The Founders (гет)

Ровена

Далеко-далеко, за полосой равнодушного серого тумана, среди изломанных хребтов шотландских гор и ослепительно звонкого неба, там, где живут суровые смелые люди с темными лицами и скупыми речами, возвышался над штормящим северным морем величественный замок. Казалось, сами горы породили его людям в наставление: остроконечные башни и зубчатые стены угрожающе вонзались в тучные облака, темные окошки бойниц колюче глядели по сторонам, высматривая врагов, крутой подъем зарос чертополохом... Замок ютился на самой вершине горы, как орлиное гнездо, и ветра здесь были такой силы, что из них, казалось, можно было щиты ковать.

Маленькой девочке, дочери хозяина, запрещали гулять одной по стенам замка — крепкий и соленый ветер, надувающий корабельные паруса, легко мог сдуть в море тоненькую и хрупкую малышку. Она стояла на цыпочках возле узкого зарешеченного окна, пытаясь достать подбородком до низа каменной арки и посмотреть на море.

— Отойди от окна, Ровена, — сидящая за ткацким станком темноволосая женщина, худая и бледная, в тяжелом темном бархате, расшитом золотом, несколькими отрывистыми движениями переменила разорванную нить и продолжила ткать.

Девочка вздохнула и отошла.

Женщина за станком — ее мать, Йеннифер. Ее страшно ослушаться, потому что у Йеннифер узкие серые глаза, подведенные сурьмой, которые грозно поблескивают на тонком лице, как две полосы отполированной стали. А еще она самая настоящая ведьма — так все говорят.

Ровена подобрала полы серого шерстяного платья и села на каменные плиты возле камина, от скуки заплетая и расплетая мелкие косички в распущенных волосах и разглядывая Йеннифер. Ей нравилось смотреть на мать, когда та была поглощена работой, как вот сейчас: длинные пальцы снуют, порхают над челноком, опущенные темные ресницы чуть подрагивают, высокий белый лоб перечеркнут тонким золоченым обручем, гладко расчесанные черные волосы плащом лежат на плечах, а поджатые губы напоминают суровую нитку.

— Прекрати таращиться, — недовольно заметила Йеннифер, не поднимая глаз от работы, — Сколько раз тебе повторять? Это неприлично.

Ровена отвернулась, подобрала веточку возле каминной решетки и принялась рисовать загогулины на остывшем пепле.

— Йеннифер! — створчатые двери с грохотом распахнулись, раздраженный мужской голос стегнул и вспорол тишину, как плеть со свинцовым наконечником при ударе вспарывает кожу.

Йеннифер вздрогнула, пальцы соскользнули с челнока, нить в очередной раз запуталась и порвалась.

Ровена испуганно забилась в угол за камином.

Они обе слишком хорошо знали этот голос, этот звук тяжелых шагов по гулким холодным плитам и хлопающих по ногам ножен меча.

— Да, милорд? — изящные белые руки подобрали тяжелые складки платья и Йеннифер поднялась со скамьи, выпрямляясь и расправляя хрупкие плечи под золотым шитьем.

Вошедший мужчина, высокий и широкоплечий, с хищным орлиным профилем, одетый в латы из вываренной в масле кожи, остановился посреди залы, широко расставив ноги, чтобы удержать равновесие, и блуждающим взором ощупывая стены. Правая рука лежала на эфесе меча, пальцы нервно подрагивали.

Йеннифер стояла перед ним мертвецки бледная и спокойная, но ее прекрасное лицо враз осунулось и подурнело, проступили круги под глазами, складки вокруг губ и морщины на лбу. Пугающий и восхищающий Ровену облик могущественной колдуньи потускнел, и перед суровым таном по прозвищу Вороний Коготь стояла обычная уставшая женщина.

— Мне только что сообщили, что очередной мой корабль разбился. Ужасные убытки, — слегка заплетающимся языком сказал Вороний Коготь. От него так сильно пахло вином, что даже Ровена чувствовала это в своем дальнем уголке.

— Мне очень жаль, милорд...

Вороний Коготь побагровел, словно негромкий, извиняющийся голос Йеннифер разбудил в его груди таящихся демонов. Со свойственным пьяным людям резким переходом от расслабленности к неконтролируемой ярости, он зарычал, бешено вращая налитыми кровью глазами, и шагнул к жене.

— Признавайся, — рявкнул он, с чудовищной силой сдавливая ее подбородок и заставляя поднять лицо, — Признавайся, это твоих рук дело?

— Нет, милорд, — голос Йеннифер дрогнул, — Нет, ми...

Вороний Коготь страшно закричал и отшвырнул женщину от себя. Худое тело ударилось о стену, Йеннифер упала, как обмякшая тряпичная кукла, и завозилась под покрывалом рассыпавшихся черных волос.

— Ведьма! — он рывком поднял ее и ударил по лицу, — Ты, ты и твоя мать! Жалкая, бездарная...

— Говард, пожалуйста, — слабым просящим голосом молила Йеннифер, цепляясь за его руку, — Пожалуйста...

Вороний Коготь выпустил ее и, резко развернувшись, ринулся к камину.

Ровена пискнула и попыталась забиться глубже, но отец схватил ее и вытащил из тени.

— А теперь ты вместо наследника принесла мне это проклятое отродье, — орал он, выкручивая девочке руку, — Еще одну чертову ведьму!

— Говард, нет! — воскликнула Йеннифер, бросившись к нему. Ровена билась в его руках, кричала и плакала — не столько от боли, сколько от страха.

