Такова Доля (гет)

Я хочу, чтоб ты сдох. Утонул в своей крови.

Чтоб закончилось все. Ты — враг. Жизнь — война. (с)

Вода размеренно капала.

Кап-кап. Кап.

Дни стали серыми, блеклыми. Осень давно закончилась, наступила зима со своей тоскливостью, однообразием и бездушием.

Кап-кап. Кап.

Раньше Гермионе всегда нравилась это время года; уезжала ли она на каникулы домой, оставалась ли с мальчишками в Хогвартсе — жизнь кипела, радовала бесконечной чередой событий, приносила те или же иные новости...

Экзамены, праздники, подарки, вереницы гостей и угощений — все это наполняло жизнь девушки зимой. Всегда было весело. Всегда было интересно.

Всегда что-то хотя бы просто было.

Да, прошлая зима... Война многое изменила в ее жизни, и не только в ее. Но — опять же — зима была. Той зимой она жила.

Она двигалась.

А что теперь?

Все стало совершенно однообразным. Ровно под стать всему остальному.

Жизнь стала иной — такой, какой ее хотел видеть Малфой.

Такой, какой ее сделал Малфой.

Завтракала Гермиона быстро. Встать, умыться, накинуть на себя один из многочисленных дорогущих пеньюаров и бесшумно спуститься вниз, в столовую — все действия были выверены поминутно. Иногда Драко задерживался, или же просто не торопился в Пралмент, и составлял ей компанию за столом (тогда девушка завтракала еще быстрее), но чаще прием пищи происходил либо в полном одиночестве, либо под надзором домовых эльфов.

Неделя, другая — и она привыкла съедать то, что ей предлагают, не капризничать, не ерепениться и не швырять тарелки. Традиционная английская овсянка на цельном молоке; тосты из нежного пшеничного хлеба, приготовленного из дрожжевого слоеного теста, наподобие круассанов, как дань французской кухне; к нему кусочек масла и джем, обязательная икра; а также большая чашка хорошо заваренного чая с бергамотом, молоком и, Гермиона могла поспорить, с внушительной дозой зелий в нем.

И так — каждый день.

Нужно набирать вес. Нужно быть внушительной, чтобы, не дай Мерлин, наследники не родились хилыми и слабыми. Сначала ее выворачивало от того количества еды, которое полагалось съедать под неусыпным контролем Малфоя. В первые дни ее чуть не стошнило тут же за столом, но строгий взгляд — и желудок чудесным способом успокаивался, вся еда укладывалась, а на нее накатывало спокойствие и безразличие.

Потом девушка поднималась в комнату и ложилась отдыхать, практически на ходу скидывая халат. Снадобья ли, плотный завтрак, или еще что — но сон подкашивал Гермиону практически мгновенно, она едва успевала добраться до кровати, частенько укладываясь на диван в той самой заставленной гостиной.

И, к тому же, хоть какое-то разнообразие.

Затем, в ожидании ланча, на который всегда был все тот же чай с молоком и домашнее печенье, разнообразная выпечка, сытные пироги, сыры, ей дозволялось заняться рукоделием или посидеть у окна. Малфой лично проверил все откосы и кое-где обновил заклинания, чтобы — разумеется, не дай Мерлин! — мать его наследников продуло. Вообще, по мэнору увеличилось общее количество подушек, все полы покрылись коврами, тонкие шелковые простыни сменились на белье из плотного хлопка, чуть ли не байковое — эта звериная забота доводила Гермиону до бешенства.

В конце концов, она же не беспомощная кукла, а живой человек, который в состоянии заботиться о своем комфорте и безопасности!

Да, принеси в пещеру шкуры, и твоя женщина будет довольна!

Обед, снова обязательный послеобеденный сон, когда она не спала — толи микстуры уже не действовали, толи еще что, — а бездумно лежала, глядя в потолок и пытаясь сосчитать количество ярких звездочек.

Опять неизменный чай в пять часов... и вот тогда ей дозволялось почитать.

Гермиона уже наизусть знала все сказки из этой книжки, но каждый раз с восторгом переворачивала страницы и заворожено разглядывала картинки, повторяя выученные слова. Только вот странность — на иллюстрациях она неизменно узнавала себя в виде очаровательной принцессы или таинственной русалки, хохотушки-феи или загадочной вейлы, но вот лицо прекрасного принца всегда было скрыто. Сначала Гермиона сердилась на себя, она думала, что неизменным рыцарем и принцем для нее останется Рон... но в последнее время девушка стала замечать, что черты лица некогда любимого ею человека стираются из ее памяти.

В этом был виноват Малфой или же она сама?

Можно ли расценивать подобное, как предательство? Как...

Все эти мысли убивали, как и неизменные вечера.

Гардероб то и дело обновлялся — роскошные платья, бесконечные чулки и иные вещи дамского туалета, за которыми девушка не успевала следить, не то, чтоб носить. А главное, новые и новые драгоценности. Гермиона все так же с трепетом относилась к украшениям — подумать страшно, сколько тысяч галлеонов Малфой отдавал за тот или иной гарнитур. А все ради чего? Порадовать его любимого своим шикарным видом?

Ох, Мерлин...

Прихорошившись, она была обязана спускаться сразу в каменную залу, когда Драко приходил домой. Если приходил рано — совместный ужин. Иногда в молчании, иногда под аккомпанемент язвительных замечаний в адрес его оппонентов в Парламенте, или в ее адрес. То она плохо одета, то она глупа. То и вовсе грязнокровка, а носит его детей.

Все замечания, предполагалось, она слушает молча.

И появился еще один странный и унизительный ритуал. Гермиона была готова рвать на себе волосы, если бы это что-то значило.

Но ничего — никакие ее действия не имели смысла.

Все началось после того, как Драко поправился настолько, чтобы снова отправиться в Парламент на очередное заседание — свой первый день мнимого одиночества Гермиона провела, просто наслаждаясь покоем, отдыхая.

И с трепетом ждала прихода мужа.

Ведь впервые она ждала своего супруга в новом качестве — она беременна, она неприкосновенна. После нападения он еще ни разу не поднял на нее руку, и даже не грубил...

Ну, сильно не грубил.

Может, и права была Нарцисса, когда говорила, что скоро она станет почитаемой миссис Малфой?

Может, она права была, пытаясь смириться и стать послушной женой и матерью?

И Драко больше не будет ее унижать?

Вот и тяжелые шаги мужа; он узнает у домовиков, что хозяйка покушала, днем отдыхала, а сейчас готовится ко сну.

Но как же без нее?

И вот Гермиона трепещет на пороге гостиной. Тонкий шелк длинного пеньюара еле прикрывал ее тело, быстро покрывшееся мурашками, толи от холода, толи от страха.

Малфой задумчиво смотрел на нее, его внимательные глаза, казалось, прожигают девушку насквозь.

— Как ты?

— Хорошо.

Чувствовалось, как тишина буквально опускается на плечи, давит сначала сверху, а потом будто изнутри; слышно только потрескивание дров в камине.

