Выбор есть всегда (гет)

(при написании которой Стич ещё ведет себя прилично)

Гермиона чувствовала себя предательницей. Она понимала, что просто обязана поставить в известность Дамблдора, что должна рассказать о Малфое Гарри. И не могла себя заставить...

Она так и не поняла, почему вместо того, чтобы, как и хотела, убежать из туалета, она бросилась совсем в другую сторону. Бросилась к тому, кого презирала и ненавидела всю школьную жизнь. К тому, в ком не видела даже толику добра и света. К которому даже жалость не испытывала никогда...

Но его лицо искаженное такой нестерпимой болью заставило сердце судорожно сжаться, пропуская удар, а ноги — пересечь разделяющее их расстояние.

Жалость? Нет. Что-то другое. Что-то чему Гермиона пока не могла подобрать название...

Если бы он сказал ей грубость. Если бы повел себя так, как она привыкла — Гермиона не задумываясь бы отправилась к директору.

Но Малфой её удивил. В тот момент, он словно снял с себя маску негодяя, к которой все так привыкли. Видимо он так устал, что на поддержание привычного Гермионе имиджа у него просто не хватило сил. А может и желания.

Грейнджер ни на секунду не усомнилась в его искренности: так достоверно и честно невозможно сыграть.

В её мозгу билась мысль: неужели это и есть настоящий Малфой? Неужели они все ошибались на его счет, думая, что тот ждет метку как манну небесную? И что же ей теперь делать?

— Гермиона, с тобой все в порядке? Ты такая бледная. — говорила внимательная Джинн.

— Герм, ты плохо ешь сегодня, тебе нездоровится? — спрашивал добрый Невилл.

А Гарри продолжал следить за Малфоем в своей параноидальной убежденности в том, что тот Пожиратель Смерти. И Гермиона не могла найти в себе сил сказать другу, что он прав.

— Нет, все нормально. Я просто устала. — улыбалась она друзьям.

Дни шли за днями. Иногда она ловила на себе удивлено-непонимающие взгляды слизеринца, но никогда не отвечала на них. Она вообще избегала Малфоя, да он и не искал встреч.

Её убивало это. Все было слишком не правильно. Все было слишком сложно, и Гермиона не видела выхода из ситуации.

А потом случилось несчастье с Кетти Белл. И Гарри вовсе не обязательно было убеждать её в виновности Малфоя. Она и так знала, что кроме него совершить подобное просто не кому.

И все равно не могла себя заставить рассказать о Черной метке, увиденной на предплечье слизеринца. Она сидела в гостиной факультета, слушала, как ребята обсуждают случившееся, но ловила себя на том, что плохо понимает звучащие слова, словно к её голове с обеих сторон привязали две подушки и сквозь них долетали лишь глухие обрывки фраз:

-... Ужасно, то что произ...

— ...Кетти отправили в Мунго...

— ...Колдомедики говорят, что все будет хор...

— Это все Малфой! Я знаю.

Неожиданно четко слышит голос Гарри и произносит:

— Он всего лишь мальчишка, как ты и Рон.

Но получается неубедительно. Она сама себе не верит, потому что знает, что это ложь. Что на руке у Малфоя отвратительная метка. Что только Малфой мог это сделать...

И тогда она встает и уходит, провожаемая непонимающими взглядами друзей. Молча покидает гриффиндорскую гостиную и идет наугад, не выбирая дороги куда-то вглубь Школы. Идет, опустив голову, слепо пялясь в пол, расплывающийся от застилающих глаза слез.

Она не знала сколько прошло времени. Просто в какое-то мгновение в её сознание пробился звук. Толи вскрик, толи взрык... Что-то резкое. Отчаяное...

Девушка оглянулась, узнавая коридор в северной части замка, здесь располагались заброшенные аудитории, ожидающие ремонта. Вообще-то преподаватели не приветствовали их посещения, и Гермиона всегда избегала этого места, не имея привычки нарушать предписания профессоров.

Звук повторился. Он доносился из-за приоткрытой двери ближайшего класса и, движимая нелепым любопытством, Гермиона зашла в кабинет.

В помещении, заставленном пыльными партами темно, но не заметить чернеющий на фоне окна силуэт молодого человека, сидящего на подоконнике, было сложно.

Гремиона узнала его сразу. И даже хотела уйти, но почему-то, как и тогда в Туалете Миртл, почти против воли стала приближаться к окну, сама не понимая, зачем ей это. И только оказавшись на расстоянии вытянутой руки от слизеринца, учуяла запах алкоголя.

Малфой был пьян. Левая рука сжимала горлышко ополовиненной бутылки огневиски.

Он просто смотрел на неё. И, странно, но несмотря на то, что сидел он против света, Гермиона замечательно видела выражение его глаз. И так непривычно взъерошенные волосы, отражающие свет луны.

— Привет, Грейнджер. — язвительно шепчет он. — Я категорически не рад тебя видеть, вали отсюда, а?

Девушка тяжело вздыхает и присаживается на краешек стоящей рядом парты. Совсем близко к Малфою, почти касаясь своими коленями его.

— В Хогвартсе нельзя пить. — негромко говорит она.

