Дофенизм (джен)

Oo, meie Päästja⁽¹⁾, Элвест,

Свыше услышь мою тебе благодарность,

За солнца свет,

За деревьев тень,

За водную гладь,

Помню слова твои о доброте и прощенье,

О труде и сожаленье,

Прошу дать сил на смелость, здравье и упорство,

Чтоб счастье людям и себе нести…

И тихо засвистел чайник на плите, словно желая слиться с тихим шепотом Шарлотты в один дуэт, и вместе с его протяжным свистом, казалось, ожил весь домик на могучем дубе — часы пробили девять, лукавые солнечные зайчики запрыгали по полочкам с заблестевшими цветными флакончиками, поднимая вихри пыли, ожило все, что прежде замолчало, подарив Шарлотте время на молитву, время, когда говорила только она и то шёпотом, поистине святой миг.

Шарлотта улыбнулась и, прежде как вновь погрузиться в обыкновенную рутину, взглянула на фотографию, висевшую рядом с окном, заключенную в тоненькую, но крепкую деревянную рамку, которую бороздили искусно вырезанные узоры — ручная работа, единственный экземпляр, ещё один дорогой подарок Джайлса, который немного стеснительно и робко улыбался на самой фотографии среди их дружной компании. Рядом с ним Лала, за ней Рой, а в самом центре — Ратибор еще с перевязанным крылом, но уже улыбающийся кривоватой зубастой улыбкой. Но кого пугали его острые клыки, когда черные глаза этого милого дракончика горели самым нежным пламенем? Впрочем, какая вообще разница, страшна ли улыбка или красива, главное, что тебе хорошо и уютно, а по-другому в Эфиуме и быть не могло.

«Опаздывают», — подметила про себя Шарлотта, каждую минуту поглядывая на окно в ожидании одних пестрых друзей, в то же время заранее разливая чай в три чашки, лишь в одной из которых был зелёный чай, ибо Ребекка пила его и только его, в остальных же уже кружились чаинки чёрного. Во вторую чашку Шарлотта добавила ещё и мёда, и главная задача теперь была не перепутать ее чашку и чашку Эви, которая терпеть не могла мёд, и как бы Шарлотта ни уговаривала ее выпить хоть глоток — мед в чае, знаете ли, очень полезен! — та отказывалась, не поддаваясь даже аргументам о его пользе. И ведь как чувствовала его! Добавишь хоть каплю, и всë — сердитого грома в лице Эви было не избежать... Пусть и сердиться она особо не умела — так, нахмурит тонкие брови, привстанет на носочки, будто желая казаться выше, чем она есть, прищурит левый глаз...

Ожидаемое щебетание, как знак, предвещавший приход запоздавших Эви и Ребекки, наконец раздалось за спиной, сопровождая злое шипение и скрежет коротких, но острых когтей об и так изрезанный ими подоконник — неповторимый букет звуков, издаваемых Було и Резентименто — язык сломаешь, выговаривая имя второго, ну правда! Наверное, поэтому все звали его просто Рез, и, наверное, поэтому он всегда был таким обидчивым, впрочем, его обида, как и гнев Эви, быстро иссякали, доходя до финиша.

— Ждёте сыра? — Шарлотта рассмеялась, краем глаза заметив, как четыре головы повернулись к ней, у каждого существа их было по две — одна змеиная, другая птичья. Рез и Було давно просекли доброту Шарлотты, выражавшуюся в маленьких кусочках сыра, которые она всегда давала им, а они, как и любые серцелы — животные, наполовину змеи, наполовину птицы, — никогда не отказывались от лакомства, впрочем, наверное, именно поэтому Рез и Було каждый раз сопровождали своих хозяек на приём к фее, ну уж точно не за компанию! Стабильно они прилетали за пять минут до прихода самих Ребекки и Эви, именно столько времени сёстрам требовалось, чтобы подняться по лестнице, прикрепленной к широкому и крепкому стволу дуба, на одной ветке которого расположился средних размеров домик Шарлотты в виде бублика, в дырку которого продели сам ствол дерева. И пока хозяйки преодолевали ступеньки, Рез и Було, что не очень ладили между собой, наперегонки, соревнуясь, взлетали с помощью двух пар крыльев — чешуйчатых и пернатых — наверх, параллельно стараясь укусить друг друга змеиными зубками. Було, обладавший легкими красными перьями и сильными черными драконьими крыльями, всегда прилетал первым, на что Рез обижался, и его зеленая змеиная пасть пыталась отодрать хоть одно перышко брата, словно он считал красные перья Було более быстрыми в подъеме, чем его фиолетовые.