— Ты хочешь наслать на мой дом порчу, продажная твоя душа? — Вороний Коготь ткнул носком сапога в нарисованные на пепле спирали, пытаясь разжать детские пальчики, судорожно стиснувшие сломанную веточку, как будто это была единственная надежда девочки на спасение, — Может, нашлешь пожар на мой замок и будешь плясать вокруг, измазанная сажей, а? А?! Я тебя спрашиваю!

— Милорд, оставьте ее, я прошу! — отчаянно пытаясь перекричать мужа, Йеннифер повисла у него на руке.

Девочка прижала палочку к груди и, извернувшись, впилась зубами в жесткую отцовскую ладонь. В нос ударил кислый запах конского пота и залежалой кожи.

— Ах ты, маленькая дрянь! — зашипел Говард, швырнув дочь оземь.

Ровена упала и ударилась головой о каминную решетку. Последний вопль матери вспыхнул у нее перед глазами белым огнем, рассыпался искрами и звездами, а потом все померкло и провалилось в темноту...

* * *

— Ш-ш-ш, — едва слышное журчание тоненькой струйки воды и влажное льняное полотно окунает горящий лоб в приятную прохладу, успокаивая пульсирующие виски, — Все хорошо... Все позади...

Ровена с трудом приподняла ставшие очень тяжелыми веки, и расплывчатые цветные пятна сложились бордовый полог над кроватью, танцующее пламя свечей и материнское лицо, склоненное над ней — снова прекрасное и непривычно ласковое.

Девочка вздохнула и снова закрыла глаза, перекатившись головой по подушке. Мягкие пальцы убрали с ее лица и шеи влажные, слипшиеся от пота пряди волос.

— Он ушел? — одними губами спросила Ровена.

— Да. На этот раз надолго — во флот, сражаться с гоблинами.

— Хорошо, — прошептала девочка.

Материнская рука поглаживала одеяло у нее на груди.

— Скажи мне, почему он нас ненавидит? — вдруг спросила Ровена. Большие карие глаза распахнулись и с надеждой заглянули в материнское лицо, — Разве мы делаем что-то дурное?

Йеннифер вздохнула и убрала руку.

— Видишь ли, — осторожно подбирая слова, заговорила она, вертя кольца на высохших, как травинки, пальцах, — До того, как я вышла замуж за твоего отца, я принадлежала к другой семье. И в моей семье по женской линии передавался особый дар... Женщины моего рода умели лечить людей, заговаривать раны, вышептывать урожай из-под земли, призывать благодатный дождь... Но эта сила, такая великая и могучая, что не каждый мужчина был бы способен с ней совладать, была такой же разрушительной, как и созидающей. Люди прибегали к нашей помощи, но никогда не упускали случая сделать нам же подлость — тем, кто сильнее и лучше, всегда хочется насолить, такова уж человеческая природа...

Ровена молча слушала, разглядывая бархатные складки полога у себя над головой.

Йеннифер взяла лежащую у нее на коленях веточку — ту самую — и принялась ее теребить, обдирая тоненькую корочку и расщепляя волоконца.

— А я была такая веселая, такая горделивая, такая красивая... Перед замужеством я честно предупредила Говарда, что он женится на ведьме, но он только засмеялся... «Ты родишь мне сына, и ваше проклятье прервется,» — говорил он. Но родилась ты, и твоя бабушка, принявшая мои роды, сразу поняла, что ты тоже ведьма. После этого события твой отец помрачнел. Теперь он не был так благожелательно настроен к моему роду... Бабушка Элейн умерла вскоре после твоего рождения, а на отца одно за другим посыпались несчастья. И вот однажды настал день, когда он обвинил в этом меня... — голос Йеннифер сорвался, она закрыла лицо ладонями и глухо зарыдала.

Ровена медленно перевела на нее взгляд. Длинные рукава материнского платья, разрезанные на манер лебединых крыльев, закатились и обнажили до локтя красивые белые руки и отвратительные желтовато-коричневы­е пятна на них, по форме напоминающие пальцы — застарелые синяки...

Девочка села в постели и потянулась к матери. Йеннифер обвила руками худенькое детское тельце и спрятала заплаканное лицо в темных встрепанных волосах.

— Отдыхай, — прошептала она, утирая глаза и улыбаясь сквозь слезы.

Ровена кивнула. Платье Йеннифер зашелестело, когда она поднялась, и девочка проводила сломанную, сломленную ведьму долгим печальным взглядом.

Когда тяжелая арочная дверь затворилась за материнской спиной, Ровена взяла обломок истерзанной веточки и повертела в пальцах.

— Я тоже колдунья, — вдумчиво сказала она, ни к кому не обращаясь.

Ровена подумала о сотнях маленьких девочек, которым выпадет такая же горькая доля, как и ее матери, о тысячах рожденных в несчастливых браках, о тех, кто уже испил свою чашу и канул в темное забвение, как влажный осенний лист окунается в мутную бурливую речку... И ощутила странное родство с этими бесчисленными детьми, девушками и женщинами, родство первозданное и неистребимое — ощутила, как небывалая сила по капле приливает в ее жилы, словно каждая из новоприобретенных сестер отдавала ей кусочек своего дара.

— Я тоже колдунья, значит, я смогу изменить нашу судьбу.

Маленький, сухой коричневый кусочек некогда большого, сильного, великолепного дерева брызнул зеленым побегом в нежных девичьих пальцах, и Ровена улыбнулась какой-то потусторонней улыбкой.

— Я смогу, — повторила она.