Песнь болтрушайки (джен)

Гермиона вышла из кабинета Януса Тики и, не замечая ничего и никого вокруг, направилась по коридору пятого этажа к лестнице. У самого выхода дверь в одну из палат открылась, и Гермиона врезалась в молодого парня. Извинившись, она двинулась дальше, задним умом понимая, что этот парень ей знаком. Но останавливаться ни для задушевной беседы, ни ради дежурных вопросов о житье-бытье совершенно не хотелось, поэтому Гермиона торопливо склонила голову и ускорила шаги.

Она не спустилась в вестибюль и не вышла на улицу, хотя голова просто раскалывалась, и свежий воздух был крайне необходим. Ничего. Потом. Сейчас важно дождаться вердикта целителя Тики. Он сказал, что консилиум не займёт много времени и Гермионе можно будет заглянуть к нему минут через пятнадцать.

Гермиона вздохнула, чувствуя, как зашевелился внутри неприятный комок, который в последние дни раскручивался всё сильнее, распускал свои щупальца, сдавливая грудь и парализовывая дыхание.

А что, если у неё ничего не получится?

Она посмотрела на верхний пролёт лестницы, вспомнила, что на шестом этаже находится буфет, и решила скоротать тягучие минуты ожидания там.

Взяв кофе с булочкой, она села за свободный столик и устало уставилась в окно. Чисто вымытые пакеты, казалось, пропускали через себя даже запахи и звуки летнего дня, хотя — вот парадокс — снаружи стёкла были покрыты дюймовым слоем пыли и подёрнуты по углам паутиной. Гермиона видела, как внизу спешили по своим делам маленькие букашки-люди. Вот важный джентльмен в костюме и строгих очках подошёл к светофору, вытащил из кармана платок и украдкой вытер пот со лба. Вот молодая женщина в красных туфлях на высокой шпильке прошла по тротуару, крепко держа за руку очаровательную малышку с кучей разноцветных резиночек на голове. Гермионе даже с такой высоты было видно, как белокурые хвостики колечками подпрыгивали в резиночках в такт девчушкиным шагам. Возле парапета, там, где тротуар вливался в широкий проспект, после ночного дождя вальяжно растеклась большая лужа. Малышка, сделав приличный зигзаг, но не выпуская ладошки из руки матери, промаршировала прямо по воде, подняв фонтан брызг. Гермиона невольно улыбнулась. От дальнейших наблюдений её отвлёк негромкий вопрос:

— Не помешаю? Привет!

Гермиона вздрогнула. Снова он. Ну что ж, и дальше делать вид, что они не знакомы, было глупо.

— Нет. Привет.

Больница Святого Мунго не была тем местом, где уместно было бы спрашивать человека о цели его визита, да и в эти неспокойные месяцы наплыв посетителей предсказуемо был выше обычного.

Последствия Второй магической ещё долго будут отзываться эхом, напоминать о себе. Видимые травмы и повреждения, те, которые не представляли угрозы для жизни, поддавались лечению легче, чем раны душевные. Не все волшебники сами обращались за помощью к целителям, многих приводили обеспокоенные родственники, когда ситуация становилась критической. Сейчас Гермионе совершенно не было интересно, что случилось в жизни Захарии Смита. Раз он находился здесь — значит, причина была.

Захария же, судя по всему, совсем не прочь был поболтать, потому что вполне дружелюбно задал следующий вопрос после того, как приземлился напротив Гермионы со своим подносом.

— Как ты, Гермиона?

Гермиона вспыхнула. В душе в момент поднялась волна гнева. Напряжение последних дней желало найти возможность выплеснуться. Хотелось накричать на Захарию, нахамить ему, наговорить гадостей. Хотя… Разве он виноват в её бедах?

Захария будто разгадал тайный смысл мечущихся на лице Гермионы теней. Он печально улыбнулся, взъерошил свои светлые кудри совсем так, как делал это Рон в минуты неловкости или стеснения, и сказал:

— Я знаю, ты презираешь меня. Вы все меня презираете. За то, что я не остался с вами тогда. Что сбежал…

— Никого насильно не заставляли оставаться, — с холодком произнесла Гермиона и со стуком поставила чашку на столешницу. Кофейное озерцо вышло из берегов и оставило пятно на белоснежной скатерти.

— Тергео! — Смит выхватил палочку раньше Гермионы. — Я знаю… Я не мог остаться.

Гермиона хотела сказать что-нибудь резкое, но передумала. В конце концов, это оставалось лишь на совести Смита. Не всем быть героями. Перед глазами тут же услужливо поплыла картинка: Большой зал; погибшие, лежащие рядами в проходе между отодвинутых столов; Молли Уизли, держащая Фреда за руку; молочник Криви и его жена, с мышиного цвета волосами и карими глазами, до боли похожими на глаза Колина, только потухшими.

