Дневник Неточки (гет)

Столько переживаний, столько горя произошло в последние пару месяцев, что я не могла собраться с мыслями и признаться себе в случившемся. Мне жизненно необходимо выплеснуть все, что накопилось в душе моей, поэтому я начинаю вести дневник. Пусть сожгу его по окончании страниц, но мне больше некому излить свое горе. Кто меня выслушает? Кто поймет мою мучающуюся горем душу? Я скрепя сердце должна наконец признать, себе же в первую очередь, раз и навсегда, вслух, что моей любимой, милой, добрейшей Александры Михайловны больше нет…

Да, я отчётливо помню, как доктор позвал меня на следующий день после того рокового вечера, когда с бедной Александрой Михайловной произошел нервный припадок, и объявил мне, что она не доживёт до конца недели… Всё во мне перевернулось после этих слов. Я не помню, что дальше говорил доктор, не помню, как я очутилась у кровати моей благодетельницы, но горю моего не было конца. Я целовала и обливала слезами ее руки, ее алые щеки. С ней был жар, она была в бреду, часто спрашивала про мужа, и мне даже казалось, что она не узнаёт меня. Мне было горестно от моей догадки, и я даже не знаю, что бы я чувствовала, если бы Александра Михайловна в последние минуты своей жизни не назвала меня по имени. Не знаю, всегда ли она узнавала меня или вспомнила на пороге жизни и смерти, но ее последние слова, обращённые ко мне, врезались мне в память, кажется, на всю жизнь. Я запишу эту короткую фразу сюда, чтобы окончательно подтвердить, прежде всего самой себе, что Александры Михайловны больше нет. Помню, будто было это вчера, она слабым движением руки поманила меня к себе и, пытаясь улыбнуться своей искренней доброй улыбкой, еле слышно прошептала мне: «Прости меня, дитя мое Аннета, Неточка. Позаботься о них…»

Похороны, поминки, утешения, плач взрослых, плач детей, высокая мрачная фигура ее мужа, мелькавшая перед моими глазами — все смешалось в моей памяти. В груди сильно ныло, мне казалось, что я так горестно не плакала от потери моей родной матери, как сокрушалась и плакала по моей доброй, кроткой Александре Михайловне.

Ее больше нет. Да! Она ушла от нас, но ее кроткая, жертвенная и добрейшая душа даже в последний миг волновалась больше не о себе, а о тех, кого она любила больше всех на свете: о детях, о муже и, я смею говорить, обо мне.

Даже сейчас, выписывая эти строки дрожащей рукой и роняя слезы на листки дневника, я вспоминаю, как ее рука дрожала в моей, когда она говорила мне свое последнее завещание. Теперь же, когда после ее кончины прошло два месяца, я ясно стала обдумывать ее слова. Я помню, что она и до этого последнего припадка ее говорила мне свои напутствия и просьбы не оставлять ее детей. Я положила в своем сердце, что ни за что не оставлю этих двух осиротевших ангелочков. Пусть, возможно, мне придется противостоять Петру Александровичу, но он не смеет нас разлучить. Я для этого употреблю все усилия!

Боже мой, она, небесное создание, любила меня наравне со своими родными детьми! Столько всего ею было вложено в меня: и сил, и знаний. Наши уроки, совместное чтение, игры — все эти воспоминания я буду бережно хранить в своем сердце. Только сейчас я в полной мере разрешаю себе думать о них, но моя рука уже слишком дрожит, кончаю, больно…