— Посиди со мной.

— Хорошо, — снова повторила она, нервничая.

Интуиция не отпускала ее, что-то не так. Что-то он приготовил для нее... Для своей любимой женушки.

Шаг навстречу, второй — и вот молодая женщина в недоумении понимает, что второго кресла в комнате больше нет, только огромная бордовая подушка у ног Малфоя.

И его дьявольская усмешка.

Зверь доволен. Зверь в экстазе.

Его светлые глаза не мигали, неотрывно следив за своей жертвой.

— Садись ко мне спиной, — как ни в чем не бывало продолжил Драко.

Шаг назад, с силой прикушенная губа...

Слезная капелька неизменной дорожкой покатилась по ее щеке...

Сколько она их уже пролила, этих хрустальных слезинок?

Кажется, они никогда не кончатся... И его фантазия тоже.

И вот она сидит на подушечке. Гребаной подушечке у его ног! А властные пальцы Малфоя тут же по-хозяйски зарылись в ее волосы — они поглаживали, ласкали, перебирали каштановые пряди... И, постепенно, от тепла камина, от поглаживания, Гермиона впала в непонятное безразличие.

Она опомнилась, когда Драко, что-то бормоча себе под нос, стал заплетать ей косы.

— Какая же ты еще девочка... Нежная, гладкая... Моя девочка... Ну все, пора спать. Я слишком хочу тебя.

А потом эта неизменная бордовая подушечка в ногах супруга и его пальцы в ее волосах стали неизменным атрибутом их семейной жизни.

То бездумно гладящие шелковистую поверхность локонов, то жестко заплетающие в косы — казалось, возня с ее волосами, заплетание кос перед сном успокаивает и приносит мир в душу Малфоя.

А Гермиона?!

Сначала она безумно стеснялась и краснела, каждый раз опускаясь на пол перед ним, но потом, гормоны взяли свое, безразличие овладело ею, и она просто привыкла...

Мэнор наконец-то посетила тишина и покой.

Время от времени девушка заглядывала в зеркало, наблюдая за переменами. Щечки зарумянились, округлились, сама она стала размеренней, и уже, кажется, начала мириться со своим положением.

С единственной вещью... нет, пожалуй, с двумя вещами смириться она не могла.

Первое, это неизменный контроль эльфов. Они были все время рядом, сводя Гермиону с ума, следя за каждым ее шагом и движением. Этот тотальный контроль убивал.

Что она одела сегодня? Малфой хотел быть в курсе всех подробностей — от белья до украшений. Как она поела? Что съела сначала, что оставила на потом? Попросила ли добавки и что именно? Где спала после? Какой булочкой перекусила? Каким рукоделием занялась?

Он хотел, чтобы Гермиона чувствовала его контроль и заботу, даже когда его самого не было рядом.

И второе — гораздо более болезненное.

Это запрет на прогулки.

Первый раз Гермиона решилась просить разрешения у Малфоя на прогулку после того, как на протяжении нескольких дней он был ею доволен — одежда, прическа, макияж, ее питание, поведение, выполнение желаний супруга.

И... получила категорический отказ.

— Сбежать хочешь? Сиди дома, свежего воздуха дома достаточно. Оденься и открой окно. Домовики присмотрят за тобой.

Сказал, как отрезал.

И Гермиона страдала.

Смотрела в окно и воображала себя птицей... Этот запрет сводил ее с ума, мысль пройтись по траве, а не по натертым полам или мягким коврам мэнора становилась навязчивой идеей. Иногда ей казалось, что она уже стала душевнобольной — она чувствует запах веток, ощущает порывы ветра в лицо... И даже как-то робко призналась в этом Малфою.

Он, как всегда, жестко высмеял ее, сказав что-то про фанаберии беременной магглокровки.

Однако, пожалуй, что хотя и положение со шпионами-эльфами и отсутствием прогулок выводило Гермиону из равновесия, гораздо унизительнее — еще одна новая привычка, появившаяся у Драко.

В один из вечеров — Гермиона была уже на третьем месяце — он пришел очень грозный. Чересчур сосредоточенный и собранный. Они поели в тишине, когда он потянул жену в гостиную и, поставив на колени перед собой, велел смотреть ему прямо в глаза.

Вторжение чужого разума было болезненным; с каким-то садистским удовольствием Малфой начал копаться в ее воспоминаниях об их с Роном близости. Перед глазами, как картинки кинопленки, замелькали стыдливо закушенная от боли губа, красные щеки Рона, кровь на простыне, их позы, ее первые смелые ласки, его попытки доставить ей удовольствие...

Так и повелось с этого вечера — Драко хотел знать все.

Бедная девушка с замиранием сердца ждала вечеров. Теперь ей уже не казалось унизительной подушечка в ногах ее сюзерена и супруга, когда он зарывался в ее волосах. Она украдкой жаждала именно этого, и когда Малфой возвращался усталый и вымотанный, он так и поступал, чему Гермиона радовалась, как манне небесной.

Но чаще... С обреченностью раба она становилась перед ним на колени, подминая платье, когда Драко хотел поднять свое настроения, копаясь в ее голове, в дорогих ее сердцу воспоминаниях.

Втоптать в грязь некогда бывшее ее жизнью.

— Легилименс!

И все.

Она уже не одна — в ее мыслях, ее думах Он.

Не гость, но и не враг.

Ее повелитель, от него не скроется ничего.

Первый поцелуй, первая близость... Потом Малфой с особым вниманием рассматривал ее воспоминания, когда она осталась наедине с Гарри в лесу, когда Рон малодушно сбежал.

Казалось, Драко поставил себе задачей разложить все по минутам, что происходило между ней и Гарри, и она со стыдом вспоминала, как, пожалуй, впервые ей хотелось близости с ним. Как Гарри утешал ее, и все...

Все стало достоянием Драко.

Лишь только мысли — все до единой — о времени, проведенном с ним в мэноре, Малфой обходил.

Зверь боялся? Чего-то страшился? Как бы не так...

Роясь в воспоминаниях ее школьных лет, он развлекался. Отпускал язвительные словечки о нелепости ее страхов, ожиданий, влюбленности... Дразнил ее, говорил, что в такого бобра, как она, мог влюбиться только недоумок Уизли. Что она неуклюжа, некрасива, неизящна, слишком хрупка...

И только ее слезы...

Так и прошла эта зима. Никаких праздников, никакого веселья — ничего.

Только снег, только эльфы, будто только грусть навеки поселилась в ее сердце...

И на удивительный покой.

Больше не было физической жесткости. А моральные издевательства она научилась пропускать; старалась не вслушиваться, твердила себе, как заклинание, что все это происходит не с ней...

Наступила весна. Март близился к концу, как... однажды Малфой известил свою супругу, находящуюся уже на шестом месяце, что они едут в Хогвартс.

Шок.

Ступор.

Гермиона не верила своим ушам — они едут в Хогвартс?!

Зачем? Она выйдет на улицу? Наконец-то!!