Гермиона с усилием прикрыла глаза, заставив картинку заплясать алыми пятнами. Голос Захарии слышался откуда-то издалека.

— После смерти Дамблдора отец заставил меня принести Непреложный Обет. Я поклялся, что не буду открыто принимать участие в сопротивлении Пожирателям, если вдруг в Хогвартсе начнётся заварушка. Не думай, что я струсил…

— Скажи это родителям Криви.

— Ладно, Грейнджер, не читай мне морали. Вы ведь такие правильные. Герои, чёрт вас подери. А у меня мать больная. Она бы не пережила потрясения. Хотя… Иногда я думаю, что всё напрасно. С весны ей стало хуже, пришлось положить её в отделение Недугов. А от меня отвернулись все. Эрни не желает со мной знаться; Ханна, когда я недавно встретил её возле «Дырявого Котла», сделала вид, что не узнала. И дома стало паршиво. Отец слова доброго не скажет.

— По крайней мере, родители тебя хотя бы узнают, — тихо произнесла Гермиона.

Защипало глаза. Как она ни старалась, предательские слёзы побежали двумя дорожками по лицу. Кто бы ей сказал, что её будет утешать Захария Смит! Он подскочил, достал из кармана относительно чистый платок, взмахом палочки левитировал со стойки пустой стакан и наполнил его водой.

Гермиона хлебнула воды и неприлично икнула.

— Спасибо, — она от души высморкалась в предложенный платок, всё равно уже ниже падать было некуда.

Захария оказался на удивление чутким. Он с такой тревогой смотрел на Гермиону, что тугой узел внутри впервые за последние дни слегка ослабил хватку. Гермиона и сама не поняла, как начала рассказывать Захарии обо всём. Сначала сбиваясь и останавливаясь, а потом с полной горячностью и поспешностью, будто боялась, что оставшиеся внутри неё слова снова начнут резать и крошить её на части. Про решение — тогда, год назад — пойти с Гарри на поиски; про родителей, которых она предусмотрительно лишила памяти и отправила в Австралию; про свою тоску и то, как она скучала по ним все эти месяцы; про то, как при первой же возможности после победы она отправилась за ними обратно и...

— И… я так и не смогла вернуть им память. Я всё сделала правильно, но, видимо, у заклинания Забвения есть побочные эффекты. Может, это связано с длительностью их состояния после магического вмешательства, может, просто что-то пошло не так, но они по-прежнему думают, что они Венделл и Моника Уилкинсы и что у них нет никакой дочери.

Захария Смит молчал. Гермиона уже подумала, что тот просто не знает, что ей сказать в такой ситуации, да и, собственно, о чём тут было говорить? Но удивительно: ей стало легче от того, что она озвучила свою проблему постороннему человеку. Рон и Гарри, разумеется, переживали за неё и полностью поддерживали, но Гермионе от их сочувствующих взглядов становилось только хуже.

Имела ли она право вмешиваться в судьбу родителей? Решать за них? Она хотела как лучше. Ради общего блага… Самой противно.

Моника и Венделл Уилкинсы чувствовали себя превосходно и выглядели потрясающе отдохнувшими и свежими, когда Гермиона нашла их близ Вага-Вага. Они были вполне счастливы без мифической дочери, о существовании которой и не догадывались. Может, оставить всё, как есть? Как воспримут новости родители, если удастся всё же вернуть им память? Не отвернутся ли от неё?

Захария, казалось, прочитал мысли Гермионы, потому что неожиданно прервал её размышления:

— Знаешь, мне кажется, ты считаешь себя виноватой в том, что пришлось пойти на этот шаг. Ну, стереть им память. Ты хотела как лучше. Хотела уберечь их. Просто… Ты решила всё за них. Мой отец тоже хотел меня уберечь. Я ненавидел себя в тот день, когда вы остались, а я сбежал. Лучше бы я умер… Кому нужен больной Немочью Неудачника?

— Не говори так! — вскинулась Гермиона. — Никому от этого не было бы лучше. Ладно, мне пора. Мне надо вернуться к Янусу Тики. Он обещал помочь.

Они молча встали, молча спустились на два пролёта вниз. У коридора пятого этажа остановились.

— Спасибо тебе, Захария, — неловко поблагодарила Гермиона. — И… Я желаю, чтобы твоя мама поправилась.

— Спасибо, Гермиона, — смутился он. — Почему-то я думаю, что мы ещё увидимся.