Нелегко быть лучшим (гет)

— Улыбнись! Разве же к лицу грусть такому прекрасному созданию? Когда она увидела тебя сегодня перед отборочными, то наверняка сразу подумала, что сам Мерлин спустился к ней с небес. Невероятно красив, идеально сложен, квиддичная форма подчеркивает рельефные мускулы. Спорим, в ее голове сразу же появились неприличные мысли? Те, которые не принято думать порядочным девочкам?

Кормак МакЛагген подмигнул своему отражению в начищенных доспехах, провел рукой по жестким светлым волосам. А что, разве не все так делают? Останавливаются возле зеркал и других отражающих поверхностей, увидев свое лицо, и не упускают возможности им полюбоваться? Может, и не все, но это исключительно потому, что большинству людей особенно не на что взглянуть в зеркале. «Красота в душе», — эту фразу придумали чудовища, чтобы утешить себя. Взять хоть Уизли. У этого в роду наверняка были обезьяны.

Коридоры седьмого этажа в такое позднее время были пустынны, и некому было согласиться с мнением Кормака. А сегодня поддержка бы ему не помешала. Просыпаясь утром, он рассчитывал на очередной великолепный день, собирался занять свое место в гриффиндорской квиддичной команде, и наконец увидеть в глазах одной девчонки долгожданный к себе интерес. Но оказалось, что с этого года, чтобы попасть в команду, надо быть другом или родственником друзей капитана. А действительно талантливым игрокам в лучшем случае приходится рассчитывать на звание «запасного вратаря». Это звание было скорее похоже на насмешку в сторону Кормака МакЛаггена. Забавно, что как только Поттер, вечно строивший из себя благородного героя, познал вкус власти, то сразу же стал таким же, как все, и начал ею пользоваться. Ну ничего, он еще пожалеет об этом, когда дело дойдет до игры. Уизли держится на метле, как уж на сковородке, того и гляди соскользнет. Вот умора будет, когда это случится.

Этот день мог бы быть реабилитирован вечером. Когда профессор Слагхорн сообщил Кормаку, что приглашает его на «маленькую вечеринку для нескольких восходящих звезд». И МакЛагген сразу же понял, что там обязательно будет Гермиона Грейнджер. Но вышло так, что он зря сорок минут выбирал оттенок рубашки, воротник которой, выступая из-под школьной мантии, будет выгоднее оттенять его глаза. Это был действительно сложный выбор, потому что все варианты смотрелись на Кормаке великолепно. А она весь вечер о чем-то шепталась с Джинни Уизли и даже ни разу не взглянула в его сторону, так что ему пришлось довольствоваться болтовней Мелинды Бобин.

Кормак был уверен, Грейнджер делала это специально. Иначе зачем она так соблазнительно облизывала губы, когда ела мороженое? Кто-то однажды написал в какой-то глупой девчачьей книжке, что чем дольше они вертят хвостом, тем больше вызывают интереса у парней. И теперь все они взяли моду следовать этому правилу. Но сколько уже можно проверять его на прочность? Ведь разве она не видит, что он давно готов?

В гостиной было уже темно, тихонько потрескивал огонь в камине. Кормак не собирался задерживаться. Сейчас лучше всего было пойти спать, чтобы положить уже конец этому дню, ставшему случайным пятном на белоснежной жизненной полосе Кормака МакЛаггена. Но препятствием неожиданно стал ковер. Кормак запнулся и, пошатнувшись, вцепился обеими руками в спинку ближайшего кресла. После отборочных он пару раз случайно приложился головой о дверной косяк, чуть нос не сломал, даже разок искры в глазах мелькнули. С тех пор сам не свой.

— Вот черт... — со стоном МакЛагген опустился в кресло и, зажмурившись, еще раз прикоснулся пальцами к переносице. Только бы не синяк. Как хорошо, что его сейчас никто не видит…

— Ты что, плачешь, что ли?

Знакомый женский голос раздался откуда-то из темноты, так что МакЛагген едва не отпрыгнул, но сработала его железная выдержка. На диване у дальней стены в свете тусклой лампы, подогнув под себя ноги, сидела Грейнджер.

— Ну что ты, Гермиона, — Кормак хохотнул, словно услышал забавный анекдот, и тут же приосанился, принимая непринужденную расслабленную позу. — Пылинка в глаз попала. А ты в такой час почему сидишь здесь одна?

— Я жду кое-кого, — коротко ответила она, мельком бросив взгляд на висящие на стене часы.

— Понял, — с улыбкой кота, перед мордой которого только что поставили здоровенную миску сметаны, промурлыкал МакЛагген. Ясно же было, что под «кое-кем» она имела в виду, конечно же, его. Плутовка! Тем более, что обычно на подобный вопрос она отвечала что-то вроде «не твое дело» или «не суй свой нос», а в этот раз сменила гнев на милость. Все было предельно четко — это знак!

Оперевшись на ручку кресла, МакЛагген осторожно поднялся и как мог вальяжной походкой направился к дивану, не отрывая взгляда от Грейнджер. Нужно было видеть, каким интересным при этом сделалось ее лицо. Ее губы распахнулись, словно ей вдруг стало не хватать воздуха, а глаза расширились, будто она хотела получше разглядеть его приближающуюся фигуру. Она была готова узнать его поближе.