Гермиона так распереживалась, на глазах появились слезы, дыхание перехватило, и она, волнуясь, опустилась в глубокое кресло.

Тот самый, старый добрый Хогвартс?

Он ей разрешит выйти на улицу, зайти в ее любимую школу, где она ощущала себя как дома.

Невероятно...

Но с чего вдруг? Зачем? Почему?

Однако Драко не проронил больше ни слова — поездка должна была состояться через три дня.

Утром Гермиона смотрела на себя в зеркало и не узнавала. То ли это радостная новость, то ли и правда, беременность сказывалась на ней, но девушка выглядела хорошо. Просто замечательно. У нее шел шестой месяц, но из-за того, что плодов было два, живот был просто огромный. Но это ее не портило — она, казалось, была богиней плодородия. Прямая спина, большая налитая грудь, тонкая, нежная, белая кожа...

Да, Гермиона была восхитительна.

Малфой мрачно ехал в карете и разглядывал сидящую напротив молодую женщину. Та словно не замечала недовольного взгляда мужа и все переживала свой визит в Хогвартс. Драко довело до холодной ярости то, что МакГонагалл позволила себе разволновать свою любимую ученицу. Теперь, когда до родов оставалось всего ничего, Забини все больше мрачнел и говорил, что плоды слишком крупные, а Гермиона слишком слаба для рождения близнецов. Блейз все больше склонялся к маггловской клинике и даже робко заикнулся о каком-то способе с диковинным названием «операция». Предлагая данное, он говорил, что это будет безопаснее для девушки. С детьми итак было все в порядке — магия бы не допустила, чтобы наследники рода пострадали...

Но ОНА...

Его Гермиона...

Блейз все сильнее тревожился после каждого осмотра и твердил Драко о такой возможности — не пережить родов. Со временем он и сам стал побаиваться того, что может случиться страшное, нечто непоправимое...

И вот теперь его любимая куколка, похоже, разволновалась не на шутку.

Постепенно он просто и бездумно глядел на нее и начал ловить себя на мысли, что любуется ею.

Она была великолепна.

Роскошная соболиная шуба... Темный и глубокий цвет меха богато отбрасывал тень на белоснежную кожу, и, казалось, искрился в лучах солнца, которые пробивались в окна кареты.

Почему он настоял, чтобы в Хогвартс Гермиона надела шубу, а не мантию? Он и сам не знал, просто ему хотелось видеть ее настоящей принцессой, гордо несущей свою беременность. В конце концов, это был ее первый выход из Малфой-мэнора. И — к драклам всех! — она, уже глубоко беременная, должна была быть великолепной!

Мягкий и драгоценный мех окутывал и оберегал его жену от слишком холодного мартовского ветра.

Соболя своей роскошью как раз таки соответствовали званию миссис Малфой.

И да, она была совершенством.

Его совершенством...

Сейчас, когда до родов осталось всего три месяца, Гермиона расцвела, как экзотический цветок. Кожа стала белой и как будто прозрачной, губы — еще пухлее и ярче, порочнее... И он стал вспоминать, как, начиная с самого первого дня беременности, панически боясь выкидыша, он заставлял Гермиону удовлетворять себя орально.

Его безумно заводили эти невинные, чистые глаза и порочно-алые губы вокруг его члена. Однако теперь и об этом пришлось забыть, так как стоять на коленях Гермионе становилось все сложнее, а заниматься сексом традиционно... Он слишком опасался повредить наследникам. Приходилось сдерживаться.

Может, поэтому она теперь ему так желанна?

До дрожи, до судорог...

В глазах Гермионы появился трагический надлом — за всю беременность она ни проронила ни слова жалобы. Покорно пила зелья, кушала, гуляла вокруг замка (только в сопровождении Малфоя, когда наступил март, и только когда Забини наорал на него, ведь она упала в обморок и наконец робко призналась, что не была на улице уже больше полугода). Драко же, пользуясь помощью нового главы Аврората, ввел запрет на послеобеденные заседания Парламента, ссылаясь на безопасность. И теперь отлучался из дома только в утренние часы, остальное время неотлучно находясь возле беременной жены.

А Гермиона боялась.

Панически боялась родов...

Ей казалось, что она непременно умрет. Что эти отпрыски вытянут из нее все. Энергию, кровь, жизнь...

Забини заявлял, что младенцы слишком развиты, на что Малфой отмахивался... От родов еще никто и никогда не умирал в его семье, а страхи Гермионы его раздражали, и он просто отмахивался от нее...

И, казалось, этим он отгораживался и успокаивал только себя любимого от того иступленного страха потерять ее.

Но теперь будто все накопившееся раздражение улетучилось, и они едут домой, как любящие супруги, ожидающие долгожданного прибавления в семье...

Ездили они в Хогвартс не просто так.

Драко, узнав о беременности жены, понял, что с делами, бывшими его смыслом до появления Гермионы в мэноре, нужно завязывать и решил войти в попечительский совет школы, как когда-то и Люциус, его отец. Чтобы в дальнейшем держать руку на пульсе касательно обучения детей, чтобы знать, кто их обучает, с кем они дружат, с кем знаются.

А главное, в дальнейшем подобрать выгодные партии для своих сыновей и воспитывать молодую поросль именно в том ключе, необходимом для его бизнеса, его процветания. Вот почему он и стал активно помогать в восстановлении Хогвартса, инвестировал в него свои средства, привлекал к этому других волшебников.

После войны Директором назначили Минерву МакГонагалл, и уж она точно не будет противиться желаниям Драко. Он же столько всего сделал, так им помог. Тогда, в Войну, и сейчас — уже после.

Он усмехнулся. Все это буквально сочилось сарказмом...

Одного только эта старая кошелка потребовала — участия в совете и Гермионы.

И встречи с ней...

Мерлин!

С ней! С его женой! Когда та на шестом месяце!!

А ведь кошка старая поставила эту встречу необходимым условием его утверждения на посту главы Попечительского совета!

Вот ведь гадина!

Грымза вонючая...

Однако решив, что, с другой стороны, поездка будет приятна его супруге, он согласился на аудиенцию. Тут он тоже преследовал свою собственную цель — необходимо было явить миру миссис Малфой, не воробушка, не участницу Золотого Трио, а роскошную молодую женщину, будущую мать.

— Какая же ты стала красивая, моя дорогая девочка! — морщинистые руки обхватили Гермиону за плечи и притянули к себе для приветствия.

Старые глаза МакГонагалл, наполненные слезами, с нежностью глядели на свою любимицу.

— Мистер Малфой, так это правда, вы супруги?

Вопросы, вопросы, вопросы...

А ведь МакГонагалл сдала — она превратилась в морщинистую и высохшую старуху, глаза за очками, кажется, стали совсем маленькими. На фоне ее потрепанной бесформенной мантии, подлатанной на рукавах, великолепие наряда Гермионы выглядело просто вызывающе. Но эмоции девушки — ее слезы, дрожащие губы — казались такими естественными.

