Дофенизм (джен)

Порой бывало так, что шум был абсолютно пустым и бессмысленным. А бывало, когда тишина была настолько наполнена, что и говорить не надо было. А сказать хотелось, да так много, что молчалось.

Марта сидела прямо на полу, на тонкой картонке, и пила грязную воду, ранее предложенную Шарлотте, которая сейчас, обессилено опустившись на пол напротив Марты, глядела вниз. Белые волосы упали паклями точно так же, как и тринадцать лет назад, когда были еще серыми. Вдруг она закинула голову назад, в карих глазах застыли слезы.

— Ты так больше и не видела Педро? — Шарлотта смотрела в потолок, будто это могло помочь ей справиться с внутренней бурей.

— Нет. Но ты не бойся, я не особо скучала по нему. А вот его защиты не хватало. Пришлось вновь одной учиться выживать, бороться, а главное, свыкаться с мыслью, что та роковая ошибка сломала окончательно меня и мою жизнь, ведь увидев однажды шанс на спасение, тяжело не ждать его вновь каждый день. Так надо еще объяснять, почему я не ценю жизнь и ненавижу тебя? — Марта наклонилась вперед, сгорбившись и опустив голову. — Мне плевать, помнишь ты все или нет. Плевать, что ты стала такой... странной, чересчур эмоциональной и честной. Я не верю, что с потерей памяти в тебе не осталось твоего дьявольского ума и зла. Ты и есть зло. С памятью или нет. Ты отравлена. Как и они, — Марта кивнула на охранников. — Хотя как и я, кого мне обманывать. Мы обе отравлены, но разными ядами.

— Нет... Это не я... Это не могу быть я... — Откуда столько боли в ней? Где расположен ее источник? Как найти ту дыру, через которую льется этот водопад, что был пыткой для души? — Как же важны воспоминания... — прошептала она, да так тихо, что лишь сама и разобрала свои слова, капнувшие с пересохших губ. Они не были просто важны. Память и была человеком. И если поступки — чернила, которыми писался образ, характер каждого, то память — листок, на котором эти чернила высыхали.

— Я удовлетворила твое любопытство?

— Вполне... — Шарлотта растерянно взглянула на Марту, и стыд смешался с болью, когда взгляд упал на нее — девушку, всю в грязных пятнах, рваной одежде и с пустыми глазами, девушку, что не ценила жизнь, которая затонула в колодце несправедливости, девушку, несчастье которой навеки повиснет грузом на шее Шарлотты.

— Мадам Бартон, нам пора. Месье Бартон уже забеспокоился, звонил мне, но я не решился прерывать вас. — Руки Теда подняли Шарлотту, что сама была словно тряпичная кукла сейчас, поломанная марионетка с порванным сердцем.

— Вот и хорошо, что вы уходите. И, пожалуйста, больше не возвращайся сюда, хорошо? Не надо больше слезами поливать землю, от них ничего не вырастет, — Марта помахала ей ручкой. — Ненавижу тебя. И больше не хочу видеть твою красивенькую мордочку.

Какие-то слова забурлили внутри, когда Тед повел ее к выходу, что-то, как казалось, должно было сейчас прорваться, хоть какая-то эмоция должна была сорваться с цепи и заполнить такие же пустые глаза Шарлотты, но единственное, что вырвалось наружу, было:

— Прости...

И пусть Марта лишь усмехнулась на это, пусть сердцу легче от этого не стало, пусть это слово стоило копейку, но оно стоило хотя бы чуть больше тишины?

Или все же молчание было сейчас дороже?

* * *

— Нет, нет!!! — Надрывный крик отскочил от стен, что еле выдержали его напор, и ударил в уши, больно вонзаясь в мозги. Трясущиеся, словно у наркомана, пальцы скрыли лицо, постепенно покрывающееся мокрыми дорожками, следы которых порой попадали в открытый рот, солено играя на языке, а всхлипы засели внутри вместе с непрерывающимся "нет", что разрывали тишину дома Бартонов. Шарлотта резко убрала руки от лица, громко хлопнула по столу. Тыльная сторона ладони тут же отдалась жаркой болью, но Шарлотте было плевать на всё, кроме агонии, разрывавшей её внутри, там, где издевательски крутились одни и те же строки стиха:

Зимний вечер так прелестен,

Если провести его, сидя у огня.

Вот камин и стол чудесный,

Где сижу я около окна.

За окном бушуют ветры,

Снег блестит под свет луны.

Просто чудную картину вижу я под вой ночи...

* * *

Раненая, но неубитая душа смотрела через усталые глаза на доктора Ингана. Шарлотта смотрела на него, очутившись вновь в его кабинете, от которого ее, впрочем, начинало подташнивать.

