Тот, кто может всё (джен)

Бродяга, прихрамывая на заднюю лапу и иногда поджимая её, упрямо бежал на юг. Пропитанная солью, свалявшаяся шерсть почти не грела, но он терпел ночной холод, чтобы, не теряя ни минуты, скорее добраться до дядиного коттеджа. Он точно знал, что там есть две палочки. И если одной он никогда бы не осмелился воспользоваться, то другая ему бы ещё могла послужить.

Он тявкнул, почувствовав знакомые запахи, и перешёл на размашистый галоп. Вывалив язык, он широкими прыжками нёсся по лесной тропинке. Деревья поредели, и сквозь их ветви Бродяга увидел знакомый дом на холме. Он перешёл на трусцу, потом сел, тяжело поводя боками. Отдышался и не удержался: задиристо залаял и даже погонялся за собственным хвостом. У него получилось!

Теперь надо было дождаться ночи и пробраться в дом. Бродяга нашёл уютную ямку под кустом акации, покрутился в ней, устраиваясь на днёвку, лёг и задремал.

В наступившей темноте он пробрался в дом. Принюхался, но не уловил никаких подозрительных запахов. Здесь всё осталось по-прежнему: мебель была раскидана; из камина торчал полуобгоревший остов скамеечки для ног; старинный сервант в затейливых завитушках валялся на боку, высыпав из своего чрева тускло блестевшие в свете луны бутылки, хрустальные графины и бокалы. Бродяга повёл носом — вином не пахло. К сожалению.

Так он бы сейчас напился…

Сириус превратился в человека, мрачно оглядел комнату. Вспомнил, как он всё здесь разгромил, когда узнал, что Бемби погибла…

Он ничего не забыл. Было так же пусто и так же больно.

Вот на этом ковре перед камином они любили друг друга, валялись голые, нежась в тепле, смотрели на огонь, мечтали, как родят кучу детей, переженят с детишками друзей, — все станут одной семьёй.

«Глаза как у течной суки»

— Тварь! Тварь!

Сириус хрипло закричал, схватил себя за волосы, рванул, упал на пыльный ковёр.

«Где же ты тут тогда прятался, тварь? Подглядывал, вынюхивал. Копил злобу. А потом тешил свою подлую душонку — как ты всем отомстил. За всё ответишь, тварь, за всё…»

Сириус вспомнил, что где-то на кухне Бемби хранила херес для десертов. Поднялся, нажал на каминной полке скрытый рычажок, вынул из тайника старую потрёпанную палочку Альфарда и мешочек с галлеонами. Прошёл на кухню, покопался в шкафах, выудил бутылку. Поболтал, взвесил на руке.

Потом вернулся в гостиную, стащил в угол за опрокинутым диваном подушки и покрывала. В несколько глотков опустошил бутылку с хересом, перекинулся в пса, улегся на подушки и провалился в сон.

Альфард остановился на верхней ступеньке Гринготтса, устало потёр лоб.

— Господин?

Он оглянулся, услышав голос своего домового эльфа.

— Маду?

— Маду просит прощения, но хозяин сам говорил, сразу сообщить, если с молодым господином будет что-то не так, — низко поклонился домовик, протягивая хозяину руку.

Альфард без слов сжал ладонь домовика, позволив тому перенести их домой. Увидев, что эльф перенёсся в оранжерею, а не в сам коттедж, Альфард вопросительно приподнял брови и присел на высокий бортик крошечного круглого пруда с лотосами:

— Я слушаю.

Домовик мял ткань на тощей груди, раскачивался, разглядывая стеклянный потолок, и молчал. С облаком пушистых седых волос над круглой головой он был похож на одуванчик. Альфард улыбнулся.

— Я жду, Маду.

— Молодой господин сильно пьян, — вздохнул Маду и показал три узловатых длинных пальца. — Вот сколько выпил огневиски, три бутылки, а сейчас взял ещё русскую водку.

Альфард нахмурился.

— Когда он успел? И почему? С утра всё было хорошо. Я отправился к гоблинам, он сказал, что прогуляется по Лондону. Что случилось?

— Маду не знает, — поклонился домовик.

— Да я тебя и не спрашиваю. Где он сейчас?

— В гостиной, хозяин, возле винного поставца. Как пришёл, так сразу к нему, и не отходил ни разу.

— Шесть лет держался, и без усилий. Он даже иногда мог выпить пару бокалов со мной вечером у камина, и ему не хотелось больше, — я же видел! С чего вдруг? — сокрушённо покрутил головой Альфард.