Не желая спугнуть свою трепетную лань, охотник МакЛагген тихонько опустился на противоположную половину дивана, поражая Грейнджер одной из своих самых блистательных улыбочек. Правда, не был уверен, что в свете той задрипанной лампы, что стояла на столике возле ее локтя, эта улыбка не была похожа на оскал. Все это старье вокруг, по его мнению, никак не подходило в качестве фона для сцены, которая разворачивалась сейчас в этой гостиной. Ведь Гермиона Грейнджер была совершенна, а он — чертовски совершенен. Оба первые красавцы в школе, оба очень умные и с большим будущим. И даже странно было — что они делали в подобной обстановке, от которой веяло вековой плесенью. Этой школе нужен был капитальный ремонт. Вот если бы он, Кормак МакЛагген, был министром магии, то давно бы выделил на это средства Хогвартсу.

— Как любит говорить мой дядя, Тибериус МакЛагген, который, как ты знаешь, работает в отделе Тайн… — загадочным шепотом начал МакЛагген. — «Время — это пламя, в котором мы сгораем, но не каждый рожден фениксом».

Скептическое выражение на лице Гермионы было не совсем тем, что ожидал увидеть Кормак. Ведь перед его обаянием невозможно было устоять, стоило ему пустить его в ход. Даже Мелинда Бобин отметила, что он настоящая звезда Гриффиндора. Но Грейнджер притворялась, что не ослеплена его сиянием. Эта красотка была крепким орешком, цену себе набивать она умела. Но он не отступится. Сегодня вечером на ужине у Слагхорна он был уверен, что она сдастся, их взгляды встретятся над блюдом с пирогами, она прикоснется к нему своей хорошенькой ножкой под столом, а дальше… искра, страсть, безумие. Кормак еще раз тряхнул головой, разгоняя опьяняющий морок фантазий, с которыми он просыпался не одно утро.

— Ты, вероятно, считаешь себя фениксом, — усмехнулась Грейнджер, поправив выбившийся из-за ушка каштановый локон.

А почему бы МакЛаггену так не считать? Он с молоком матери впитал, что принадлежит к высшему классу. Любимой историей отца была байка о том, как у Кормака выявились магические способности, когда тому было три дня от роду. Уже в полтора года он оседлал метлу. А когда в одиннадцать он взял в руки свою первую волшебную палочку, из тополя с разноцветным петушиным пером, то она тут же выпустила под потолок самый настоящий фейерверк.

Не представляя, как подступиться к Гермионе, Кормак прикинул, что пора уже переходить к решительным действиям. Скорее всего, она хотела, чтобы он был понапористее. Иначе почему притворялась недотрогой? Приподнявшись, он подсел к Грейнджер ближе. Да так близко, что их бедра соприкоснулись.

— Я могу кем угодно быть для тебя. Ты только скажи, — заверил он ее, положив одну руку ей на коленку. Гермиона сразу же вспыхнула, ее щеки порозовели, грудь яростно поднялась… а в следующую секунду кулак Грейнджер угодил ему прямо между глаз.

— Боже мой! — вскрикнул МакЛагген, прижимая рукав к носу, из которого сразу же хлынула теплая кровь, заливая мантию. Сейчас он и правда был готов заплакать. Надо ей же было угодить в самое больное место.

— О, господи! — взвизгнула вслед за ним Грейнджер, увидев, к чему привело ее неосторожное сопротивление. — Да не запрокидывай ты голову. Наклонись вперед. Сейчас… убери-ка руку. Это поможет.

Что-то очень холодное прикоснулось к носу Кормака. Похоже, это был лед, который она только что наколдовала, завернутый в платок совершенно скучной, как успел заметить МакЛагген, расцветки.

— Неплохой удар для девчонки, — прогундосил Кормак, позволяя Гермионе держать лед у его лица. — Уже на ком-то тренировалась? — спросил он.

— Однажды, — внезапно смутившись, ответила Грейнджер. После чего вновь натянула на себя маску недоступной и гордой гриффиндорки. Кормак не понимал, ну к чему же все эти заигрывания? То поманит, то оттолкнет, сколько же можно? Не любит напористых, так может, ей больше нравятся ранимые и чувствительные? Одна из согнутых в колене ног Гермионы покоилась на диване, касаясь ноги Кормака, а девчачья грудь находилась прямо напротив его лица. Сложно было оторвать взгляд от этих аккуратных округлостей.

— Ты ведь понимаешь, что я вынужден буду стереть тебе память, чтобы ты никому не разболтала, как врезала мне? — МакЛагген засмеялся, насколько это ему позволял платок со льдом, прижатый к носу. — Но если ты пойдешь со мной на свидание, то я, так и быть, стерплю это унижение. Что скажешь?

— Если я пойду с тобой на свидание, мне придется самой стереть себе память, — отшутилась в ответ Гермиона. Отняв руку от его лица, она внимательно на него посмотрела. — Думаю, ты в порядке, — заключила она с видом колдомедика.

Ну да, физически, может, и в порядке, но морально — словно третий раз за день искупался в драконьем навозе. И последние два раза по вине Грейнджер. В первом-то его фиаско на поле она не виновата. Достав палочку, МакЛагген направил ее на себя, очищая мантию и лицо заклинанием.

— Ты… извини. За все, — виновато произнесла она, встав с дивана.

— За что? Я сам напросился, — поднявшись на ноги, возразил он. — Но ничего, мы не раз будем вспоминать эту историю со смехом, когда ты передумаешь, — добавил он, ухмыльнувшись. Пока еще ни одна девушка не устояла перед его природными чарами. И Грейнджер не такая уж особенная.

— Кормак, я не передумаю. Пойми, у нас с тобой ничего не выйдет, — твердо произнесла она.

Ну надо же, она всегда так чертовски уверена во всем, что говорит. Но если это так, почему она так краснеет под его пристальным взглядом? Смущается, словно он ей не безразличен. И скорее хочет уйти, чтобы не поддаться соблазну.

— Посмотрим… — МакЛагген был не из тех, кто может принять отказ. — Доброй ночи, Гермиона.