— Занятная история выходит, — доктор Инган откинулся на спинку сидения, внимательно всматриваясь в ее лицо. — Я все думал, за что же вас взяли к себе мадам и месье Бартоны, да еще и начали вас пиарить, оформили фамилию, а позже вы сами уже стали немного зарабатывать, даже со свадьбой вам повезло — за их сына вышли. Вы и правда умны, Шарлотта. Провернуть все это, с самого дна подняться до верхушки и остаться на ней непросто, но вы справились. Достойно уважения.

Умна... Возможно. Только если умна она была в творение зла, будучи гениальным монстром. Какая ирония, она всегда боялась им стать, а в итоге им и оказалась, там, в прошлом. Какая ирония — эта память, так судьбоносно играющая людьми.

— И это все, что вы мне скажете?

— Нет, я лишь решил вас немного похвалить, чтобы вы поняли, что ничего страшного не случилось. И ничего плохого и суперудивительного вы тоже не узнали.

— Ничего плохого и удивительного... — Возможно, для доктора Ингана так и было, но вот только не для самой Шарлотты. Она держалась спокойно и уверенно, так, будто и для нее не произошло "ничего плохого и удивительного", но если внешне олицетворять спокойствие получалось, то его внутренняя маска была менее надежна, хотя держалась всё же лучше, чем вчера, или позавчера, или же позапозавчера. Шарлотте... становилось лучше?

— Да, Шарлотта. Ничего страшного вы совершенно не сделали в прошлом. Сказать честно, меня восхищает ваш жизненный путь. — По его лицу этого нельзя было сказать, оно оставалось таким же серым и не выражающим ничего, кроме сосредоточенности, будто Шарлотта и правда попала черно-белый в фильм. Да, именно так точнее всего и можно было передать все, что ей пришлось пережить — черно-белый фильм, причем весьма печальный, о девушке, которая жила в гармонии, была знакома со счастьем и любовью, а потом неожиданно узнала, что все хорошее в ее жизни — иллюзия. Даже она сама — иллюзия, гипноз, созданный сном Ридженте. — Вы всего лишь добились своей цели — стать Фиуалтом. Вам же это не дает покоя? Что вы предали Марту и Педро?

— Меня в целом беспокоит мое прошлое. — Причем не только то, которое осталось за границами ее памяти, но и те полторы недели, что прошли после возвращения от Марты, что определенно должны стать ее худшими кошмарами, самым чудовищным периодом жизни, ибо, увидев жизнь Инфиори, увидев свою бывшую жизнь, Шарлотты будто сбросила розовые очки. — Я, как вы сказали, достигла своей цели предательством. Я же могла не сдавать Педро. Могла поставить условие, что не поеду с ними, если они его сдадут. Но я ничего не сделала, поступив хуже всяких злодеев.

— И вы уверены, что они бы вас послушали? — доктор Инган захлопнул блокнотик, в котором прежде писал, и со вздохом поправил свой халат.

— Конечно же нет. Но попытка бы означала намного больше, чем простое предательство.

— Вы так и не смогли стать нормальным человеком, Шарлотта, в попытке что-то всем доказать, — озвучил он свой вердикт, от которого на душе стало одновременно и светло, и погано. Погано от того, что и правда не было у нее роли в спектакле людей, а светло — от того же, ну и слава Элвесту. Уж лучше она останется за кулисами, чем вступит на сцену, заляпанную кровью и ненавистью.

— Не отрицаю. Я думала, что смогу. Смогу доказать, что эмоции — неплохо, тем самым получить как бы... Найти противоядие от вашего яда. — Шарлотта вспоминала свои же слова, свои же обещания, которые давала, но сейчас понимала, насколько они были наивны. — Но я не справляюсь. Каждый раз думаю, что все не так плохо, что из любых ситуаций есть выход, а в каждой вещи, поступке — плюсы. Но чем дальше, тем больше я понимаю, что в Дэтрике нет места радости и счастью. Нет плюсов. Или же они так малы, что теряются во множестве минусов...

— Вот где ваша ошибка, Шарлотта, — доктор Инган показал на нее карандашом и кинул его на стол. — Несмотря на весь ваш оптимизм, вы до сих пор считаете Дэтрик плохим. Вы обвиняете нас в неправильности, неидеальности, ориентируясь на свой идеал — Эфиум, но забываете, что сами себе и выдумали этот "идеал". Да и будем честны и зададим вопрос, а что было бы, если бы вы не заразились вирусом Ридженте?

— Да в том-то и дело! — вскрикнула Шарлотта, обрадовавшись тому, что они наконец дошли до той вещи, которую она осознала. — Оттого и страшно, и плохо! Вы правы, доктор, меня тоже мучает этот вопрос! Мне страшно становится от мысли, что я могла бы такой и остаться, потому что сейчас я знаю, что такое "правильно", и я знаю, как можно жить! И эти знания я предавать не хочу!