— Маду не знает, — опять поклонился эльф.

— Да не спрашиваю я тебя! Ужин готов?

— Готов.

— Тогда кофе свари и приготовь умиротворяющее и укрепляющее. А я пойду, поговорю с ним.

Альфард вошёл в полутемную, освещаемую только пламенем камина комнату.

— Сумерничаешь один? — спросил он у Дага, взмахом палочки зажигая светильники. — Как день прошёл?

— Плохо, — пьяным, западающим голосом ответил ему Даг.

Он стоял возле буфета со спиртным, спиной к двери, и не повернулся, когда вошёл Альфард, только, пошатываясь, приветственно помахал рукой. На столешнице шкафа рядом с Дагом стоял резной хрустальный штоф с водкой — грани красиво переливались в отсветах пламени камина. Бокал он держал в руке.

— Может, ты повернёшься ко мне, сядем, поговорим, — Альфард подошёл к нему. — А, Даг?

— Нет, нет, так лучше, — Даг одним глотком осушил бокал, налил новый. — Она умерла, Алф, уже три года как, а я не знал…

— Кто?

Альфард сел на скамеечку для ног — ближе ничего больше не оказалось.

— Моя жена.

— А разве ты был женат?.. А, это та, которая считала себя ведьмой?

— Нет, не она… а моя малышка... моё сумасшедшее первобытное дитя, — Даг горько рассмеялся. — Я ведь оставил ей всё, думал, она ни в чём не будет нуждаться. Там только чистыми было полмиллиона... А они затаскали её по судам! Ну от своей семьи я ничего другого и не ждал. Но ребята! Мы же с ними были одним целым! Три года она скиталась по каким-то мужикам, без денег, без жилья. И умерла. А суд присудил ей всё всего через неделю, представляешь? Тут уж моя семейка подсуетилась, оторвала свой кусок у её родаков. Разорвали нас живьём, заглотали и валяются — сытые — в крови своих же детей…

— Ты так любил её? — мягко спросил Альфард.

— Не знаю… я не верил ей. Мне всё время казалось, что она знает, кто я на самом деле, но не говорит. Я думал, что вот так намотаю на кулак её рыжие волосы, тряхну как следует, — Даг потряс зажатым в ладони бокалом. — Она мне всё и расскажет… Мучил я её, как последний урод.

Альфард смотрел на ссутуленную спину Дага, на его низко опущенную голову, молчал и вздыхал.

— Никак же нельзя было сообщить ей, что я жив? — прошептал Даг.

— Нет, Даг, прости, — извиняющимся тоном ответил ему Альфард. — Ты же был мёртв… для маггла… Ни один врач не смог бы тебя вытащить… Это только потому, что ты маг — ты жив. И только потому, что у Блэков есть свои зелья и свои заклинания… Прости.

Даг выпрямился, набрал полную грудь воздуха, с шумом выдохнул.

— А как прошёл твой день?

— Продуктивно… Сириус сбежал из дома.

Даг оглянулся, ухмыльнулся.

— По-другому и быть не могло. Как он?

— Весел, бодр и возмутительно счастлив. Поттеры приняли его как родного. Они с Джеймсом второй день стоят на ушах, — хохотнул Альфард.

— А мадам Ви как?

— Выжгла его с родового гобелена и лишила наследства… Вот об этом я и хочу с тобой поговорить.

Альфард встал со скамеечки, пересел в кресло, призвал из буфета бокал и бутылку Бакарди. Наколдовал два кусочка льда, плеснул рому, отлевитировал бутылку обратно.

— В общем, я решил умереть.

Даг закашлялся.

— Что? Зачем?

— Чтобы обеспечить Сириуса. Я оставлю ему этот коттедж и блэковский сейф, а тебе — тот домик на островах, помнишь, он тебе тогда понравился, ну и добавлю ещё галлеонов в твой сейф.

Даг опять отвернулся, обхватил себя руками, бросил резко:

— Мне ничего не надо.

— Подожди, Даг, — Альфард встал с кресла, подошёл к Дагу, коснулся его локтя. — Прости, я глупо пошутил. Я просто уеду из Англии и из Европы. Всё дело в правилах наследования Блэков. Разделить семейный капитал или передать его кому-либо можно только в случае моей смерти. Понимаешь? Я договорился с гоблинами: я исчезаю и из маггловской, и из магической Великобритании; ни с кем не поддерживаю связь, не получаю и не передаю никакой информации — умираю. И это надо сделать до окончания Сириусом Хогвартса, не сидеть же ему на шее у Поттера. Да и женится он когда-нибудь…

Альфард положил руку на плечо Дага.

