Хорошее желание (джен)

Бабушка действительно оказалась права, говоря Ремусу, что парк ему понравится. Элизабет всегда очень точно знала, в чем нуждается ее единственный внук, не сделав ни одного прокола в угадывании его настроений и желаний за все десять лет его жизни.

Положив руки в карманы, мальчик стоял у входа в парк, спиной к пустой дороге и оглядывал ровные дорожки, по обеим сторонам от которых росли деревья и кусты, названий которых он не знал. Парк не был пуст. Кое-где сидели на лавочках горожане: поодиночке, парами и целыми компаниями. Однако их было достаточно мало для того, чтобы почувствовать себя в этой пародии на лес одиноким.

Кому, как ни ему знать об одиночестве? Всего десять лет, а уже столько переживаний, опыта и боли за плечами — и на плечах, тяжелым, невыносимым порой грузом. Пожалуй, единственным незначительным плюсом было то, что Рем потихоньку учился держать в узде свои эмоции. Чтобы не перейти через грань отчаяния и не уйти однажды от жизни.

Шагнув вперед, он направился по одной из дорожек, ведущих немного вбок — куда-то в зеленую даль. Быть одиночкой, так уж в полной мере этого слова. Пусть сколько угодно мама говорит ему, чтобы начал общаться с соседними ребятами, хотя бы с маглами, которые знать не знают страшного слова «ликантропия». Но он не хочет. Они ведь тоже могут узнать, догадаться о чем-то, а потом предать, как и все те, кто уже ушел из жизни семьи Люпинов.

Под ноги попался какой-то камешек. Погруженный в невеселые раздумья, Ремус неосознанно стал пинать его перед собой, возвращая обратно, если тот откатывался в сторону. И неожиданно возникла мысль, что и его судьба вот также пинает, не отпуская, и не отпустит никогда.

Грусть нахлынула столь внезапно и такой мощной волной, что Люпин даже покачнулся, останавливаясь. Несчастный камешек отлетел в сторону, но Рем к нему не возвращался. Он не стал таким же, как злодейка-судьба.

— Мальчик, тебе не хорошо? — послышался вдруг рядом незнакомый, но взволнованный голос.

Как непривычно было слышать искреннюю тревогу в голосе неизвестного человека! Его не жалели. От него отворачивались, не удостаивая ничем, кроме отвращения и страха во взгляде. Подумать только — его, маленького мальчика, боятся!..

Вскинув голову, он почему-то не сразу осознал, кто перед ним. А когда, наконец, мысли вернулись из лабиринта мрачных мыслей, перед взором предстала девочка. На вид ей было лет четырнадцать или пятнадцать. Красивое лицо с тонкими чертами, миндалевидные темно-карие глаза, стянутые в небрежный, но красивый пучок на затылке волосы. Белая майка, черные брюки. Инвалидная коляска.

Конечно же, он, чистокровный волшебник, знать не знал ничего про магловскую медицину. А девочка была, определенно, маглой. Не понятно, как он так определил сразу, но факт оставался фактом — улыбающееся, все понимающее лицо не имело ничего общество с магией в том виде, в каком привыкли видеть ее «носящие волшебные палочки», как говорят гоблины.

— А? — тупо спросил Ремус, действительно не привыкший к подобным проявлениям человечности.

— С тобой все нормально? — повторила вопрос незнакомка, ничуть не менее тревожно глядя на него.

Конечно, не все было нормально. Он неизлечимо болен, на душе — груз предательств и безысходности... но к чему ей знать это?

— Да, все нормально, — пробормотал Ремус.

Неожиданно рядом с девочкой нарисовалась не замеченная ранее скамейка. Обогнув коляску и усевшись на лавку, мальчик снова посмотрел на соседку по планете. Необъяснимое желание говорить с ней нахлынуло волной не менее сильной, чем грусть недавно. Слова вырвались прежде, чем Ремус успел их обдумать.

— Что с тобой случилось?

И тут же прикусил себе язык. Дурак! Видимо, у нее все не менее серьезно, чем у него. А, руководствуясь своим опытом, Люпин знал — никому не нравятся, когда в его груз боли добавляют мешок с чужим любопытством.

