжести того обвинения, которое вчера было так щедро возложено на меня, учитывая каждое обстоятельство, как только Вы прочитаете нижеследующее объяснение моих действий и мотивов.

Я недолго пробыл на ежегодном балу министерства по случаю празднования Победы, прежде чем увидел, как и многие другие, что Блейз предпочитает мисс Лавгуд любой другой молодой ведьме. Однако только после того, как она оказалась проклята и осталась в поместье Малфоев, у меня возникли некоторые опасения, поскольку, зная о её склонности к рассеянности, я пришёл к выводу, что это может быть лишь мимолётное увлечение, которое с лёгкостью повторится с кем-то другим, если это проклятие не оборвет её жизнь. Поэтому я попытался подавить привязанность Блейза, тем самым избавив его от мучений, связанных с развитием чувств к легкомысленной ведьме, обречённой на преждевременную кончину. К тому времени, когда я осознал свою ошибку, было слишком поздно что-либо менять. Мистер Забини оказался совершенно разлучён с мисс Лавгуд как расстоянием, так и болезнью. Хотя я сделал это без злого умысла, мои действия, несомненно, причинили боль Вашей подруге, и Ваше недавно обнаруженное негодование нельзя назвать необоснованным. Справедливости ради, моя тётя пытала Вас в гостиной моей матери, и у Вас есть все основания держать на меня обиду.

Что касается другого, более весомого обвинения в причинении вреда мистеру Уизли, я могу только опровергнуть его, изложив Вам все обстоятельства наших с ним взаимоотношений. В чём конкретно он обвинил меня, мне неизвестно; однако в истинности того, что я расскажу, я могу привести более одного свидетеля несомненной правды.

Мистер Уизли — сын довольно уважаемого человека, который в течение многих лет руководил Сектором по борьбе с незаконным использованием изобретений маглов. Благоприятное поведение его старших братьев, естественно, побудило меня оказать поддержку и ему, и моя доброта была щедро вознаграждена. Однако прошли долгие годы, прежде чем я смог взглянуть на него с совершенно иной стороны. Порочные наклонности — отсутствие принципов, которые он тщательно скрывал от общественности, — не могли ускользнуть от взора молодого человека почти того же возраста, что и он сам, и который имел возможность наблюдать его в моменты слабости. Если бы я только мог, я бы предупредил Вас о нашей связи до того, как произошла Ваша с ним помолвка.

Во время седьмого года обучения в Хогвартсе до моего сведения дошло, что мистер Уизли оказался вовлечён в тайные сделки с неподходящей компанией, среди членов которой, как я выяснил, были контрабандисты египетского антиквариата из Лютного переулка. Из уважения к его отцу и братьям я заплатил тысячу галлеонов, чтобы помочь ему выбраться из этой крайне неприятной ситуации; однако, как оказалось, мистеру Уизли не нужна была моя помощь или моё золото. Полагаю, это только смутило его, и выплеснувшееся на меня негодование оказалось пропорционально тяжким обстоятельствам, в которых он имел неосторожность оказаться. Мистер Уизли, несомненно, был так же жесток в попрании моей чести перед другими, как и в личных упрёках мне самому. После окончания учёбы всякая видимость знакомства осталась отброшена. Я не располагаю сведениями о его дальнейшей жизни, но прошлым летом он снова неприятнейшим образом привлёк мое внимание.

Теперь я должен упомянуть обстоятельство, о котором и сам хотел бы забыть и которое никакие обязательства, кроме настоящего, не смогут побудить меня раскрыть любому другому волшебнику или ведьме. Сказав так много, я не сомневаюсь, что Вы сохраните всё в тайне. Моя подруга, мисс Пэнси Паркинсон, ныне помолвленная с мистером Теодором Ноттом, была отвергнута мистером Уизли после выпуска. Он ясно дал понять, что, хоть она была достаточно хороша, чтобы тайно провести ночь, она оставалась слизеринкой. Таким образом, принадлежность к факультету лишала её права вступать в брак.

Вы, возможно, удивитесь, почему я не рассказал всё это вчера утром; но тогда я ещё недостаточно владел собой, чтобы понять, что следует открыть Вам. Для подтверждения правдивости всего, о чём здесь говорится, я могу обратиться, в частности, к свидетельству мистера Теодора Нотта, который, благодаря нашим тесным отношениям и постоянной близости, был неизбежно знаком с каждой из тех сделок. Если Ваша неприязнь ко мне обернёт мои утверждения бесполезными, та же причина не должна помешать Вам довериться моему другу; и, чтобы у Вас была возможность расспросить его, я постараюсь отправить Вам это письмо совой. Добавляю только: да благословит Вас Мерлин.

Драко Люциус Малфой»

Читая письмо, Гермиона пребывала в полнейшем замешательстве. Твёрдое предубеждение против всего, что Малфой мог бы написать, соперничало со рвением, которое едва ли позволяло вникнуть в смысл прочитанного. Торопясь узнать, что содержится в следующем предложении, Гермиона чуть было не потеряла способность улавливать смысл того, что было у неё перед глазами. Его убеждение в бесчувственности её подруги она немедленно сочла ложным; а рассказ о реальных и вполне серьёзных возражениях против брака слишком разозлил её, чтобы дать хоть сколь-нибудь достойный ответ. Драко не выразил сожаления о содеянном в той мере, которая бы её удовлетворила: манера письма была не столько покаянная, сколько самодовольная. Его слова содержали сплошь гордость и высокомерие.

Гермионе стало ужасно стыдно за себя. Ни о Драко, ни о Рональде она не могла думать без ощущения, что была слепа, пристрастна, предвзята и совершенно глупа.

— Как подло я поступила! — воскликнула она. — Я, которая гордилась своей проницательностью как умнейшая ведьма своего поколения! Я, которая ценила себя по своим способностям! Которая так часто пренебрегала великодушной откровенностью подруги и тешила собственное тщеславие бесполезным или достойным порицания недоверием! Как унизительно это открытие! И как справедливо я унижена! Даже окажись я влюблена, то и тогда не оказалась бы так несчастно слепа! Но тщеславие, а не любовь, было моей глупостью. Довольная благосклонностью одного и оскорблённая пренебрежением другого при нашем первом знакомстве, я руководствовалась невежеством и презрела доводы рассудка, когда дело касалось одного из них. До этого момента я не знала сама себя.