— Останешься в Англии или, может, поедешь со мной? В Перу, в Уарас? У меня там есть домик — Вилла «Пуйя Раймонда». Вырублен прямо в скале над озером. Вода, не поверишь, бирюзовая… Там удивительно хорошо. Название у домика громкое, но он небольшой: две спальни и кабинет на втором этаже да кухня с гостиной на первом. Мансарда ещё есть с балконом и мастерской, — Альфард вздохнул, мягко улыбнулся. — Или снимем жильё в Марасе? Там, неподалёку, соляные озёра — Салинас-де-Марас — магглы выпаривают соль из местного ручья. Не меньше пяти веков уже. Если смотреть с холма: как будто река из смальты течёт в ущелье — завораживающее зрелище. Ещё рядом Морай — там шаманы инков выращивали волшебные травы. Удивительные экземпляры порой попадаются, нигде больше таких нет.

Даг наклонился, вытащил палочку из-за голенища сапога, очистил стакан и отправил его вместе с хрустальным штофом в буфет, повернулся к Альфарду.

— И мы откроем бюро путешествий и заработаем кучу денег, потому что уговариваешь ты как заправский турагент. Можешь не уговаривать — ты всё, что у меня здесь осталось. Конечно, я поеду с тобой.

— Мы пойдём на яхте, не торопясь. Мне спешить некуда, — хмыкнул Альфард. — Я теперь вроде как немного мёртв.

— Как и я, — улыбнулся в ответ Даг. — Как и я.

Сириус, тяжело дыша, отбивал одно заклятие Долохова за другим. Ублюдок только что поразил Грюма, и Сириус не знал, жив ли тот. Уродливо перекошенное лицо Пожирателя прорезал злобный оскал, он отвёл палочку в сторону как-то по-особому, и у Сириуса похолодело в груди: он не успевал докрутить Протего. «Сдохни, долбак», — прочитал он по губам Долохова.

— Петрификус тоталус! — вдруг прозвенел рядом чистый мальчишеский голос.

Долохов упал.

«Сохатик!» — молнией мелькнула мысль.

Сириус метнул сформированное заклятье щита между Нимфадорой и психичкой Беллой.

Та заверещала и кинулась к нему, проорала какую-то тёмно-магическую абракадабру.

Сириус отбросил чёрную пакость, потом ещё одну. Засмеялся и пропустил удар.

— Я убила Сириуса Блэка, убила предателя!!! — взвизгнула Белла, заливаясь безумным хохотом.

А Сириус с удивлением почувствовал странную лёгкость и покой. Посмотрел на беснующуюся Беллу и начал падать навзничь. По лицу будто скользнула ветхая ткань, мир выцвел, посерел и исчез.

На окаймлённые белыми полосками соли разноцветные кирпичики озёр Салинас-де-Марас при ярком свете дня смотреть было почти невозможно. Водяная мозаика всех оттенков коричневого цвета — песочного, охряного, кофе с молоком, терракотового — обрамлённая, словно алмазной крошкой, соляными кристаллами, сверкала подобно самоцветам. Как будто это было не творение рук человеческих, опять исказивших мир для своих ничтожных нужд, а драгоценное оплечье, в незапамятные времена обронённое среди холмов одним из древних богов инков.

Альфард с удовольствием огляделся. Вокруг никого: ни работников, ни туристов — всё вымерло до конца жаркой сиесты. Он поудобнее устроился на наколдованном кресле, обновил охлаждающие чары; «Серебро и золото — вот горы Испании» промурлыкал тихонько, отбивая ритм по подлокотникам.

Крупный тёмно-серый филин, сделав пару кругов над долиной, сел на валун рядом с Альфардом, важно вытянул вперёд лапу с письмом — на полуденном солнце блеснуло серебряное кольцо почтовой службы Гринготтса — невозмутимо вытерпел возню Альфарда с завязками пергамента и сразу же улетел, взмахом широких крыльев подняв в воздух облачко коричневой пыли.

Альфард задумчиво похмыкал, не торопясь, раскатал свиток, вчитался и резко подскочил, опрокинув кресло. Палочка задрожала в его руке. Он прерывисто вздохнул, замер на несколько мгновений, одним коротким движением развеял кресло и аппарировал.

