Пилигрим (гет)

На ристалище с треском разлетались древки копий, грохотали от страшных ударов рыцарские латы, воинственно ржали боевые кони. Толпа зрителей неистовствовала — кричали как простолюдины в нижних рядах, так и знатные сэры в компании благородных дам, расположившиеся на верхних галереях арены. Норманнские зачинщики турнира наголову разбили всех соперников, и кто-то из зрителей был этому очень рад, а кто-то, напротив, громко и яростно негодовал.

Ревекка была едва ли не единственной, кто взирал на жестокую забаву с благородным бесстрастием, смешанным с состраданием к поверженным и раненым. Она, дочь презираемого народа, долгое время жила среди христиан и была вынуждена мириться с их обычаями, в том числе и с такими, которые были чужды ей по духу и убеждениям. В чем же доблесть — покалечить, ранить, убить другого человека? Такого же, как и ты, созданного тем же Богом? И речь не шла о войне, ибо войной можно оправдать жестокость, а потехой — нет.

— Неужели во всей Англии не нашлось ни одного саксонского рыцаря, чтобы поставить на место норманнских псов?! — послышался возмущенный возглас сверху.

Как будто в ответ на этот отчаянный призыв вострубила труба, возвещающая о том, что появился еще один рыцарь, желающий померяться силами с зачинщиками. Этот рыцарь был не похож на других. В своих изящных, сверкающих на солнце доспехах, верхом на стройном вороном коне, он был словно не человек, а какое-то высшее существо из мира грез. Ловкостью и грацией его движений залюбовались — вольно или невольно — все зрители турнира. Рыцарь подъехал к шатру Буагильбера и с силой ударил в его щит острием копья — будет смертельный поединок.

Сердце Ревекки сжалось. Она относилась к подобного рода состязаниям с большим предубеждением, но в этот раз прекрасная еврейка всей душой болела за безымянного рыцаря, не пожелавшего назваться устроителям турнира. В тот момент, когда противники неслись друг на друга с боевыми копьями наперевес, Ревекка истово молилась Богу Израиля о том, чтобы рыцарь, лица которого она еще даже не видела, не пострадал.

И он победил в этой схватке — молитвами безвестной ему девушки или благодаря своему непревзойденному воинскому искусству, но победил. Триумфатор турнира так и не снял шлема, он пожелал остаться под именем рыцаря Лишенного Наследства. В этом человеке чувствовалось необыкновенное благородство; несомненно, он оказался достойнейшим победителем.

Рыцарь преклонил копье и принял венец, который он должен был вручить выбранной им королеве любви и красоты. Ревекка затаив дыхание следила за тем, как он медленно едет вдоль зрительских рядов мимо краснеющих, бледнеющих и смущающихся девиц, но он, казалось, не замечал никого из них. Рыцарь остановился напротив ложи, где восседала гордая, исполненная всякого достоинства белокурая саксонская красавица. Он почтительно, если не сказать благоговейно, преклонил перед ней голову и положил венец к ее ногам, и толпа громко приветствовала избранную королеву любви и красоты.

На лицо Ревекки словно бы нашла тень. О нет, она не была глупа и прекрасно сознавала свое положение в обществе — могла ли еврейка надеяться на то, что благородный рыцарь удостоит ее хотя бы взглядом? К тому же и глаза, и сердце подсказывали ей, что любовь храброго незнакомца отдана прекрасной леди Ровене, благодарно принявшей венец из его рук. Так и должно быть: дети Сиона не должны смешиваться с иными народами, это противно и Богу тех, и Богу других. Но сердце, к сожалению, жило по другим законам, оно не взирало ни на веру, ни на сословия, ни на титулы.

Второй день турнира ознаменовался общим поединком. По той самоотверженности, по запалу, с которыми сражались участники противоборствующих партий, это состязание ничуть не уступало настоящему ратному бою. Облако пыли, ожесточенный лязг оружия, крики раненых, тяжелый топот конских копыт — Ревекка тщетно пыталась отыскать взглядом рыцаря, судьба которого волновала ее больше всего. Когда кто-то падал раненый, а то и замертво, Ревекка в ужасе вздрагивала.