Она обнимала свою любимую преподавательницу, стискивала ее изо всех сил, Гермиона даже не смогла произнести слова приветствия — настолько ее разволновала встреча. Малфой понял, что скоро не далеко и до настоящей истерики.

Мерлин всемогущий!

Да что же позволяет себе эта драная кошка! Его женушке нельзя волноваться!

Пикси всем на голову!!

— Глупыми мы были...Наивными...

— О чем вы, профессор? — Гермиона удивленно подняла глаза на МакГонагалл; та смотрела куда-то вдаль, будто сквозь пространство.

— Мы были дураками... Альбус, Северус, я... Мы втравили вас — детей! — в эту войну... Тебя... Гарри Поттера... Ведь что в итоге? Нынешние победители — все оказались гадами, и, победив Темного Лорда, мы лишь только открыли дорогу этим алчным гадам, чтобы они набивали свои карманы. А Хогвартс... как стоял разрушенный, так и стоит. Никому не нужны дети и их проблемы. Они свергли под шумок старых богатеев и теперь под знаменем победы грабят казну... Боролись с Темным Лордом, а не увидели своих злодеев...

Гермиона замерла.

Мерлин, неужели она правда говорит это? Хорошо еще, что Малфой вышел, и он не слышал этих слов. Но наверняка МакГонагалл дождалась именно этой удобной минутки. Чтобы высказать все, чтобы наконец-то выложить наболевшее.

— Прости меня, девочка моя... — слезы потекли по старому морщинистому лицу, взгляд женщины казался стеклянным. — Прости, что разрушила твою жизнь, украла твое детство... И Гарри пусть простит нас...

Миссис Малфой не знала, что сказать на это.

Да, возвращение в Хогвартс оказалось... иным. Совершенно грустным, с каким-то странным привкусом старости и запахом пыли.

И горечи...

— Ты счастлива, моя девочка? — спросила Директор на прощание.

Но, требовательный голос Малфоя не оставил шанса Минерве МакГонагалл услышать ответ Гермионы.

— Простите, Директор, но моя жена сейчас в таком положении, что вряд ли скоро сможет Вас вновь навестить, и, к сожалению, нам пора.

Гермиона послушно подала руку, и они направились в сторону экипажа.

Она тихо плакала, как и ее любимая преподавательница. Что дала им эта встреча, кроме как обрубков старой, некогда забытой боли? Кроме как страшных воспоминаний?

Малфой недовольно сжал губы в полоску и, крепко удерживая супругу под локоть, повел ее за собой.

Его шрам сверкнул белой лентой в полуденном свете солнца.

Нет, это было совершенно неправильно — эта встреча, его решение вступить в попечительский совет, восстановить Хогвартс.

Он же никогда не любил эту школу. Так почему же? Он мог спокойно отправить в дальнейшем своих детей в Дурмстранг, но нет...

Хогвартс.

Да... Старый-старый Хогвартс...

Нарциссе нравился этот замок, полный секретов и тайн. Нравились его теплота и уют. Нравилось веселье, царившее, казалось, в школе постоянно — разве что не на экзаменах. Хотя, если подумать, для его любимой грязнокровки это ж были самые настоящие праздники!

Драко коротко усмехнулся над своими мыслями.

Так пусть эта школа станет любимой и для его сыновей. Как была любимой для двух его женщин — его матери и его куколки...

Гермиона тихо шмыгнула, и Драко едва заметно улыбнулся уголками губ.

Такая нежная, такая ранимая.

Тоже мне, борец со всемирным злом!

Она напоминала ему старинные полотна итальянских маггловских художников, которые ему нравилось разглядывать, бывая в гостях у Блейза. Его матушка — покойная миссис Забини — обожала развешивать на стенах не магический портреты своей почтенной фамилии, а картины маггловских художников. Причем, как говорил сам Блейз, это были не магглы, а сквибы, ушедшие в мир простецов.

Ну что ж, все могло быть.

Так вот и в Гермионе как раз появилось то самое свечение и неуловимая мягкость изображенных на этих полотнах женщин.

Мадонны.

И его малышка так напоминает их. Иногда ведь даже больно смотреть на ее совершенство, на ее идеальность... Чтобы там он не говорил о ее не привлекательности, она стала самой красивой и желанной для него.

Навсегда...

Загадочные, огромные глаза, полные скрытого трагизма и боли, как будто она исподволь видит судьбу, которая ждет всех. Непонятная притягательная прелесть округлившейся наполненной груди, от которой исходил тонкий аромат. Руки приобрели нежность, тонкость и грацию движений. Сама походка стала осторожной, неуверенной. Ее все время хотелось опекать, держать за руку, и появилось не понятное чувство, что ее все время надо держать в поле зрения... И, как бы в отместку за такую зависимость от нее, Малфой стал необъяснимо груб с ней.

Все время был недоволен ею, обвинял в том, что она безобразна, что она поправилась, как гиппогриф, и со странным мазохистским удовольствием наблюдал, как она беззвучно плачет...

А сам отчаянно хотел, чтобы она хоть раз села к нему на колени и просто попросила не мучить ее больше...

Хотел, чтобы по своему желанию — а не его окрику — она обхватила его за шею, прижалась к его губам и сказала, что он нужен ей... Что она его без остатка, что рада, что он забрал ее... Что все в прошлом, и теперь впереди все будет хорошо.

И смотрела, не отрываясь, на него своими огромными глазюками. Смотрела с теплом, с любовью, а не страхом и покорностью... и прижалась со всех сил, стискивая его своими тонкими и нежными руками...

Тогда, может быть — кто знает? — он бы прекратил нападать на нее.

И сейчас, возвращаясь из Хогвартса и продолжая любоваться ею, Драко впервые подумал, что еще какой-то месяц-другой — и все, придется все менять. По крайней мере, изощряться придется больше, ведь при своих сыновьях ему нельзя будет называть ее грязнокровкой.

Придется сдерживать себя.

Сыновья должны любить мать, относится к ней с почтением и заботой, ведь она для них все. Он обязательно проследит, чтобы воспитание протекало по кодексу, и его сыновья были также преданы Гермионе, как он относился к Нарциссе.

Ну, ничего, время еще есть. Он обязательно придумает что-нибудь...

Гермиона волновалась все больше и больше, грудь высоко вздымалась, в глазах стояли слезы жалости к ее любимой школе, к МакГонагалл... Но только Малфой открыл рот, чтобы сказать колкость, как по округлившимся глазам девушки, ее странному всхлипу понял — что-то произошло...

В следующее мгновение он понял, что именно:

— Драко... — голос ее был тихий, полный страха. — Кажется, я рожаю... Выкидыш...

Малфой потерял дар речи, в ужасе снова и снова прокручивая эти страшные слова, а Гермиона смотрела на него стеклянными глазами и только тихо что-то шептала.

Драко пытался прислушаться к тому, что она говорит, но, только склонившись к губам, различил еле слышный голос, повторявший обреченно:

— Я умру, я непременно умру...

— Но, еще целых три месяца, ты не можешь рожать сейчас! Ты не можешь... — он сам был близок к истерике... А когда увидел ее пальцы, которыми она зажала промежность... Они были в крови...