Однако темноволосая девица, слабо, несколько вымученно улыбнувшись просто ответила, не пускаясь в уклончивые разъяснения:

— Машина сбила.

Рем сочувственно посмотрел на незнакомку. Да, видимо, она могла его понять. И там, и тут — случайность, превратившая жизнь в ад, Впрочем, девочка не выглядела пленницей собственного тела, прикованного к коляске. Да, в глазах читались грусть и даже обида, но при этом явной была и откуда-то взявшаяся свобода, в сочетании с невероятной легкостью. Незнакомка отпустила ситуацию, когда бы она не была, и каких бы тонкостей в ней не было.

Если у девочки и были какие-то вопросы к Люпину, то она предпочла их тактично не задавать, вместо этого представившись с еще одной бледной, но светлой улыбкой:

— Я Анна, — и протянула Ремусу тонкую белую руку.

На предплечьях виднелись царапины, на другой руке — повязка.

Ремус, поняв, что неприлично рассматривать чужие увечья так, как делал это сейчас он, поспешно пожал протянутую ладонь:

— Ремус, — и добавил, следуя вычитанному где-то этикету. — Рад знакомству, Анна.

Анна коротко кивнула, явно слегка удивленная подобным поведением ребенка. Хотя она, в целом, не выглядела, как человек, которого можно легко удивить или испугать чем-то.

— О чем так задумался, Ремус? — все же спросила ненавязчиво девушка.

По ее тону было понятно — Люпин может не отвечать, если того сам не пожелает, Анна все поймет. Но... странное дело. Возникшее с нуля чувство доверия перекрыло здравый смысл.

— О безысходности, — в голосе прозвучала неожиданная для такого ребенка, как он, горькая ирония.

Анна не удивилась. Положив локти на подлокотники коляски, а пальцы сведя перед лицом, она продолжила говорить все тем же ненавязчивым тоном:

— Знаешь, всегда есть выбор, — она чуть склонила голову набок, неотрывно глядя на сидящего рядом мальчика.

Ремус неуютно повозился на скамейке. Как ей объяснить, что его болезнь неизлечима, а потому и присутствует в его жизни черная безысходность?

— Не всегда, — неожиданно резко и быстро ответил он. — Иногда приходится мириться с фактом.

Анна снова улыбнулась. У Ремуса возникло чувство, что он все-таки не понял в полной мере слова новой знакомой.

— Подожди. Что ты имеешь в виду под «выбором»? — пытливо спросил он, поддаваясь желанию разобраться в ситуации и не уйти из парка с чувством невыполненного долга.

Девушка чуть помедлила, явно собирая мысли в кучку, после чего заговорила — медленно, с расстановкой. Видимо, чтобы до Люпина настоящий смысл ее слов дошел как можно быстрее.

— Здесь дело не в том, хочешь ты чего-то или не хочешь, — осторожно начала она, переводя взгляд на колыхающиеся над головой мелкие ярко-зеленые листочки. — Выбор в том, как относиться к этой ситуации. Либо носиться с горем, жалея себя и плачась всем в жилетку, либо принять случившееся, как данность, успокоиться и переживать все, как... нестандартное, немного жестокое приключение.

Ремус, слушая Анну, непроизвольно нахмурился и опустил глаза в асфальт, одновременно рассматривая его шероховатую поверхность и пытаясь поймать точку зрения девушки. Когда та закончила говорить, картинка в голове мальчика окончательно сложилась.

Но понять ее... Разве можно так? Возможно разве с легкостью переносить отвращение и страх других, каждое полнолуние, после которого он ничего не помнил, жалостливые взгляды семьи?

Не поднимая глаз, Рем сказал:

— Я понимаю, о чем ты, — недолгая пауза, чтобы сформулировать мысль. — Но я не могу так, я не умею....

Анна опустила голову и обратила взгляд на Люпина. Если бы тот повернулся к ней, то увидел бы ту самую невыносимую жалость во взгляде девочки.

— Нужно просто примириться со всем и отпустить ситуацию, — меланхолично сказала Анна.