— Так сними с меня баллы. — равнодушно отвечает парень, и все также пристально глядя на неё, подносит к губам горлышко бутылки и демонстративно пьет, почти с вызовом.

— Это ведь ты... С Кетти Белл... — получается как-то хрипло.

— Молодец, Грейнджер. — шепчет слизеринец и вдруг, резко выпрямившись, кричит: — 10 баллов гриффиндору.

Гермиона вздрагивает, испуганно оборачивается:

— Не кричи, профессора могут услышать.

— А пусть. Хрен с ними. — обреченно отвечает он.

Грейнджер некоторое время сидит, а потом накладывает на кабинет заглушающие чары. Ей вовсе не хочется быть застуканной здесь с Малфоем. И она могла бы уйти, но почему-то не делает этого. Просто смотрит в его глаза и от их выражения становится горько.

— Зачем?

Малфой отводит взгляд. Откидывается назад, опираясь на оконное стекло и поднимает глаза в потолок. Молчит. Долго. Так долго, что Гермиона уже думает, что он не ответит. Так долго, что Гермиона давно забыла бы вопрос, если бы не его важность. Так долго, что Гермиона уже собиралась повторить.

Но Малфой снова поворачивается к ней и глядя в глаза криво ухмыляется:

— Ты не поверишь, Грейнджер, у меня не было выбора.

— Ты мог убить её. — шепчет девушка.

— Нет. Не мог. — твердо, почти трезво, отвечает он. — Риск, конечно, был, но я постарался свести его к минимуму. С ней все будет хорошо, поверь мне. — Малфой вдруг улыбается грустно, — Хотя можешь не верить. Действительно глупость сморозил.

— Я верю. — сама себе удивляясь говорит Грейнджер и понимает — не врет. Она ему сейчас не врет. Она действительно верит малфоевскому «с ней все будет хорошо».

Она сошла с ума?

— Тебя не удивляет сюрреализм происходящего? — и заинтересовано смотрит, а она неожиданно для себя улыбается:

— Ещё как. Действительно сюр.

И они негромко смеются, вот только смех слишком быстро стихает.

— Да...

— Да. — вторит он ей.

— Давно хотел спросить, — прерывает тишину парень, — Да как-то все случай не выпадал, сама понимаешь.

— Ну да...

— Так вот. Что ты нашла в этом рыжем болване?

— Тебе какое дело, — сразу ощетинивается девушка.

— Если я спрашиваю, значит, дело есть.

Гермиона не отвечает. Более того, она пытается встать, но Малфой оказывается быстрее и не дает ей этого сделать, почти нависая над ней.

И глаза у него становятся странными. Почти черными. А ведь Гермиона почти забыла, что он пьян.

— Ты такая красивая, — шепчет он, осторожно отводя длинную челку с её лица.

— Ты спятил, Малфой? — голос срывается и чуть хрипит.

— Да...

Слизеринец наклоняется ближе и Гермиона чувствует его дыхание, и почти пьянеет, вот только не понятно от чего? От запаха выпитого Малфоем огневиски или от близости слизеринца и его потемневших глаз.

И Гермиона понимает, что он хочет поцеловать её. Её! Грязнокровку Грейнджер. Он! Мерзкий ублюдок Малфой. А она не находит в себе отвращения. Наоборот, робко движется к нему навстречу.

— Завтра ты будешь блевать при одном воспоминании об этом. — чуть слышно шепчет она.

— Возможно. А ты?

— А мне, наверное, будет очень больно... И стыдно... И...

— И это будет завтра... — заканчивает Малфой, накрывая её губы своими.

Нежно и ласково, почти робко, сам от себя не ожидая этой осторожности, он целует Грейнджер и у него сносит крышу от того, как искренне она отвечает ему.

И в этом нет ничего знакомого ему раньше. Почему-то её совсем не хочется ломать, сминать и подавлять собою. Хочется только, чувствовать её соленые губы и ощущать её тонкие пальцы в своих волосах...

— Сюрреализм. — шепчет Грейнджер, когда молодой человек отстраняется.

— Да. — соглашается тот и уходит, не оборачиваясь...

А на утро Гермиона вовсе не ощущает стыда и даже не подозревает, что Малфоя совсем не тошнит при воспоминании о вчерашнем...

* * *

Хогвартс утопал в новогодних гирляндах. Школьники ходили с глупыми улыбками на лице. И отовсюду слышалось совершенно разные, но одинаково возбужденные диалоги, основной идеей которых были подарки на грядущее Рождество.

Малфою же было все равно. На каникулы он оставался в Школе, под благовидным предлогом работы над поручением Лорда.

На самом же деле, ему просто не хотелось возвращаться на руины своего дома.

Руины...

Жалкие развалины когда-то уютного поместья...

Нет, Малфой-менор не был разрушен в прямом смысле слова, но в восприятии Драко он перестал быть тем домом, в котором всегда жила сказка, куда всегда хотелось возвращаться, где, казалось, что миром правят Великолепнейшие Король и Королева, а он — принц.

Теперь он — ничтожество...

Причем даже в своих глазах.