— Зато, Рез, я считаю, что фиолетовый сочетается с зеленым лучше, чем красный с черным. — Шарлотта погладила его по обеим головкам сразу, не боясь быть укушенной, ибо как бы Рез ни строил из себя обидчивого хулигана, он никогда бы не причинил боль ни Шарлотте, ни Було, ни кому-нибудь ещё. В этом и заключался дар Элвеста — тут, в мире под названием Эфиум, не было места боли и страданиям, обидам и жестокости. Шарлотте даже порой казалось, что она не до конца понимала значение этих слов, будучи знакома с ними лишь через страницы книг, ограждавших ее, словно стены, от аморальности. Может, и существовали где-то другие миры, где жестокость, насилие, обман нашли место среди обыденных вещей, но тогда эти вселенные явно находились на приличном расстоянии от Эфиума — мира доброты и сострадания, как его именовали сами жители, мира, где испокон веков правила лишь доброта, а мир этот довольно-таки стар.

Когда было совершено последнее преступление, даже самое маленькое, к примеру, кража мятной жвачки из небольшого магазинчика, совершенная, скорее, для шутки, чем из-за серьёзного намерения? О, никто из жителей Эфиума не скажет даже примерно, ибо все забывали случаи такой давности. Не услышите вы на широких улицах, увешанных цветами и всякими экзотическими растениями, нецензурной брани, не увидят глаза курящих, пьющих, употребляющих, даже бездомных не найдете, ведь в Эфиуме их нет, да и не было никогда. Сострадание — вторая вещь после доброты, которую следовало выполнять согласно закону, и поэтому в этом мире помощь мог найти каждый бездомный, да и не только. Мир, который делился не на страны, а на отдельные территории с разным климатом — можно выбрать комфортный и поселиться где угодно. Мир, где каждый мог быть кем угодно, заниматься чем хочет, но всё же не переходя рамки закона, а он был всего лишь один, гласивший и напоминавший быть добрым, обладать состраданием, искренностью, честностью и дружелюбием. Определенно, Эфиум был идеальным миром.

Раздался стук, после чего дверь распахнулась и...

— Шарлотта, сколько раз мне просить тебя, чтобы ты наконец научилась закрывать за собой дверь! — Эви, подобно настоящей старшей и строгой сестре, уверенно шагнула в дом, хотя он был даже не ее. — Вот вроде бы взрослая девушка, а такие простые вещи в двадцать пять лет делать не научилась.

— Да кто же ко мне ворваться может? Грабителей, убийц и насильников у нас же нет, — тихо рассмеялась Шарлотта, откинув белую прядь волос, липнувшую к глазам, подбежала к Эви, обняв ее тонкими бледными руками, но в ответ получила лишь строгие, впрочем, типичные для Эви, похлопывания по лопаткам — ее высшая степень проявления любви к подруге.

— Да мало ли что случиться может! И вообще, зачем тогда дверь ставила — пусть была бы дырка в стене! — Эви плюхнулась в кресло, предусмотрительно перед этим аккуратно подвинув вышивку, лежавшую там, на ближайший круглый табурет. — А ты чего стоишь около входа, Ребекк? Проходи, не в первый же раз здесь! — Ее тон смягчился, стоило ей взглянуть на нерешительно жавшуюся к стене сестренку, переступающую с правой ноги на левую.

— Здравствуйте, фея Шарлотта, — тихо промямлила Ребекка, опустив голову и скрыв личико за черным водопадом волос, будто и правда прячась за ним. Она была тихим, спокойным и стеснительным ребенком, будто нежный цветок, растущий на краю поля, но такой же прекрасный, как и все остальные, чем-то напоминала Джайлса в детстве, а его Шарлотта знала с самых пеленок, поэтому опыта в общении с такими детьми у нее было достаточно.

— Дорогая, ну сколько раз я просила ко мне на "ты", в этих официальных штучках нет и грамма смысла, когда твоя старшая сестра лучшая подруга твоей феи. — Шарлотта подошла поближе, присев рядом с Ребеккой, аккуратно прикоснулась к густым шикарным волосам — тем, чем поистине гордилась Ребекка со слов Эви, сидевшей с идеально выпрямленной спиной. — Не стесняйся, садись около сестры на пуфик, — улыбнулась Шарлотта самой лучистой улыбкой, заправляя черные струи водопада за загорелые ушки, а после осторожно протянула руку к Ребекке. В общении с детьми самое важное — заполучить доверие, доказать, что ты доброжелатель. И одновременно это одна из тяжелейших вещей, сложнее нее — только вернуть это доверие.

Детская ладошка аккуратно скользнула в протянутую бледную взрослую.