— То есть вы все же считаете, что устои, по которым жили в Эфиуме, верны и правильны, но вновь опускаете тот момент, что они — выдумка. Та правильность и идеалы, по которым вы живете — их не существует. Они лично ваши, но ничьи больше, то есть их нет. Они ошибочны.

Никогда еще не звучали слова доктора Ингана так железно и непоколебимо, они были словно приговором, словно приказом сдаться.

— Или же я просто знаю больше вашего? — Шарлотта гордо подняла взгляд, прежде обращенный к полу, и посмотрела на доктора Ингана так же уверенно, как и звучали ее следующие слова: — Знаете, а я благодарна сну Ридженте за то, что он показал мне, как нужно жить и что вообще называется жизнью. Можете говорить что угодно, что Дэтрик — это идеальный и правильный мир, что он единственный настоящий и истинный, что мои морали и идеалы ничтожны, неправильны и ошибочны, как и мои убеждения, но лучше я никогда не достигну вашей правильности и идеалов, чем разочарую и предам саму себя.

— Но вы же должны понимать, что сегодняшняя вы — подделка, поддавшаяся влиянию болезни! — нахмурился доктор Инган, и это было самой эмоциональной вещью, на которую он был способен, от чего Шарлотта улыбнулась. — А та Шарлотта была настоящей. Может, мне нанять вам психолога?

— О, не стоит. Не стоит такой любезности и беспокойства за меня, тем более, что те лживы. Доктор Инган, уж коли у нас выдался такой разговор, то и вы признайтесь, что вам плевать, стану ли я "человеком", найду ли свое место в обществе. Ваша задача заключается в том, чтобы вывести меня из сна Ридженте — с этой частью вы давно успешно справились — и сделать из меня неопасную для общества личность. Ваше исследование касаемо восстановления памяти ведь наверняка лишь новый дополнительный путь к заработку, так? — и получив вполне ожидаемый кивок, Шарлотта продолжила с тяжким вздохом: — Ну вот. Как видите, не так уж и плохо я разбираюсь в людях.

— И зачем вам только нужны собственные идеалы? Зачем всё усложнять и обрекать себя? — с насмешкой спросил доктор Инган. — М-да… Да и где гарантия, что вы не станете пропагандировать свои идеалы, разрушая государство изнутри? Потом мне же все и вернется...

Шарлотта была максимально уверена, что первые вопросы интересовали доктора Ингана не так сильно, как последние. Раньше она восприняла бы их как знак, что еще не все потеряно, что люди способны беспокоиться за друг друга, но сейчас понимала, что это лишь последние попытки сделать из нее копию. Впервые его бесчувственность играла ей на руку. Конечно, доктору Ингану досаждало, что одна его пациентка будет выбиваться из ряда серых личностей, но такого не произойдет. Пусть ее душа и останется иной, не присущей человеку, но выделяться она не станет.

— Я обещаю, что больше не буду нарушать устои вашего общества. Возможно, даже когда-нибудь научусь скрывать свои эмоции. Но не смогу уменьшить их силу, а даже если бы умела так делать, то не стала бы. Тут вы одержали победу, доказав, что мы абсолютно разные — я и люди. Наверное, мне стоило узнать себя, чтобы понять это... Наверное, стоило разочароваться сначала в самой себе, потерять надежду опять-таки в себя саму, чтобы понять насколько сильно проросли корни бесчувственности в Дэтрике. Мне... — Вот те самые слова. Слова, которые она репетировала, слова, которые прокручивала в голове раз двести, пока ехала по узким улочкам серого царства. Но как бы она ни готовила себя, как бы ни пела в ней адекватная оценка Дэтрика, глупая надежда тихо бормотала внутри "а может..." Ну нет. Не могло. Уже ничего не выйдет. — Мне не изменить людей. — И помочь им, добавила уже про себя. — Не изменить их идеалы. И я больше не буду пытаться, радуйтесь. Больше я не представляю "угрозы". Но единственное, чего прошу взамен — чтоб вы тогда не трогали мои идеалы, пока они не начнут пересекаться с вашими, а этого не случится, уж поверьте, я помню о том, что вы можете признать меня опасной, и сделаю всё, чтобы этого не произошло.

— Вы всё равно будете изгоем, Шарлотта. Возможно, внешне вы, как обещаете, не будете выделяться, но внутри вы ежедневно станете преодолевать дискомфорт и мысль, что вы тут лишняя. Зачем эта пытка?

— Я знаю, что буду чувствовать, но меня это пугает в меньшей степени, чем возможность вновь стать бездушным монстром, уж простите, — губы её растянулись в загадочной улыбке, впрочем, также содержащей в себе горький страх. — Знаете ли, нет ничего страшнее, чем чувствовать на себе груз нераскаянности за безнаказанно содеянное.