Он бы со спокойной ухмылкой принял это от Поттера сотоварищи. Он прекрасно осознавал, что не может, да и не хочет, что характерно, не быть ничтожеством в глазах Лорда и его ближайших последователей — и его это не ранило.

Но с каждым днем все больше и больше убеждаться в собственном ничтожестве. Опускаться в собственных глазах все ниже и ниже.

Невыносимо!

Почти все свое время он тратил на поиск выхода из ситуации. Ведь должен же он быть? Только не находил. Ничерта он не находил выхода.

Над ним гильотиной нависло это гребанное лордово поручение, и что бы выбраться из всего этого живым, необходимо было выполнить хотя бы первую его часть. Починить этот хренов шкаф. Но у Малфоя не получалось...

Он перерыл массу литературы, он испробовал кучу заклинаний... Он чуть не головой бился в эту антикварную рухлядь — в результате, что вполне ожидаемо, заработал себе только стойкую головную боль, не снимаемую даже самыми сильными обезболивающими.

И этот чертов Снейп, нудно твердящий в своем псевдоблагородном порыве:

— Я могу и хочу Вам помочь, мистер Малфой. Дайте мне помочь Вам.

Пока ему помогала лишь Грейнджер...

Малфой даже не заметил когда перестал пытаться понять, что с ним происходит, а просто смирился с тем, что испытывал к гриффиндорке. Глупо, но теперь он даже в мыслях не мог позволить себе её оскорбить и оттого, становилось труднее. Ему приходилось избегать стычек с Поттером, а в случае когда этой самой стычки не избежать — приходилось спешно ретироваться. Эти «уходы» от драки только обостряли вполне обоснованную манию преследования Золотого Мальчика. Ну конечно, такое поведение было не свойственно Малфою, а значит, он что-то затевает.

Если бы только Поттер знал, насколько прав!

А Грейнджер знала. И молчала. Судя по глубоко залегшим темным синякам под глазами — плохо спала. Почти не ела. И ходила дерганой тенью... Словно отражение Малфоя.

И ему парадоксально становилось легче от осознания того, что она, грязнокровка Грейнджер, лучшая подруга Поттера, разделила с ним, с Драко Малфоем, гребанным Пожирателем Смерти это ощущение собственной ничтожности и неспособности что-либо изменить.

Они не общались. С чего вдруг? Они даже не смотрели друг на друга когда пересекались в Большом зале, или в библиотеке, или на уроках...

Но при этом, Драко был уверен, что она осязает его всем своим существом, точно так же как и он чувствует её...

Что это?

Как обозвать это хреново чувство?

Ну не любовь же, в конце концов!

Какая к Мерлину любовь? С чего бы? Он просто ненавидел Грейнджер. Она просто презирала его. Все взаимно до нервного тика!

А теперь они взаимно не понимали, что чувствуют друг другу...

Ведь не может это быть любовью!

Но иногда. Очень редко. Малфой позволял себе мысль о том, что если бы все сложилось чуть-чуть иначе, возможно, все было бы по-другому...

Ну да! Например в Хэллоуин Грейнджер не зашла в тот злополучный туалет и они бы все ещё ненавидели друг друга, и Малфой все ещё ломал голову над тем, что же происходит с ним в отношении к Грейнджер.

Потому что для того, что бы представить себя счастливым рядом с ней, ему приходилось мысленно менять слишком многое...

А потом в Школу вернулась Белл.

Ей ну никак нельзя было вернуться после каникул. Нет, она так соскучилась по учебе, что решила явиться в праздничный Хогвартс, чтобы уехать через три дня вместе с со всеми разъезжающимися на каникулы домой учениками.

Какого черта, она нарисовалась здесь?

Какого черта, Поттер так не вовремя обернулся, успев заметить определенные эмоции на лице не ожидавшего встречи с Белл слизеринца?

И конечно же Поттер сделал правильные выводы...

А Малфой потерял бдительность. Не заметил того, что вслед за ним, спешно покинувшим Большой зал, целеустремленно шел Золотой мальчик.

Не заметил... Да и если бы заметил, то что?

Естественно увидев Малфоя, почти рыдающего, в туалете Миртл, Поттер начал орать обвинения. А Драко был слишком взвинчен. Ему просто необходимо было выплеснуть из себя все то, что копилось в нем прошедшие месяцы... Он утаптывал и уминал в себе это «все», но места больше не становилось. И сегодня Белл стала последней каплей, переполнившей котел...

Что может быть лучше хорошей драки, для снятия стресса? А драка с Поттером была хороша! Она была почти как секс после долгого воздержания. Такая же страстная и честная. Откровенная искренняя ненависть витала в воздухе вместе с крошечными водяными брызгами, шла волнами, от звуков разрезающих воздух заклинаний... Да это было почти как секс.

Вот только вместо оргазма пришла боль. Словно его пытались заживо покрошить в гуляш. И стало невозможно стоять. И мир вдруг окрасился красным.

И последней мыслью была Грейнджер.

Не мать...

Не Лорд, будь он трижды проклят...

Не что бы то ни было иное, а Грейнджер, которую он так давно не видел.

Глупость несусветная...