Оказавшись на каменной террасе «Пуйя Раймонды», он остановился перед входной дверью и прислушался, но ничего, кроме тихого плеска ручейка, стекавшего по скале прямо в озеро, не услышал.

— Маду, — позвал Альфард, по-прежнему не заходя в дом, — ты где? Маду?

Домовик вывалился ему под ноги, плача и дёргая себя за седые волосы.

— Маду виноват! — рыдал он. — Маду не может разбудить мастера Лацерта. Добрый хозяин Альфард должен наказать Маду. Маду — плохой!

— Ну-ка, прекрати этот балаган! — прикрикнул на домовика Альфард. — С каких пор ты разговариваешь как придурковатые эльфы чистокровок? Что случилось с Лацертом? Дай руку, отведи к нему!

Альфард несколько раз постучал в дверь спальни Лацерта, не дождавшись ответа, открыл её и зашёл внутрь.

Даг, одетый в свою любимую расшитую шелком джеллабу, лежал на заправленной кровати. Лицо в ореоле тёмных волос выглядело не просто бледным, а совсем белым; нос заострился, глаза запали.

— Он жив? — прошептал Альфард.

— Жив, жив, — опять заплакал Маду. — Только спит глубоко… далеко.

Альфард шагнул к кровати, сел рядом с Дагом, приложил ухо к его груди. Сердце билось — но глухо и редко.

— Рассказывай, — всё так же шёпотом, приказал Альфард.

— Мастер Лацерт вчера, как всегда, в девять утра позвал Маду подать завтрак, — запричитал домовик, — потом он читал, творил чары, писал и рисовал, опять читал, обедал, брал метлу и вернулся с мокрой головой. Маду подал чай. Мастер Лацерт опять читал и играл на пианине. Потом Маду подал ужин, и мастер Лацерт сказал, что Маду может до утра быть свободен. Маду скрылся и не показывался. А сегодня утром молодой господин не позвал Маду ни в девять, ни в десять, ни в полдень. Маду решился и пришёл сам, а мастер Лацерт лежит прямо на ковре, во вчерашней одежде, руки вот так…

Домовик раскинул свои тоненькие ручки, показывая, как лежал Даг, и, завыв в голос, повалился на пол.

Альфард подошёл к Маду, наклонился, погладил по голове и потянул за локоть, вынуждая подняться.

— Что было дальше, Маду?

— Маду перенёс мастера Лацерта на кровать… Почистил всё… Наказал себя, — домовик с пугливым упрямством посмотрел на хозяина. — Потом ещё наказал, но молодой господин так и не проснулся.

— А что ты чистил, Маду? — встревожился Альфард. — Кровь? Лацерт поранился?

— Нет, нет! — замахал ладошками домовик. — Чернила! Мастер Лацерт писал, когда…

Маду всхлипнул, достал из складок накрученного вокруг его тела куска шторы свиток пергамента, протянул Альфарду.

— Вот…

Альфард развернул пергамент. Неровные, торопливые буквы почерка Дага, никогда не обращавшего внимания на каллиграфию, кое-где были размыты, а сам пергамент казался влажным.

— Ну кто бы мог подумать, что в таком старом тщедушном эльфе столько воды? — укоризненно посмотрел на домовика Альфард.

Маду закрыл лицо ладонями, но слёзы опять потекли из-под его покрытых старческими пятнами морщинистых кистей.

— Ты читал?

Маду часто закивал, не отнимая рук от лица.

Альфард строго кашлянул. Надел пенсне и повернул пергамент к свету.

«Здравствуй, мой дорогой друг. Ты в отъезде уже пять дней, и даёшь мне этим полное право на пространное письмо к тебе. Альфард, я хочу предупредить тебя заранее, что в следующем письме или при встрече ты не увидишь или не услышишь никаких «дорогой друг» или «Альфард». Теперь я буду обращаться к тебе — «Отец». И лучше бы тебе начать привыкать к этому прямо сейчас, потому что ты и есть мой настоящий отец».

— О, Даг, Даг… — прошептал Альфард и оглянулся на кровать.

Солнечные блики сияли на шёлковом покрывале, на вышивке джеллабы Дага. Казалось, что вот прямо сейчас он сморщится, поднимет руку, закрываясь от ослепляюще-яркого луча, дерзко пробравшегося сквозь ольховые ламели венецианских штор. Альфард вздохнул. Притихший было Маду опять зарыдал: «Бедный господин, бедный мастер Лацерт».