Легко сказать — отпустить! Попробуй, отпусти, когда каждый месяц испытываешь такую невыносимую боль перевоплощения, а потом тебя оставшийся месяц терзают царапины, которые ты сам себе нанес, метаясь по комнате загнанным зверем.

— Я не могу примириться, слишком часто пр... — он замолк на полуслове.

Глупо будет говорить с маглой о том, что он — оборотень. Примет за психа, наверное. Или поймет и это, как поняла ранее, что расспросы ему не любы?

И новая понимающая улыбка. Ремус как раз поднял взгляд, чтобы увидеть ее. Эта девочка что, понимает вообще все на этом свете?

— Я никому не скажу, Ремус, если ты мне расскажешь, что с тобой, — серьезно сказала она.

И откуда только узнала? Как раз, за минуту, наверное, до этого, мелькнула ведь все-таки безумная мысль поделиться...

— Клянешься? — по-детски спросил Рем, как-то жалобно глядя на девушку.

— Клянусь, — подтвердила она.

Выдохнув, мальчик хотел было начать свой странный для маглы рассказ, но не смог ничего сказать так сразу. Слишком сильна была привычка таиться. Пусть он был таким всего шесть лет (ведь так мало!) — может быть, меньше, может быть, чуть больше. Факт оставался фактом — слишком сложно поделиться страшной тайной.

Анна молчала, давая ему время собраться. Словно бы никуда не торопилась, будто бы ей никуда не нужно было спешить. Или так и было на самом деле?

Глубоко вдохнув, мальчик сказал тихим, едва различимым шепотом:

— Меня несколько лет назад покусал... волк-оборотень, — он запнулся и поднял опущенные было глаза на Анну.

Если возникнет сейчас на лице неверие или насмешка — убежит, точно убежит! Прочь отсюда, домой, в эту крепость, где есть целых четыре настоящих человека.

Какое-то время девушка молчала, словно бы ему назло. А потом произнесла, почти ничуть не громче самого Рема:

— Я верю тебе, — опять уловила его мысли.

И это... все? Такие люди действительно существуют? А он считал это маминой утешительной сказкой о том, что «в мире бывают хорошие люди, хоть нам пока что они и не встретились». Пристально всматриваясь в бледное лицо Анны, он пытался уловить на нем признаки скрываемого недоверия и насмешки над ним. Но нет, девочка явно не лукавила, а ее глаза смотрели на Ремуса только лишь с чуть большей жалостью и вниманием.

Обрадованный неожиданно открывшимся перед ним вариантом реальности, Рем заговорил снова — чуть смелее, но также тихо.

— И теперь я и сам стал... таким же, — с горечью в голосе произнес он. — Каждое полнолуние... становлюсь волком... и бросился бы на любого, кто был рядом... если бы меня не запирали...

Каждая часть то и дело прерываемого предложения с трудом давалась Люпину. Анна ведь еще может передумать.

Однако она лишь сказала, недолго думая:

— Только не говори, что считаешь себя монстром.

Как она это делает? Ни разу не прогадала... Прямо как любимая бабушка Элизабет.

Немного смутившись, Рем решил перевести разговор на другую тему:

— Откуда ты знаешь, что оборотни — правда? — он надеялся, что не покраснел, избегая ответа на вопрос.

Во взгляде Анны мелькнула сочувственная искорка — чуть более сильная, чем общее мерцание сопереживания, — а потом она все же ответила на вопрос Люпина:

— Я верю во все это, — просто сказала она. — В оборотней, в вампиров, в гоблинов... Мама говорит, что это глупо, а я все равно верю.

Ремус сглотнул и снова подивился тому, какой чудной оказалась его новая знакомая. Однако зря он думал, что девушка поведется на его простую уловку.

— Все-таки ответь на мой вопрос, Ремус, — серьезно, моляще попросила она.

Тон был прежним: «Можешь не говорить, если это личное».

Впрочем, чего уже терять? Он и так сказал больше, чем нужно и можно. Больше, чем кому-либо другому, за исключением родителей. Немного помедлив, он произнес:

— Считаю... — и, свернув глазами, уже громче заявил. — Потому что так и есть, Анна!