— А в этот раз так же будет больно? А то ты же помнишь, что я боюсь уколов. — Ребекка впервые взглянула Шарлотте прямо в глаза, вопросительно и очень мило хмуря бровки, но сердце Шарлотты пришло в трепет от того, как Ребекка посмотрела на нее — с доверием. С детским наивным доверием, которое никогда нельзя скопировать. Наверное, это и была одна из причин, по которой Шарлотта устроилась на работу феи — чтобы ловить такие взгляды. И без того светлая ее улыбка стала ещё лучезарнее, засияв ярче всех звёзд во всем Эфиуме, ибо топливом ее сияния было быстро и радостно бьющееся сердце, ведь рядом теперь билось ещё одно, маленькое и доверяющее ей, Шарлотте, сердечко, и никакая зарплата, никакие деньги, купюры или монеты не могли быть дороже этого доверия.

— В этот раз нет, курс тех противных болезненных уколов закончился, осталось лишь два, они для укрепления действия предыдущих, но отличаются составом, поэтому менее болезненные, — радостно, словно сама была ребенком, защебетала Шарлотта, взяв Ребекку за потную ладошку и усадив рядом с Эви за стол, на который тут же поставила поднос с чаем. Эви потянулась к ближайшей чашке с черным, но тут же словила небольшой хлопок по рукам от Шарлотты. — Этот с твоим любимым медом, нетерпеливая. Потом ты же будешь фыркать, — и поставила напротив подруги другую чашку с розоватыми разводами, под стать такого же цвета платью Эви.

Ребекка, заметив любимый чай, тут же окончательно выдохнула, расправила плечи, перестав горбиться, и села прямо, как и ее старшая сестра. На ее плечо уже успел усесться Рез, а Було только-только коснулся лапками колен Эви — его любимое место.

— Я сейчас сбегаю за стулом для себя и вернусь, а вы пока начинайте! — уже на ходу крикнула Шарлотта, и за поворотом исчезли белоснежные волосы, собранные в хвост. Душа ее радовалась, обретая крылья, и, казалось, что и она сама обретает их, словно Було и Рез, она вот сейчас ка-а-к взлетит! И какой-то стих в голове вертелся...

"Зимний вечер так прелестен,

Если провести его, сидя у огня.

Вот камин и стол чудесный,

Где сижу я около окна.

За окном бушуют ветры,

Снег блестит под свет луны.

Просто чудную картину вижу я под вой ночи..."

И вдруг обратилась в клочья вся радость, будучи прервана неожиданно пришедшей и вонзившейся в голову болью, болью, что, словно тягучий и липкий мед, который так ненавидела Эви, растекалась по черепу, разъедая его, капая на мозги обжигающим кипятком. Ноги свело, да так, что у нее не было сил дотянуться кончиками пальцев, которые вдруг почему-то защипало, до сводящих конечностей. Липкий мед сменился на едкий пар, заполнявший всё — нос, голову, уши и глаза, он будто дымка ложился перед взором, застилая его, заставляя все мысли то разом улетать из головы, то возвращаться огромной давящей тучей, в три раза усиливавшей боль...

Шарлотта тихо вскрикнула, схватившись обеими руками за голову, случайно задела обжигающе ледяной лоб, внезапно покрывшийся каплями пота, и легкие прикосновения отдались болезненными импульсами внутрь. Крепко-крепко зажмурившись, она мертвым грузом упала на стул, а когда открыла глаза, запрокинув голову, увидела, как двоится мир, картины на стенах, пухлые лампочки ее любимого желтого цвета...

— Шарлотта, что с тобой? — И стоило этим словам, доносившимся будто из совершенно другого мира, прозвучать, как всё пропало. Абсолютно всё.

Подбежала Эви, с которой в один миг слетела маска строгости, обнажая настоящую Эви — заботливую, ранимую и волнующуюся по всяким пустякам, — что-то начала причитать, судя по всему, читать лекции о переутомлении и другой ерунде, трогать ее за лоб, руки, махать ладошкой перед глазами, но Шарлотта не слышала ее, будто кто-то резко понизил громкость...

Воздуха по-прежнему не хватало, ноги сводило всё так же, а по спине, рукам и животу пробежали мурашки, бросало то в жар, то в холод... Холод колол острыми иглами, а жар — обдувал сухим огнем, от которого, казалось, плавилась и слезала кожа, а во рту пересыхало. Шарлотта вроде дернула руками, но и то была в этом не уверена, тело словно что-то сдерживало, сковывало мышцы, изводя их мучительной болью, болью, болью...

Следом за звуком исчезло и зрение. Или она просто закрыла глаза? Тогда куда делось нечто твердое, на чем она лежала, предположительно пол?.. Или это всё же была стена?..

Шарлотта не слышала и не чувствовала, но была уверена, что закашлялась, подавившись той пустотой, которая сжирала теперь изнутри, и вместе с кашлем, что так же, как и боль, лип к сухому горлу, Шарлотта выплюнула ее, выплюнула с отвращением острую боль.

Где-то вдалеке заиграло пианино.

1) О спаситель наш (эстонский)

Вернуться к тексту