Лихорадка (гет)

Весной 1861 года Чарльз Гамильтон без преувеличения был счастливейшим человеком. Исполнились все его мальчишеские мечты: как-то вдруг, легко и сразу, будто бы во сне. Первая красавица графства (мало у кого возникали в этом сомнения) Скарлетт О’Хара давно была предметом его воздыханий, но Чарльз, неуверенный в себе и робкий в обращении с девушками, даже представить не мог, что она выйдет за него замуж. Вот так возьмет и выйдет без привычного для светских барышень кокетства и жеманства. Да и до жеманства ли, когда война у самого порога? О нет, в искренности чувств молодой жены Чарльз ни разу не усомнился именно по причине особой ситуации. Возможно, в мирную пору Скарлетт долго сомневалась бы, не говорила бы ему ни да, ни нет, продолжала бы упиваться — вполне заслуженно — вниманием многочисленных поклонников, но теперь, в это священное для Юга время, настоящую любовь было уж не спрятать, и эта мысль пьянила сердце еще сильнее.

Со дня на день должна была начаться война с Севером, но Чарльза и ему подобных молодых джентльменов это страшное по своей сути слово не только не пугало, а вдохновляло и вело за собой, как путеводная звезда. Уж бог знает почему юные головы так заражены жаждой ратных подвигов, однако Чарльз не был одинок в своих безрассудных стремлениях поскорее разбить наголову янки и вернуться к прежней богатой и сытой жизни, но уже не безусыми юнцами, а героями войны.

На строевых подготовках в Джонсборо он проявлял невероятное рвение, которое в полной мере искупало недостаток воинских навыков. Никакого страха не было, как и мыслей о смерти — Чарльз словно еще не вышел из детского возраста, когда само понятие смерти окутано ореолом тайны и существует как бы вне мира маленького ребенка. Эта самонадеянность вряд ли была признаком глупости, ведь тогда в дураки пришлось бы записать весь Эскадрон полным составом за редкими исключениями.

Тем не менее, впервые повстречаться с опасностью Чарльзу было суждено уже на шестой неделе пребывания в Южной Каролине, где он находился в воинской части под командованием полковника Уэйда Хэмптона. Поначалу Чарльз не придал ни малейшего значения насморку и кашлю, которые появились ну очень уж некстати, да и виданное ли дело солдату обращать внимание на такие мелочи накануне сражений? Состояние его здоровья резко ухудшилось через несколько дней, и юного пехотинца, не сделавшего еще ни единого выстрела по врагу, сложили в лазарет.

Последовали тяжелые дни и ночи, сливавшиеся для Чарльза в один нескончаемый и неделимый поток времени. Болезнь душила его в прямом смысле слова: его легкие были словно наполнены битым стеклом, грудь — сдавлена тяжелым железным обручем, и в дополнение ко всему его мучила лихорадка, лишавшая больного способности соображать и сознавать окружающую действительность. Вероятно, в его положении это было даже к лучшему — так Чарльз хотя бы не мог испытывать всего ужаса близкой смерти. Пока он лежал в беспамятстве с холодным компрессом на горячем лбу, в его полуживом сознании изредка мелькали образы усадьбы Двенадцать Дубов и зеленоглазой красавицы, такой притихшей, робкой и печальной, несмотря на свой непокорный и озорной нрав, да где-то раздавалась пушечная канонада. Но последнее, должно быть, ему только мерещилось.

* * *

Письма от Чарльза Скарлетт складывала в особую шкатулку, толком не читая ни одно. Она вскрывала их приличия ради под зорким оком Мамушки и делала вид, что читает, на самом деле поверхностно бегая глазами по тщательно выведенным чернилами строчкам. И даже так Скарлетт поражалась однообразию этих писем: объяснения в любви были громоздкими, цветистыми, но до безобразия банальными и слащавыми, а к новостям с фронта, в подробностях следующим далее, урожденная мисс О’Хара и вовсе не испытывала никакого интереса.