Теперь пришел черед девушке недовольно хмуриться. Какое-то время они сверлили друг друга упрямыми взглядами — будто бы могли переубедить так, без слов. А потом Анна прошептала:

— Не говори глупостей, Ремус, — голос ее был таким, как будто она знает его уже очень много лет, и разговаривает сейчас не со случайным знакомым, а с давним и хорошим другом, уверяя его в своей правоте. — Я могу судить об этом, потому что я — человек со стороны, — вот и развеялась иллюзия. — Ты не монстр, а такой же человек, как и все, просто у тебя... проблемы по «пушистой части»...

Дважды в жизни Ремус Люпин услышит эти слова. Сначала — от Анны, потом — от Джеймса Поттера (1). До того момента, как скажет подобное Сохатый, еще много лет. А сейчас... сейчас Рем растерянно смотрел на Анну. Конечно, после ее промедления было ясно, что именно заявит девушка, но чтобы в такой форме!

— «Проблемы по «пушистой части»»?! — яростно прошептал Ремус, даже в такую минуту, по привычке, не повышая голос. — Я в любой момент могу убить или покалечить человека! Это и называется «монстр»!

В голосе звучала неожиданная обида. Одновременно и справедливая, и какая-то очень уж детская. Анна сочувственно смотрела на него, слушала его слова, но молчала. Долго молчала, пока в Реме не погасла неожиданно возникшая злость, сильно смешанная с раздражением и желанием покусать злую судьбу. А когда мальчик выдохнул, вернувшись к более-менее спокойному состоянию, девушка прошептала ему в ответ:

— Монстром ты бы был, если бы тебе это нравилось, — уверенно и одновременно как-то ласково говорила Анна. — А так ты — просто человек, у которого действительно есть всего лишь проблемы.

Желания спорить с ней больше не было. Не потому, что мальчик понял, что Анну не переубедить. Скорее, он поддался ее словам, почти поверил в них. Когда родители или бабушка с дедушкой говорят тебе, что ты — не монстр, это одно. Они в любом случае не скажут иначе, ведь они — семья. А когда чужой человек — абсолютно другое. Они, может быть, и не встретятся больше никогда. Так зачем тогда жалеть его чувства? Выходит, она и правда так думает.

Боже, как хотелось Ремусу тогда ей поверить, отогнав навязчивые мысли о том, что почти никто другой так не считает! Но не давало сформировавшееся за несколько лет о себе мнение, состоящее из реакции окружающих на одно лишь слово: «оборотень».

И снова Анна оказалась невероятно проницательна. Мягко улыбнувшись, девушка протянула бледную руку и коснулась ею руки Ремуса:

— Поверь мне, Ремус, — сказала она, пытаясь заглянуть ему в глаза. — Монстр — не ты, а волчья сущность, которой ты не владеешь. Не путай это.

Он шмыгнул носом и, какое-то время еще не смотря на Анну, пытался унять неожиданно навернувшиеся на глазах слезы. Вся тяжесть трех ужасных лет будто бы единым грузом легла на плечи сильнее, чем обычно. А потом приподнялась, перестав так сильно давить. Это рядом встал другой человек, пытавший убедить его самого в том, что он — хороший.

— Не расстраивайся. Будь сильным, Ремус, — продолжала Анна. Голос ее был торжественно-серьезен, но в нем не было пафоса.

Наконец, мальчик повернул голову на Анну. И теперь окончательно почувствовал, что она здесь — старшая, а он — ребенок, обиженный и страдающий. Два калеки. Один почти сломлен духовно, другая — физически.

Какое-то время Люпин просто смотрел на девочку, а потом, непонятно зачем, спросил:

— А ты сможешь вылечиться когда-нибудь? — в голосе прозвучали заинтересованность и какой-то намек на надежду. Такой хороший человек, как Анна, просто не заслуживает такой участи.

Девочка перестала держать его за руку. Переплетя пальцы и не глядя больше на Ремуса, она грустно ответила:

— Может быть... — голос прозвучал неожиданно неуверенно для нее.

— Почему «может быть»? — допытывался Рем.