«Двадцать пять лет назад ты родил меня подобно Зевсу, родившему Диониса, вырвав меня из разлагающегося тела моей прошлой жизни и дав мне покой, заботу и защищённость, каковых я и не знал до этого. Эти двадцать пять лет промелькнули как один год, не оставив в памяти ничего, кроме радости и удовольствия от новых открытий и дел. Никогда моя жизнь не была так наполнена ощущением нескончаемости и осмысленности. Что бы я ни говорил или ни делал раньше — всё это было просто детской игрой. Я объявил себя всемогущим, а на деле не мог даже совладать с собственными бесами: растрачивал, уничтожал, мучил себя и мучил своих близких. А теперь я смотрю в зеркало и вижу молодого мужчину, а не пятидесятилетнего пропойцу. Как я благодарен тебе, как я люблю и тебя, и старого ворчуна Маду — свою настоящую и единственную семью!»

Дальше пергамент был пуст, если не считать мокрых разводов от слёз Маду. После восклицательного знака последняя строка обрывалась кляксой и длинным росчерком пера.

Маду, уже не в силах рыдать, лежал ничком на ковре и подвывал, как больной зверёк: «Мастер Лацерт, мастер Лацерт…»

— Что ты скулишь, — прикрикнул на него Альфард, — он же не умер!

— Молодой господин не проснётся, Маду знает, — глухо пробормотал в ворс ковра домовик.

— Проснётся, — твёрдо сказал Альфард. И подал вскочившему с пола и пристально смотрящему на него домовику пергамент из Гринготтса. — Читай вслух, если ты такой грамотный.

Эльф выпрямился, поправил свою шторку, подтёр глаза, почтительно склонившись, принял из рук хозяина пергамент.

— Настоящим Южноамериканское отделение банка Гринготтс по поручению Банка уведомляет вас о том, что восемнадцатого июня одна тысяча девятьсот девяносто шестого года скончался Сириус Орион Блэк.

Маду ахнул, выронил пергамент, уставился на Альфарда стремительно наполняющимися новым горем глазами.

— Не смей опять плакать, — жёстко скомандовал ему тот. — Продолжай.

Маду поднял пергамент и хриплым, прерывающимся голосом продолжил:

— Тем самым все договорённости, имевшие место между банком Гринготтс и Альфардом Поллуксом Блэком, теряют силу. Если в течение шести месяцев с вашей стороны не поступит требования о признании за вами права наследования, всё оставшееся после Сириуса Ориона Блэка имущество будет передано, согласно оставленному им завещанию, его крёстному сыну — Гарри Джеймсу Поттеру. Просим вас, как можно скорее поставить нас в известность о принятом вами решении по наследству семьи Блэк. С уважением, банк Гринготтс.

Маду опустил голову, безвольно повесив руки вдоль тела и изо всех сил стараясь не плакать.

— Ну? Ты хочешь сказать, что ничего так и не понял? — посмотрел долгим многозначительным взглядом на тихо всхлипывающего домовика Альфард. — Подумай ещё.

— О-о-о, — ошеломлённо выдохнул тот и поднял глаза на хозяина, — так господин Сириус и мастер Лацерт… о-о-о…

— Я всегда подозревал, всегда надеялся на это, — кивнул Альфард. — Они были слишком похожи, слишком! Таких совпадений не бывает! И я чувствую… И ведь ты тоже чувствуешь, Маду?

— Да, да, хозяин! Маду чувствует! — воскликнул домовик. Щёлкнул пальцами, выхватил из воздуха тонкую паутинку ажурного покрывала из шерсти сури, лёгким жестом всколыхнул его над Дагом, расправил, укрыв спящего Блэка. — Но сколько нам ждать, хозяин Альфард, пока молодой господин проснётся?

— Немного… Я не думаю, что дольше двадцати четырёх лет, — хмыкнул Альфард.

— Двадцати четырёх! — подскочил Маду. — Маду так стар…

— Будешь опять просить меня скорее повесить твою голову на Гриммо, — потянул домовика за ухо Альфард, — чтобы утереть нос «задаваке Кричеру»? Бросишь меня одного?

Домовик крепко обхватил Альфарда за ноги, молча замотал головой.

— Маду живёт, пока нужен своим магам, Маду будет рядом всегда. И будет ждать.

Альфард погладил домовика по пушистым седым волосам.

— Что ж, тогда будем ждать вместе.