Чистота крови навек (гет)

Он никогда не чувствовал такой пустоты. Не мог объяснить, что с ним происходит. Словно взглянул на себя со стороны и увидел малопривлекательное существо. Да, именно существо.

А ведь его избрали, он — Пожиратель смерти, продолжатель дела отца, служит Темному Лорду, хотя весьма смутно представляет цель своего дальнейшего существования.

"Может, я сошел с ума. Я не хочу так жить, не могу больше... Противно..."

Драко Малфой, сидя в глубоком кресле, глядел на огонь в камине и с мыслей о никчемности своей жизни переключился на еще менее приятные размышления.

Осенним, еще теплым вечером, он встретил их. Рон и Гермиона, держась за руки, весело болтали, и смех девчонки, презираемой Драко с самого их знакомства, почему-то вызвал ревность.

Нет, он не может в это поверить: Уизли — простачок и увалень — может кому-то нравиться?

Почему он, Драко Малфой, безразличен этой, этой... Им должны восхищаться все!

Грейнджер ему никогда не нравилась, он ненавидел ее маггловскую породу, никогда не упускал случая высказать презрение.

Так что же с ним? Он как будто попал под заклятие.

Наверное, виновата любовная лихорадка, охватившая Хогвардс. На каждом шагу: "кто с кем, кто кого, кто о ком — встречается, любит, грезит". И как это может его волновать?

С выбором дамы сердца он не определился. Панси? С ней удобно. Она рядом, когда ему нужно.

Остальные? Тратить время и силы? Пусть они постараются, а он подумает.

Ну а Грейнджер — парадокс — выбрала из всех рыжего и конопатого Уизли. И это почему-то задело.

Драко закрыл глаза.

Опять перед ним эта картина: Рон и Гермиона в объятиях друг друга, а он не может оторвать от них взгляда, чувствуя, как в душе поднимается какая-то волна.

А тот урок Зельеварения, когда она повернулась к своим потрепанным дружкам и неожиданно натолкнулась на его пристальный взгляд.

И весь год судьба словно нарочно сводила их, сталкивала.

Вот он идет в Крэббом по лестнице и, оглянувшись на окликнувшего их Гойла, сталкивается с какой-то девушкой. Она. И сердце почему-то застучало сильнее. В ответ — немой вопрос и страх в глазах: что тебе еще надо?

Вот, Мерлиновы кальсоны. Он тогда сильно смутился, он, Драко! Крэбб — в его толстокожести никто не сомневается — и тот недоумевал.

А зимой в Хогсмите она поскользнулась, выронила сумку — и надо же, какая удача, он оказывается рядом и хватает за руку, а потом еще — до конца не понимая сам и не веря себе, — наклоняется, поднимает сумку и небрежно отдает.

Впрочем, от иронии отделаться не может: "Неуклюжая... на ровном месте... ", — но стука сердца ей, к счастью, не слышно. Крэбб и Гойл сопят рядом, таращатся. Она тоже удивлена, поражена. Может, восхищена?

Фантазии, бред, бред. Стыдно. Он готов провалиться. Зачем всё это? Он не должен, он выше всего этого. Тем более она грязнокровка. Фу...

Но какая-то сила тянет к ней, он уже не может не думать о её темных глазах и лучезарной улыбке.

На совместных занятиях с гриффиндорцами Драко всё чаще молчал, наблюдал исподтишка за ней, за Уизли.

Злорадствовал, когда тот получал замечания от профессора Снейпа. Увидев, как она однажды дотронулась до руки рыжего, представил себя на его месте. Ну совсем рехнулся!

Снейп взглядывался в своего любимца всё пристальнее раз от раза, как-то даже спросил, не болен ли.

Драко на секунду вообразил скривившееся от отвращения лицо своего декана, если б тот узнал. Ну уж нет, он справится, он не позволит никому себя унизить. Так унизить.

Но дни бежали за днями, а Гермиона не выходила из головы по-прежнему. Весной он впал в апатию, совсем перестал готовиться к занятиям, еще сильнее возненавидел рыжего.

Странно, даже Поттер ушел на сто какой-то план. Да чихал он на Поттера!

Пусть его именем назовут улицу, деревню, звезду. Драко с неподдельным удивлением открывал в себе то, что ранее и предположить не мог: позволить Поттеру жить спокойно, не стараться его унизить. А ведь он мечтал растоптать, уничтожить выскочку с его вечным шрамом!

А она дружит с очкариком, каждый день разговаривает с ним, смеется над его — естественно, тупыми, — шутками.

Голова раскалывалась. Скоро рассвет. Надо уходить из гостиной, а то увидят, начнут приставать с расспросами зануды-слизеринцы.

Опять воспоминание.

Весной, как только зазеленела трава, он, отправив филина домой (писал теперь редко, отделываясь общими фразами: здоров, сыт, никто не обижает — ну это мама волнуется, всё маленьким считает), задержался на площадке совятни.

Раньше не обращал внимания на простор вокруг замка, а теперь смотрел с восхищением на эту красоту.

И увидел их: сияющие лица, рука в руке, дурацкие волосы этого чучела и ее, каштановые, спутываются от порыва ветра.

От ревности его замутило. Хотелось настигнуть рыжего, ударить, избить, да что там — растерзать. Всё старался предположить, о чем они воркуют. Обычный треп, рыжий уж точно бахвалится.

А о чем бы он говорил? Способен ли он просто говорить, не так, как обычно, как все уже привыкли слышать, а человечнее?

Самим собой он был только с матерью — без тени притворства. Отца побаивался, старался угодить, не ударить в грязь лицом, из кожи вон лез.

А уж про Хогвартс и говорить нечего — высокомернее его, Малфоя, еще поискать!

Он, наверное, сказал... (остановись, это невозможно!) про ее красивые глаза и про смех, лучший в мире. И что лучше девушки он не встречал. И рассказал бы кучу приколов.

А может, просто слушал её. Она пусть говорит, что угодно, хоть историю магии пересказывает. Он слушал бы, смотрел и слушал.

И это длилось бы бесконечно долго. А он ведь никуда и не торопился.