Анна поправила выбившуюся из пучка волос на затылке темно-русую прядь, расправила складки на штанах. Видимо, делала все, чтобы не отвечать... Но пришла, похоже, к тому же выводу что и Люпин — незнакомцу можно доверить.

— Через неделю операция, — тихо начала она. — Рискованная. Я либо исцелюсь, либо... умру.

У Люпина от удивления расширились глаза.

— То есть как это — умрешь? — с невероятной тревогой спросил он.

Анна вымученно улыбнулась, помолчала какое-то время, а потом ответила тоном, больше похожим на прежний. Взяла себя в руки.

— Я уговорила на это маму. Не хочу всю жизнь просидеть вот так вот... Либо все, либо ничего.

Замолкла Анна, не отвечал ей Ремус, сидящий, словно молнией пораженный.

Внешне он был лишь удивлен, а в душе он буквально восхищался решимости и принципиальности Анны.

— Анна... — прошептал он минут через десять пустого молчания, которое не казалось в тягость.

— Да, Ремус? — отозвалась девушка, по-прежнему на него не глядя.

— Пообещай, что не умрешь, — шепнул он, пододвигаясь по лавке ближе к коляске Анны.

Та, поджав губы и вздохнув, так же тихо ответила:

— Я не могу...

Рем опустил голову. И оба снова замерли, пока мальчик вновь не разорвал тишину.

— Тогда постарайся, — в голосе звучала, пожалуй, даже мольба.

Анна улыбнулась, поняв, что за нее действительно беспокоятся.

— Я попытаюсь, — ответила она, бросая на Ремуса быстрый, благодарный взгляд.

И снова было тихо. Ремус смотрел на идущую по соседней дорожке молодую пару с коляской, но не видел их, взвешивая в который раз каждое слово Анны.

Анна рассматривала поднятый с земли ярко-зеленый лист клена, поднеся его к солнцу и улыбаясь темным прожилкам.

Лишь когда в парке заметно потемнело, Люпин очнулся.

— Ох, черт! — воскликнул он, соскакивая со скамьи.

Анна вопросительно глянула на него.

— Я должен был быть уже дома! — сказал он, прикидывая, сколько, должно быть, сейчас времени, если солнце опустилось так низко, что не освещало уже их лавочку.

— Давай я тебя провожу, скажу, что задержала, — предложила Анна, откатываясь от края тротуара и несколько неумелым движением поворачивая коляску.

— Спасибо, — улыбнулся Ремус. — Давай я тебя повезу? Так же удобнее...

Честно говоря, он опасался, что Анна откажется. Но она согласно кивнула, источая буквально видимые «волны» благодарности.

Взявшись за шероховатые резиновые ручки, мальчик надавил на коляску и сдвинул ее с места, вывозя прочь из парка.

Вскоре сочная зелень осталась позади, и Ремус с Анной свернули в сторону дома Люпинов. Еще несколько минут, и мальчик уже стучится в дверь, чтобы попасть домой.

Щелкнула задвижка, и в дверном проеме появилась мрачная, как грозовая туча, Элен Люпин:

— Где, позволь спросить, тебя... — она прервала речь, заметив Анну. — Здравствуй.

— Здравствуйте, — приветливо сказала Анна. — Вы — мама Ремуса?

Элен кивнула, явно немного растерянная от появления неожиданной гостьи.

— Простите, это я задержала его, — извиняющимся тоном сказала Анна. — Мы сильно разговорились.

Миссис Люпин механически кивнула. Оба — Анна и Рем — заметили, что желание ругаться у нее пропало. Мальчик шагнул к матери, у самого порога обернувшись к Анне и сказав:

— Пока, Анна, — и, чуть погодя, — удачи тебе.

— Пока, Ремус, — улыбнулась Анна. — Спасибо... Я все же постараюсь.

Мальчик улыбнулся и зашел в дом, прикрыв за собой дверь. Послышался шорох шин, трущихся о жесткий асфальт — это уезжала куда-то к себе домой на коляске девочка Анна.

(1)Пусть это будет Джеймс Поттер. Мне кажется, в его духе сказать так.