Драко обезумел от страха.

От страха все потерять и сыновей, и жену...

Он не помнил, как в ужасе, который никогда не испытывал в своей жизни — ни когда убивали его, ни когда умерли родители — бросился перед ней на колени. Малфой дрожащими руками бережно уложил девушку на диванчик, потом скатал в валик полы драгоценного меха шубы, положил их ей под попу, чтобы голова была внизу. Потом одной рукой накрыл пальцы Гермионы, сжившие промежность, как будто бы этим жестом хотел остановить кровь, а второй стал гладить по голове и шептать всякие успокоительные глупости, про себя обмирая от ужаса, что она потеряет сознание, или Забини не будет их ждать в поместье.

Но, к счастью, все обошлось. Малфои воистину счастливчики, получают у судьбы все, что только захотят — не уставал повторять Блейз.

Та угроза выкидыша, имевшая место быть в конце марта, казалось, полностью изменила Малфоя. Внутренне или же только внешне — не столь важно, — но теперь Гермиона чувствовала...

Он стал другим.

Мягче, заботливее...

Это нонсенс — упоминать подобные слова по отношению к Малфою, но... все было именно так.

Казалось, он понял всю хрупкость и нежность Гермионы, ее слабое здоровье, испугавшись за нее по-настоящему. Понял, какую роль она играет в его жизни.

Миновал апрель, май. Подходил к концу и июнь — близился срок.

Как это бывает, несмотря на все подготовки, роды начались внезапно, среди ночи. Драко тут же вызвал Блейза — тот появился в мэноре почти, что в домашней одежде: черные брюки из мягкой ткани, легкая полупрозрачная сорочка, шелковый халат.

— Нет, Драко, еще очень долго. У нее только отошли воды, схватки слишком редкие. Ты можешь идти отдыхать, — и Блейз осушил бокал с огневиски. — Она очень слаба — первые роды обычно дело не быстрое; я тебя позову, когда понадобится.

Тот лишь покачал головой.

— Делай свое дело, Забини, а я останусь тут. Я обязан пройти все с ней, быть рядом.

Прошло четыре часа, стало светать, когда Гермиона, вся измученная, наконец-то родила — Малфой заворожено смотрел, как случается чудо на его глазах. Как из истерзанного женского чрева появляется самое настоящее волшебство и магия — рождение человеческой жизни.

Малыши были чудесными, с белым пухом волос на макушке, пухлыми губками. Издав свой первый крик, они тут же уснули, смешно чмокая. Малфою хватило минуты окинуть взглядом ухоженных эльфами наследников — и он, не отходя от жены, опять всецело сосредоточился на ней.

Теперь главное она!

Его куколка!

— Ну что еще, Блейз? Почему она не приходит в себя, ведь все уже закончилось?

— Ну, нет, дружище, — злая усмешка искривила губы лекаря. — Осталось еще родить плаценту, и, похоже, она сама этого сделать не сможет, придется ей помочь.

Тонкие и цепкие пальцы слизеринца оголили грудь молодой мамы и сжали сосок; стали теребить его.

— Ты обнаглел, Забини, что ты делаешь?! Не смей ее трогать! — от дикого, гневного голоса жалобно звякнул стеклянный бокал с водой на тумбочке.

— Успокойся, я стимулирую матку, чтобы родилось детское место, и она не теряла больше крови.

Минуты шли за минутами, Забини матерился, проклинал все на свете, но Гермиона так и не приходила в себя. Драко бледнел с каждым мгновением. Даже он, далекий от медицины такого рода, понимал, что все плохо.

Его милой, нежной, прекрасной Гермионе не выжить...

Не выжить...

Мгновенье спустя Блейз, чертыхнувшись особо смачно, сделал неуловимое движение и рванул из женщины что-то кровавое и большое.

Гермиона содрогнулась и открыла глаза.

Мир вокруг для всех троих был полон ужаса.

Лицо роженицы уже посерело от боли и потери крови, глаза закатились — казалось, жизнь отсчитывает ей последние минуты...

Забини, отбросив это «что-то» в медный таз, склонился над девушкой и, пачкая щеки Гермионы в крови, стал, вглядываясь в ее расширенные зрачки, нараспев произносить заклинание. Но кровь не желала останавливаться — и сгустками вытекала из нее.

— Дракон, я не смогу ничего сделать, — усталое серое лицо, безжизненный голос. — Она уходит, кровь не останавливается. Впрочем, малыши у тебя есть... И да, Малфоям придется отдать свое... Не мне — так смерти... Так что... Малфой, умей проигрывать...

— Забини, сделай же что-нибудь! Я... Я не могу ее потерять! Только не сейчас... она не может умереть... Дети не могут без матери, — Драко бледнел все сильнее, губы его беззвучно что-то шептали.

— Пойми, кровь не остановить... А если кровь не свернется в ближайшие минуты, то Гермиона умрет. Умрет от потери крови...

Та безучастно лежала. Казалось, ее ничего не пугало — она пребывала в своем мире. Грудь высоко вздымалась, и с каждым выдохом кровь окрашивала и пропитывала белоснежные простыни все сильнее.

Только бесцветные губы тихо двигались, словно в молитве.

— Если кровь не остановится, или кто-то за нее не остановит кровь... — Забини что-то бормотал под нос.

— Кто-то не сделает за нее? — глаза Драко дико заблестели.

Он отошел на середину комнаты и сосредоточился.

Гермиона с криком выгнулась дугой на кровати. В комнате сгустилась магия — Драко через Химеру и кольцо пытался контролировать кровотечение. Капельки пота дрожали на его лбу, он с силой сжал зубы и закрыл глаза; женщина на кровавых простынях зашлась жутким криком, как будто ей причиняли нестерпимую боль.

Он не отдаст свою женщину никому, он должен сделать невозможное!

Но, на удивление Забини, кровь остановилась, и дрожащими руками Блейз стал вытаскивать колбочку за колбочкой.

Стал поить роженицу.

Стал вытаскивать ее с того света.

Уже в который раз...

Малфой без сил опустился на пол. Он выиграл этот бой. Но лишь бой — до полной победы было еще далеко.

— Она не хочет жить, Дракон, — чуть погодя покачал головой Забини. — Она не борется, ее кровопотеря оказалась роковой. Эту ночь она протянет, но утро... Да и зачем ей жить? Вот скажи, зачем?

Драко опешил.

— Как это — зачем? Ну... все матери любят своих детей. Она родила, она не может просто так бросить малышей... Она должна жить ради них...

— Это прежняя Грейнджер боролась бы, а нынешняя миссис Малфой — только ее тень. Она безупречна, красива, послушна. Все, как ты хотел, но жить с тобой она не хочет... Она родила — долг перед Родом выполнен, а терпеть твое дурное настроение, порку, жесткий секс... Ты сам бы на ее месте согласился так жить?!

Малфой удивленно вскинул брови.