— И почему вы только поверили Инфиори... — пробубнил доктор Инган, качая головой. — Без доказательств. А ведь эта ваша Марта могла просто выдумать всю историю. Или оказаться сумасшедшей.

— Почему же без доказательств? — Шарлотта наклонила голову и усмехнулась, выдерживая паузу, словно в каком-нибудь фильме в моменте перед тем, как должна рассказать нечто важное. — Одно у меня точно есть.

— Был бы рад услышать.

— Не знаю, насколько внимательно вы меня слушали, — вязко протянула Шарлотта, будто дразня, — но в любом случае напомню об одной маленькой детали, стихе, и его первыми строчками было...

— "Зимний вечер так прелестен, если провести его, сидя у окна..." У меня записано, — и доктор Инган перевернул в неизменном блокнотике страничку назад. — Всё же я ваш доктор и ко всему сказанному отношусь внимательно.

— Так вот, — Шарлотта прочистила горло и уверенно, с чувством, тактом, расстановкой, как учили в Эфиуме, прочла всё, что помнила:

"Зимний вечер так прелестен,

Вот камин и стол чудесный,

Где сижу я около окна.

За окном бушуют ветры,

Снег блестит под свет луны

Просто чудную картину вижу я под вой ночи..."

Интересно, доктору Ингану понравится то стихотворение, которое она придумала в тринадцать? Ей казалось, что оно весьма неплохое... У доктора Ингана выпал карандаш из рук, это можно сказать, что она его удивила?

— Шарлотта, с этого и надо было начинать! — Судя по его на миг взлетевшим вверх бровям над равнодушными глазами, и впрямь удивила. — Да неужто вы начали вспоминать? — неуверенно пробурчал он, но так, что Шарлотта его весьма хорошо расслышала. — Вы начали вспоминать, — уже увереннее и громче объявил он и слегка настороженно посмотрел на неё, видно, ожидая бурной реакции, радости, криков, но ошибся и, наверное, впервые был рад своей ошибке.

— Да я и не забывала. Удивительно, не правда ли? Никакая болезнь не могла смыть это воспоминание из моей головы. Я помнила свой стих, даже находясь в Эфиуме, настолько он был для меня важным. То и понятно, ведь в нем, в его строках зрел план той Шарлотты, которую я не знаю, — и она рассмеялась, но тем тяжелым смехом, переполненным разочарованием и желчью, которого боятся все счастливые люди. Таковой была реакция на этот стих, ибо он был единственной связью с Шарлоттой, что застыла в прошлом. Связь, которую хотелось также оборвать.

— С одной стороны, хорошо, что вы хоть что-то помните. Но с другой, если этот стих и так всегда был в вашей памяти, то это означает, что прогресса так и нет, — и доктор Инган на пару секунд задумался, крутя карандаш. — Вы не вспоминаете, Шарлотта. Помните, я говорил про высокий шанс возвращения памяти?

— Ну да. Не помню точно какой, но да, он был высок.

— Но вы понимаете... что если шанс не стопроцентный, то были случаи, когда память так и не возвращалась? — осторожно начал доктор Инган, хотя мог и не тянуть, Шарлотта и так понимала, к чему ведутся его слова.

— Конечно. И, наверное, у меня сейчас шанс вечного беспамятства увеличился?

— Не просто увеличился — он стал даже больше, чем процент возврата памяти. Шарлотта, вы должны понимать, что с такими данными очень мала вероятность. Прошло много времени. Те, у кого возвращалась память, уже начинали вспоминать хоть что-то на данном этапе, ну а вы сейчас повторяете судьбу тех, кто так и остался без воспоминаний о прошлом. — На этом моменте Шарлотте стала скучно слушать монотонную речь доктора Ингана, да и дальше пошла совершенно не нужная ей информация, похожая уже на саморекламу. — Наверное, очень страшно жить без прошлого, точнее, без воспоминаний о нём, поэтому я могу предложить вам особенную терапию, разработанную мной для как раз таких пациентов, как вы. Она подарит бóльшие шансы на окончательное выздоровление...

— Но я здорова. Спасибо, доктор Инган, за предложение, но скажу вам честно, мне будет намного легче без воспоминаний о прошлом, без их загаженных картинок. Наверное, я даже буду очень расстроена, если они появятся, — и Шарлотта поджала губы, спокойно посмотрев на доктора Ингана, явно не ожидавшего такого ответа, пусть он это никак и не показывал внешне. — А если они так и не придут ко мне, то мне хоть в чем-то повезёт, — она коротко рассмеялась уже настоящим смехом, радостным, но сдержанным. Очень сдержанным. — Ибо если потеряны старые сценарии, то самое время создавать новые.