Ее апатия по отношению к молодому мужу и его делам сопровождалась ноющей, горькой, неизбывной тоской по другому человеку. Скарлетт считала свой брак полным недоразумением, и еще большим недоразумением ей казалось то, что посредством этого брака она породнилась с Эшли. С Эшли, которого она так — взаимно! — любила. Теперь он был ей все равно что брат, и это обстоятельство упрямо не хотело укладываться у Скарлетт в голове, как и война, как и в принципе все, что ее окружало. Юной девушке порой чудилось, что она крепко спит и видит дурной сон, который вот-вот развеется, и все вернется на круги своя: приемы, балы, танцы, веселая музыка, красивые наряды, назойливые кавалеры и долгие вечерние свидания с Эшли. А потом он, опустившись на одно колено, признается ей в любви и попросит ее руки у Джералда О’Хара, будет пышная свадьба, путешествие и много-много счастья… И никакой Мелли с ее братцем.

В один прекрасный день перестали приходить письма из Южной Каролины. Скарлетт это не то чтобы обеспокоило или огорчило, но удивило. За эти недели она, сама того не ведая, привыкла к восторженным посланиям от Чарльза, и их отсутствие ощущалось примерно так же, как отсутствие привычного, пусть и не самого любимого десерта за завтраком.

— Мисс Скарлетт, время обеда, — в дверях комнаты показалась необъятная фигура Мамушки. — Вы никак забыли?

— Я не голодна, Мамушка, — безучастно отозвалась Скарлетт, лежа на подушках.

— Это еще что за разговоры? — посуровела няня, но увидев, в каком состоянии находится воспитанница, вошла в спальню, чтобы пощупать ее лоб. — Цвет лица мне ваш не нравится. Взяли моду голодом себя морить!

— Я не хочу сейчас есть! — девушка насупилась, обняла подушку и демонстративно повернулась на бок спиной к Мамушке. — Поем тогда, когда захочу.

Мамушка, привыкшая воспитывать в строгости всех трех дочерей О’Хара, едва не проглотила язык от такой дерзости.

— Мисс Скарлетт, это поведение, недостойное взрослой замужней женщины, — отчеканила негритянка.

Скарлетт не шелохнулась. Мамушка заволновалась.

— Уж не захворали ли вы, детка? — заботливо спросила она.

Молодая миссис Гамильтон, у которой с самого утра не было ни сил, ни желания шевелиться, неопределенно что-то промычала в ответ.

Мать оказалась в ее комнате в считанные минуты. Эллин, не являясь врачом, имела тем не менее богатый опыт по части медицины и в некоторых ее областях была сведуща не хуже фельдшера. Задав дочери несколько щекотливых вопросов интимного свойства, она просияла от радости. Вызванный из города врач ее предположение подтвердил: Скарлетт беременна.

Сама Скарлетт известие о своем скором материнстве приняла с бледным, неподвижным лицом, а затем бросилась на постель и зарыдала в три ручья. Растерянный доктор поспешил удалиться, сопровождаемый Эллин, а Мамушка тем временем принялась усовещивать воспитанницу:

— Мисс Скарлетт! Вы перешли все границы сегодня! Какой стыд!

— А мне все равно! — послышался из-под подушки истерический возглас. — Это ужасная новость, просто ужасная!

— Не смейте брать грех на душу!

— О-о-о! — Скарлетт села на постели и начала заламывать руки. — Теперь точно пришел конец всему! Я растолстею, стану огромной и неповоротливой, как… как бочонок с вином! Я не влезу ни в одно платье, а после родов и вовсе подурнею так, что на меня больше никто никогда не взглянет! О-о-о, какая я несчастная!

— Мисс Скарлетт!!! — окрик Мамушки прозвучал раскатом грома.

Скарлетт поняла, что зашла слишком далеко. Она быстро затихла, присмирела и, тихонько всхлипывая, виновато опустила глаза и попросила прощения. Лишние скандалы и нравоучения были ни к чему — хватало и того, что сердце юной миссис Гамильтон было разбито, на этот раз окончательно и бесповоротно. Беременность уничтожила последние укрепления, защищавшие Скарлетт от жестокой и неприглядной реальности, и это было куда больнее и обиднее, чем невозможность надеть любимое платье и выйти в свет.

* * *

С трудом разлепив тяжелые веки, Чарльз зажмурился снова от ярких солнечных лучей, светивших в окно лазарета. Глазам, привыкшим к тьме, было больно. Лазарет был практически пуст — до поры до времени. На соседней с Чарльзом койке лежал другой солдат в серой пижаме и хитро поглядывал на товарища по несчастью близко посаженными голубыми глазами.