— Забини, ты говоришь, как гриффиндорец или кто там еще... Что ты хочешь от меня услышать? Да я ее не бил, когда она забеременела, только пугал. Секс... Ну, было жестко, но она не плакала и не жаловалась. И верно, она теперь послушная, и что? Почему она, стерва такая, не борется за себя? Сучка!!

Хочет меня оставить с носом, гриффиндорская упрямица! Нет, только не это!

Она не может умереть, я не хочу этого!

— Да отвыкла она бороться. Она покорная чистокровная жена, как ты и хотел...

Что это было — вызов? Или суровая реальность? Правда?

Забини... так и не научился обходиться без злорадства!

Драко не знал. Одно он знал точно — он не позволит ей умереть. Не отпустит ее.

Никогда.

И оставалось еще два козыря в рукаве:

«Гермиона!» — ментальный зов через Химеру. — «Гермиона! Ответь мне...»

«Да, Драко».

Он даже удивился, услышав в голове ее безжизненный голос. Но... она ответила! Ответила!!

«Как ты смеешь, Гермиона? Тебе по кодексу еще до пяти лет детей смотреть, а ты тут разлеглась?»

Нужно было вернуть ее!

Но голос, снова ответивший Драко, продолжал оставаться холодным и отчужденным. Неживым.

«Нет, Драко. Я тебе родила, а теперь все. Кончилась твоя власть, больше ты меня не ударишь, не обзовешь. Хочу лишь попрощаться с тобой. Я ухожу, Драко».

Мерлиновы подштанники!

Нет! Нет и нет!

«А дети?» — Драко лихорадочно соображал, прокручивал в голове сотни вариантов развития событий. Но все они неизбежно заканчивались одним — ее смертью.

Смертью его Гермионы.

Но, правда, как же дети?

Она же гриффиндорка — его милая, добрая, нежная, ласковая, заботливая... Она не может оставить детей.

Своих детей!!

«От тебя только ублюдки и сволочи могут родиться... Это не мои дети. Это твои псы».

Голова Малфоя готова была взорваться.

Он не может без нее, всегда такая красивая, точеная, изящная... теперь всегда покорная. Податливая... Как же давно он не имел ее... Нежная и сладкая девочка... Он хочет ее, до безумия, до звездочек в глазах, до одури...

И она оставляет его?!

Дрянь!

У него оставался последний козырь — слизеринец он, в конце концов, или нет?

Драко опустился на колени перед кроватью, глубоко дыша. Он взял холодные руки девушки в свои, будто согревая их, растирая, лаская.

Это же его жена, его куколка!

Кровь... повсюду ее кровь...

— Дракон... что... что ты делаешь? — Блейз удивленно смотрел на эту безумную пару. — Она же без сознания, она не слышит и не чувствует тебя.

Но Малфою было не до него.

— Что я, дуру гриффиндорскую не обману? — бормотал он себе под нос. — Не обману? Не обману?! Она должна мне поверить! Должна вернуться!

«Прости меня, моя Гермиона... Прости...»

«Я прощаю тебя, Драко», — ровный ответ, разбивающий голову мужчину на части.

«Прости... Прости... Я молю тебя, останься... Я не смогу без тебя... Я люблю тебя... Люблю... Я умру, уйду за тобой... Я не оставлю и там тебя ...»

Из серых глаз покатилась слезинка — казалось, такая же серая. Покатилась по скуле, по морщинам ниже, по тонким поджатым губам.

Драко наклонился, целуя безвольные руки девушки.

Ему почудилось, или же правда, ее кожу закололо — ровно там, где он коснулся ее своими мокрыми от слез губами.

Закололо, защипало — нежная бархатистая кожа словно потеплела, порозовела.

Малфой, продолжая сжимать руки супруги, выдохнул ей прямо в кожу:

— Ты мне за все ответишь... Уж я тебе пощады не дам... Клянусь...

Эпилог. Почти пять лет спустя

Большинство из нас это не мы.

а наши страсти — цитата... (с)

Ярко-зеленые глаза сверкали, виски серебрились сединой, но глаза, эти теплые глаза, которые только что с подозрением оглядывали зал, полный гостей, стоило увидеть хозяйку мэнора — засветились теплотой и заботой.

— Я только спрошу Драко, и мы поболтаем, — в голосе Гермионы звучали извиняющиеся нотки. — Гарри. Как же я рада тебя видеть!

— Пойдем вместе спросим разрешения уединиться у Малфоя. Ты же знаешь, я не люблю, когда ты остаешься без внимания, — спокойно предложил мужчина, ставя бокал с выпивкой на поднос, и нежно, но, в то же время крепко, сжал ее локоть.

— Ты можешь поговорить с моей женой на балконе, Поттер, там вам не помешает эта толпа народу, — холодно зазвучал голос Драко, взявшегося словно из ниоткуда.

Казалось, он знал все, что происходит с Гермионой: с кем она, что делает, что делать не собирается. Даже — Мерлин всемогущий! — что думает.

— Ты всегда рядом, Малфой.

— Не отпускай свое ни на минуту, Поттер.

Совершенно не враждебный обмен любезностями. Скорее — ритуальный, привычный. Как дань старым временам.

И Драко, любуясь молодой женщиной в восхитительном платье цвета ночного неба, проводил глазами пару, направившуюся в сторону веранды.

Старые друзья...

От его взгляда не укрылось, как же бережно Поттер ведет его Гермиону на балкон. Придерживает дверь, усаживает. Смотрит...

Они просто сидели, дышали — глубоко, чтобы чувствовать аромат нежных роз — и отдыхали.

Впервые за так много лет.

— Гарри, как я рада, что ты поправился! — улыбалась Гермиона, держа его за руку. — Как я рада видеть тебя у нас, а то, что ты стал крестным малышей... Ты мой самый лучший друг!

Поттер сдержано улыбнулся, с радостью посмотрев на свою подругу. Время, казалось было не властно над ней.

Перед ним сидела та же юная девушка, его бесстрашная подруга. Густые каштановые локоны уложены в затейливую прическу, украшенную жемчугами, лицо чистое, открытое, и огромные шоколадные глаза с золотистыми крапинками, полные доброты и участия.

А вот он...

Волосы его изрядно поседели — черные, смольные пряди смешались с серебристо-платиновыми, от чего он отлично вписывался в семейство Малфоев. Глаза, казалось, за очками все той же формы, стали чуть меньше, чуть бледнее, но все равно такие же яркие, такие же изумрудные, такие же любящие. Сегодня на нем был отлично скроенный серый сюртук, мантия, отороченная шелковой нитью — не слишком броско, не слишком вычурно, но богато и достойно. На груди неизменный орден Мерлина Первой степени, дань магического общества Герою. Роскошный взрослый мужчина, слегка пахнущий смесью ароматов дорого табака и эксклюзивного парфюма; от него веяло спокойствием и силой.

Рядом с ним Гермионе всегда было спокойно.

— Ну, Гермиона это мой долг Малфою. Ты все хотела знать, как я появился в вашей жизни... Сегодня ровно пять лет с тех событий, — он помедлил. — Да, это я на него напал тогда.