Бойцов, продолжающих схватку, оставалось все меньше и меньше. Среди оставшихся в седле и на ногах искусных рыцарей увидеть вчерашнего победителя турнира было совсем нетрудно. Ревекка едва сдержала испуганный вскрик, когда на него, обнажив мечи, помчались сразу трое противников. Должно быть, рыцарь Лишенный Наследства сильно пострадал бы от их нападения или вовсе погиб, если бы его не спас соратник — такой же безымянный воин, закованный в черные доспехи.

Кровавое побоище было окончено. Победитель остался прежним, и пока он, сопровождаемый громогласными звуками труб и литавр и приветственными возгласами, шел к трону, на котором восседал принц Джон, никто толком не замечал, что рыцарь пошатывается на ходу от слабости. Опытным взглядом врачевательницы Ревекка безошибочно определила — он тяжело ранен!

* * *

Айвенго был без сознания довольно долго. Пока он метался в лихорадочном бреду, перед его глазами то и дело возникал образ прекрасной восточной девушки. Ее смугловатое лицо с тонкими, изысканными чертами, ясные глаза, смотревшие с большой нежностью, темные прямые волосы, украшенные золотой диадемой с подвесками, ее ласковый, чарующий голос. Она не была похожа на земную женщину, и раненый рыцарь проблесками разума, боровшегося с болезнью, решил, что она ему снится или мерещится.

Мало-помалу Айвенго приходил в себя. И каково же было его удивление, когда он увидел себя в доме с богатым восточным убранством! Оказалось, что и девушка, образ которой преследовал его все это время, настоящая, из плоти и крови. Открыв глаза, Айвенго воззрился на нее с таким нескрываемым восхищением, что тут же невольно остерегся, не оскорбляет ли такое слишком явное проявление внимания благородную деву.

— Не называйте меня благородной девой, — кротко поправила она его. — Я всего лишь бедная иудейка. Мое имя Ревекка, я дочь Исаака из Йорка, того самого, который снабдил вас доспехами и лошадью.

— Ах, вот как, — вздохнул Айвенго.

В этом вздохе не было презрения, как могло показаться несчастной еврейке, привыкшей к постоянным унижениям, гонениям и пренебрежению со стороны окружавших ее христиан. Было разочарование, но не презрение. Между рабами Христовыми и сынами и дочерьми Моисея пролегала такая пропасть, которую нельзя было перелететь и на самом легконогом скакуне. Айвенго эта мысль почему-то сильно удручала, и даже воспоминание о прекрасной Ровене, поддерживавшее его в минуты самых тяжких испытаний вдали от отчего дома, не спасало храброго рыцаря от тоски.

Он каждый раз нетерпеливо ждал появления Ревекки, когда та перевязывала его глубокую рану, смазывая ее целебными мазями, или давала ему лекарство. Она появлялась в дверном проеме с позолоченным подносом в руках, как добрый ангел — если только можно дитя племени упорствующих еретиков сравнить с бесплотным слугой Божиим. Айвенго старался не выказывать ей нежности ни взглядом, ни словом; это было ни к чему. Подчас он боялся, не слишком ли грубым и жестокосердым выглядит в глазах этой великодушной девушки, впрочем, не все ли равно? Ревекка обещала поставить его на ноги за восемь дней — через восемь дней Айвенго покинет дом ее отца и навсегда попрощается с ней. А то чувство, которое возбуждала в его сердце прекрасная еврейка, тоже имело разумное объяснение: редкий мужчина мог бесстрастно взирать на ее красоту. Айвенго надеялся, что две-три исповеди избавят его от этого греховного наваждения, и он продолжит с доблестью и честью служить Богу, своему королю и даме своего сердца.