— Очнулся! — сказал он то ли сам себе, то ли обращаясь к Чарльзу.

— Что, простите? — прохрипел слабым голосом Гамильтон.

— Очнулся, говорю! — повторил русоволосый молодой человек. — Тебя тут уже в покойники хотели записать, говорили, в три дня скончаешься. Вот было бы обидно помирать, не повоевав, правда?

— Сколько я тут лежу? Бои уже начались?

— Да скоро неделя будет. Я вот тоже с пневмонией слег — за жизнь ни разу не чихнул, а как в армию попал, так сразу. А про бои сказать, извини, не могу, сам ни черта не знаю.

Чарльз угрюмо замолчал. Неужели он и вправду чуть не отправился на тот свет из-за какого-то микроба? Вот был бы позор!

— И сдалась нам эта война? — вслух задумчиво произнес солдат.

Эта фраза подействовала на Чарльза отрезвляюще.

— О чем вы говорите, сэр! — возмущенно воскликнул он так, словно не лежал последние несколько дней при смерти. — Это не просто война, мы защищаем свою честь, честь всего Юга!

— Честь, — хмыкнул солдат. — Видишь все эти койки? Скоро они будут заполнены ранеными и умирающими, и не только койки, а все полы, коридоры и даже пролеты лестниц. И ради чего это все?

— Мы сражаемся за наш мир, — Чарльз попробовал приподняться и застонал от слабости. — За наши устои, за то, что передали нам предки. Янки хотят все это разорить, они низкие люди, не знающие чести и благородства. В бесчестном мире не стоит жить. Вы говорите не как джентльмен, и если бы не мой долг перед Конфедерацией, клянусь, я вызвал бы вас на дуэль.

Солдат рассмеялся.

— Я не джентльмен и никогда им не был. Я всего лишь траппер из Луизианы. Можешь называть меня Монтгомери.

— Именно это и отличает аристократа от простолюдина, — продолжал пафосным тоном Чарльз. — Вы цените свою жизнь и свои интересы превыше чести и интересов Родины, а мы — наоборот.

— Ты когда-нибудь стрелял? — с остроносого лица Монтгомери слетела насмешливая улыбка.

— Что за вопрос вы задаете? Конечно, стрелял! На охоте я…

— В человека.

Чарльз запнулся. Он не хотел ударить в грязь лицом перед траппером, но эти слова вывели Гамильтона из душевного равновесия.

— Сделать выстрел или ударить саблей и увидеть, как навечно закрываются чьи-то глаза, пусть даже глаза ненавистного янки… Это не так-то просто.

— У нас нет выбора, — отрезал Чарльз. — Они не оставили нам выбора.

— Ты еще очень молод, как я погляжу. Сколько тебе лет?

— Вы тоже далеко еще не старик.

— Верно, мне двадцать четыре.

— Что же вы делаете в армии Конфедерации, если не верите в наше Правое Дело?

— Я не трус, — Монтгомери будто оскорбился. — Меня призвали на войну, и я вступил в ряды армии, но это не значит, что я все это одобряю.

Разговор зашел в тупик. Чарльз, еще очень слабый от тяжелой болезни, замолчал. В его душе горел праведный гнев, вызванный дерзкими речами траппера, но в то же время он был ими крайне удивлен. Он никогда не думал о войне так. Впрочем, его сил хватило только на этот короткий разговор, и вскоре больной снова погрузился в сон.

Идя на поправку, Чарльз впервые за все время получил письмо из Тары. Сестра часто писала ему из Атланты, передавала горячие приветы от тети Питти и справлялась о здоровье дорогого брата, но жена не ответила на его послания еще ни разу. Чарльза это огорчало, хотя он нашел вполне приемлемое оправдание для Скарлетт: она оказалась так ранима и сентиментальна, что, должно быть, попросту не имеет в себе сил писать на фронт. Теперь же молодой муж был на седьмом небе от счастья. Письмо оказалось написано рукой миссис Эллин О’Хара, но и это не смутило Чарльза. Теща сообщила ему радостную весть, заставившую его ликовать: в молодом семействе Гамильтон ожидается пополнение.