— Ты?! — ахнула девушка, прижав ладонь к губам.

Другая Гермиона. Живая, любящая, заботливая, сочувствующая... Как раньше. Как до всего начавшегося кошмара.

Его единственный просчет — куда же смотрели его глаза Героя? Почему он не заметил ЕЕ раньше Малфоя?

— Понимаешь... Забини нашел меня на Гриммо, я был невменяемым. После смерти Темного Лорда... Знаешь, он, наверное убил какую-то часть меня, но взамен наделил огромной магической силой — своей силой. И я просто боялся. Боялся причинить людям боль, разрушения. Боялся себя... И поэтому сходил с ума. Я заперся в том старом доме Сириуса, избегал всех. Не общался с тобой, боялся навредить всем. Я умирал... Но Забини нашел, начал лечить, поить зельями, экспериментировать надо мной. Позже он рассказал, что узнал обо мне от тебя, что ты у Малфоя...

— Гарри, как я виновата перед тобой, как могла тебя бросить... Я ведь могла тебе помочь... Ну, что я за эгоистка... — на глазах Гермионы заблестели слезы.

— Ты ни в чем виновата, малышка, — улыбнулся Поттер. — Это я таская тебя по лесам, да и вообще... Разрешив тебе участвовать в финальной битве, допустил ошибку. Огромную ошибку, которую не смогу себе простить. Но я был молод, глуп... И посмел подвергать тебя опасности, ты ведь хрупкая девушка... Моя преданная подруга... Мы с тобой такие дураки! Помнишь, как в лесу тогда мы мечтали?! Как хотели счастья всем, даром, и чтобы никто не ушел обиженным...

Гермиона тихо засмеялась сквозь слезы. Но это были слезы радости, спокойствия — все давно позади. Все давно закончилось — теперь они вместе, они рядом. Они выжили.

Они счастливы.

Пусть не так, как мечтали когда-то. Пусть иначе. Пусть она будет спокойна и счастлива, а он позаботится об этом, отдаст свой долг ей, его хрупкой девочке, его единственной опоре, человеку которому всегда был нужен только он. Не Герой, не мессия — а друг.

Но...

— Зачем магам нужны были наши жертвы? — продолжал он, обнимая девушку. — Мы с тобой уроды в мире магии, мы — чужие, а отдали за них жизни! Они прошли по нашим душам, растоптали все живое в нас... Зачем?! Никому наши жертвы были не нужны, маги прекрасно прожили бы и без нас с тобой...

Очередная маленькая слезинка скатилась по щеке Гермионы. Мужчина сильнее обнял ее за плечи, прижимая к себе.

И едва заметно передернулся.

— Эх, надо было бы трансгрессировать тогда из лесу с тобой, и бросить к Мерлину этих гребанных магов. Все-таки Малфой патологически ревнив — эта его Химера не дает просто так прикасаться к тебе... Но я-то Победитель, Герой и мне его магия... ну, как легкий удар тока, — он улыбался. — Нелегко быть женой этого зверя? Если что — я же гребаный Поттер, тебя в обиду не дам.

Он спросил совершенно беззлобно.

Малфой — зверь, уж они это знали.

Дикий, порочный, ревнивый зверь. Волк. И Гермиона — его добыча, его собственность.

Навсегда.

А от ее старого друга веяло таким одиночеством, такой неприкаянностью...

— Гарри, ну а почему ты до сих пор не женат? Ты так хорошо ладишь с крестниками, Скорпиус и Феликс только о тебе и говорят, что так забавно заставляет Драко нервничать... Ведь ты так любил Джинни, а она тебя... Почему вы не вместе? Ты был бы прекрасным отцом и мужем, но ты никогда не говоришь о ней...

Тень неудовольствия появилась на его лице. Гарри нахмурился, и «молния» на его лбу задвигалась — почти как шрам на виске Малфоя.

— Тут... все непросто. Ну... когда Забини начал меня лечить, и минуты просветления стали появляться чаще, я учился владеть своей силой — искал баланс между прошлым и настоящим. Я был то в отчаянии, то в восторге... И в этот самый момент опять появилась Джин и начала плакать, что-то говорить — у нее началась истерика. Пойми, я сам был не стабилен, а тут еще это... Она плакала, что Рон исчез, что Малфой захватил тебя. Потом, что нет, что это ты бросила ее брата и сама чистокровная; что все пропало, и Молли при смерти, а виноват во всем Малфой... и я сломался — у меня начался припадок, и я трансгрессировал сюда и... Драко не сопротивлялся, он помнил, что я спас Нарциссу и его, да и Блейз ему наверняка рассказывал про свои эксперименты... А может, и нет... Но... В общем, я не очень хорошо помню — лишь то, что он взбесил меня... Или это я взбесился, когда он подтвердил, что ты — его... Я плохо помню. Точнее — ничего.

— А Драко? Он простил тебе покушение? Он чуть не умер тогда... Я... я... не знала же ничего... Я... — она задрожала, воспоминания с новой силой нахлынули на нее.

— Ш-ш-ш... Тихо, Гермиона, успокойся. Все уже в прошлом, не бойся, малышка, — Поттер погладил девушку по голове. — Драко — делец. Я же теперь глава Аврората и думаю, будущий Министр Магии — а наш Малфой — в настоящее время имеет решающее право вето в Парламенте не просто так. Представляешь их лица, когда мы с ним бок о бок вошли в Министерство? Дело за дело. Но это так, мелочи... Я всегда плачу свои долги, — Гарри помедлил. — А вот Джин... Позже, когда лечение стало приносить длительную ремиссию, я смог спокойно думать, рассуждать. Думал и о семье, своей семье. Я же всегда хотел большую семью, детей... Молли я обожал... И они же нанесли по мне чудовищный удар. Такое предательство и подлость! Эти гребанные Уизли...

Мужчина заволновался и встал со скамьи. Заметив, что Гермиона дрожит от холода, достал носовой платок и трасфигурировал его в теплую шаль, после чего накинул ей на плечи. А сам начал ходить по балкону, заметно нервничая.

Чувствовалось, что воспоминания до сих пор причиняют ему боль.

— Все шло к помолвке. Я уже купил кольцо, Джинни не оставляла меня ни на мгновенье, ухаживала. Помогала мне приходить в себя. Блейз стал реже навещать меня, лишь при острой необходимости, чтобы никто из Уизли не догадывался о нашем... хм... сотрудничестве, ты понимаешь. Днем мы гуляли, держась за руки, а ночи... В общем, все было нормально — любовные клятвы, признания, подарки... Ты знаешь, Рыжая никогда не была скромницей, такой, как ты. Безумный секс... И вот, однажды, я пошел в Гринготтс подписать бумаги, снять деньги — я хотел подарить Молли и Артуру новое поместье, в честь нашей свадьбы. Я знал, что Джин пригласила к нам на чай свою маму, и, вернувшись с купчей в дом раньше, чем хотел... Сейчас так странно вспоминать это... Я буквально несся по лестнице и хотел порадовать Молли, но что-то мне помешало ворваться сразу... и я услышал разговор, перевернувший во мне все. Разорвавший мое сердце в кровь.

Гарри тяжело дышал, слова вырывались с силой. В глазах этого сильного, много пережившего мужчины стояли слезы.

Он все сильнее волновался, а Гермиона боялась проронить хоть слово.

— Молли быстрей требовала свадьбы, и они с Джин обсуждали от кого ей надо родить мне наследников. Представляешь?! Они обсуждали — в красках, как они могут — что я сумасшедший, что моя мать дала мне дурную кровь, и поэтому я не в себе. Что нельзя моему роду продолжаться, что Джин надо быть осторожной и переписать все на себя... Что они не могут упустить меня... А я, паршивый полукровка, должен спасти семью от разорения. Во мне все заледенело вмиг... Я не нужен никому... Мне нельзя иметь семью, Гермиона.

— Бедный Гарри...

Гермиона подошла к нему, прижалась и гладила своими маленькими ладошками его спину. Ее огромные глаза блестели от слез.

— Какие же мы здесь чужие, Гарри...

— Нет, Гермиона, я не женюсь, — с горечью сказал Поттер. — И детей у меня не будет. Все свое имущество я поделил на три части. Тебе и моим крестникам. Нет, подожди, дай сказать. Я знаю, тебе пришлось не сладко, но знай... Случись что со мной, у тебя будет свой капитал. Эх, забрать бы тебя и уйти...

Она лишь кивнула в ответ.

Так и стояли они. Рослый широкоплечий мужчина, нагнувшись к плечу хрупкой, но такой сильной, маленькой женщины. Только эти двое могли понять и поддержать друг друга.

Гермиона гладила его по голове, и, казалось, разделив это горе на двоих, им становилось легче. Но они не были одни — скрывшись в нише, за ними наблюдали холодные глаза хозяина поместья, а в тени от колонны стоял еще один холодный слизеринец.

И все четверо бывших врагов находились рядом друг с другом, зависели друг от друга, и, пожалуй, не могли бы сейчас и жить друг без друга.

Вечером того дня, отправив детей спать, Малфои привычно сидели у камина, перечитывая сегодняшние глазеты — Драко, или же старые книги — Гермиона.

Девушка расположилась на подушках у ног своего мужа, сюзерена и господина. Тот мягко перебирал ее локоны, выбирая из кудрей жемчужные шпильки.

— Интересный сегодня у вас с Поттером разговор был. Я доволен. Наследие Поттеров, пожалуй, единственное превосходящее мое собственное.

Гермиона нисколько не удивилась:

— Я многого не знала... Бедный Гарри, — ответила она, переворачивая страницу тех самых сказок — книги, что Драко подарил ей, казалось, уже так давно. После он покупал ей много книг, но снова и снова Гермиона возвращалась к этой первой — своей любимой.

Просто ли потому, что ей нравилось видеть себя героиней волшебных сказок, видеть себя на пожелтевшем пергаменте, или же нечто иное — она не знала.

Ведь, вроде бы, все уже устоялось.

Драко не утратил своего пыла, но и она научилась с этим мириться. Научилась вставать перед ним на колени и ласкать его ртом, когда он хотел. Научилась отдаваться со всех сил на любовном ложе. И смирилась, с запретными для себя раньше, извращенными ласками супруга. Научилась улыбаться ему, когда тошно на душе, и открывать свои воспоминания по первому его требованию. Но, где-то там, глубоко внутри, осталась то самое — настоящее, живое, которое робко просыпалось только рядом с Гарри.

Но Гермиона лукавила со своим другом — она не была счастлива. Она играла счастье. Для всех — для него, для Драко, но, в первую очередь, — для себя.

Все стало на свои места?!

Требовательный муж, преданный друг, дети, заботы. Пугающий Забини, который всегда вселял тревогу, находясь рядом с ней. Какие-то неясные воспоминания, всегда появлялись в его присутствии...

И еще ее муж бесился, что Блейз все никак не женится, и все свое свободное время стремится к ним в мэнор. Вроде бы осмотреть ее да поиграть с детьми, а на деле...

Когда тот, вкупе с Поттером, заваливался к ним, Драко дозволял Гермионе посидеть с ее любимыми фолиантами в саду, помечтать, пока дети играли со своими крестными — своего рода, огораживал ее от чересчур обильного мужского внимания.

Сама девушка часто думала о Гарри...

Герою не удалось бы все пережить, если бы она снова не появилась в его жизни. Она, их с Малфоем дети... О, эти дети! Оставалось всего несколько месяцев — и они перейдут на полное попечение отца. Наконец-то!

Эти маленькие дьяволята были настоящими Малфоями — требовательными, делящими ее между собой.

Как они кидались в драку, когда им казалось, что их прекрасная мама посидела с одним из них подольше. А как они устраивались у ее ног с игрушками, требовали смотреть, как они летают на метле, изучают буквы... И бесконечно боролись за нее друг с другом, разрывали на части ее

Гермиона смиренно выдохнула.

В Феликсе и Скорпиусе она различала только Драко и Люциуса, и не видела, что они безумно напоминают живую и настоящую девочку, которая впервые пришла к магам из другого мира, которая была счастлива узнавать все новое.

Но Гермиона не замечала этого. Не замечала, как отчаянно малыши хотят ласки, живого тепла...

А Драко... Да, она стала видеть его лицо в книге сказок. Он стал ее Принцем, ее судьбой. Ее долей.

Эта была именно доля, а не воля и желание, не ее жизнь.

Да... Такова ее доля — быть Малфой.

— И не знаешь еще одного, — добавил Драко, намотав прядь ее волос себе на палец. — Это произошло, когда ты только вошла в мэнор...

Девушка выдохнула — еще одно признание прошлого.

Но что же? Она не готова к потрясениям.

Этот хрупкий, выстроенный ею мир, чтобы не сойти с ума, чтобы видеть в себе человека, а не живую куклу, не готов к новым испытаниям.

Гермиона повернулась к нему, осторожно прислушиваясь к себе. А его жадные, внимательные глаза хищника ловили каждое движение девушки. Руки требовательно удерживали ее волосы, поглаживая; а через Химеру она чувствовала, как он посылает ей животный импульс желания.

— Не знаю чего?

— Я убил тогда Рональда Уизли.

Губы задрожали... Но глаза быстро сморгнули непрошенную слезу.

Нет.

Драко же, склонившись, требовательно и жестоко поцеловал свою собственность.

Свою красавицу.

Так было, так есть, и так будет. Она его.

Теперь уже без теней прошлого. Без сомнений и надежд.

Такова доля.

__________

«Она заслужила покой, а не счастье» — М.А. Булгаков «Мастер и Маргарита».

«Оставь надежду всяк сюда входящий» — Данте «Божественная комедия».

«Счастья для всех, даром и чтобы никто не ушел обиженным» — Братья Стругацкие «Пикник на обочине (Сталкер)».