Между мирами (джен)

Гермиона решительно толкнула массивную дверь. В подземельях было прохладно и чуть сквозило. Стоило ей переступить порог, как небольшое помещение с низкими сводами озарило трепещущее пламя факелов.

Она на мгновение помедлила, рассматривая стоявшего к ней вполоборота высокого юношу в форменных брюках и рубашке.

Он обернулся, одарив гостью широкой улыбкой, и это мгновенно отозвалось внутри целым вихрем эмоций — от радости и восторга до какой-то безнадежной тоски и чувства вины.

Идя сюда, она, пускай и не очень твердо, но решила покончить с этим. Хотя бы попытаться. Но стоило оказаться рядом с ним, как вымученное решение куда-то испарилось. В который раз.

— Ты пришла.

— А у меня был выбор?

— Пала жертвой моего обаяния?

Гермиона проследила, как ее собеседник сделал пару шагов, сокращая расстояние. В глазах его плясали озорные искорки.

Она подошла почти вплотную, силясь найти ответ на до безумия глупый вопрос — может ли пламя факелов отражаться в его зрачках, создавая эту иллюзию, или они действительно так странно мерцают? Может ли в его зрачках вообще отражаться хоть что-нибудь?

— Перестань, — мягко произнесла она в ответ на лукавый взгляд, которым, совершенно не таясь, прожигал ее оппонент.

— Перестать что? — Подчеркнуто невинно поинтересовался он.

— Делать это.

— Я уже говорил, что ты сегодня особенно очаровательна?

Он изобразил легкий шутливый поклон в ответ на укоризненное покачивание головой своей гостьи.

— Я сдаюсь, твое желание — закон.

— Ты невозможен, — выдохнула Гермиона, силясь сохранить серьезное выражение лица, — в твоем положении флирт сродни безумию.

— Значит, я сошел с ума, — легко подытожил собеседник, пожимая плечами.

— Не говори так, — тут же возразила Гермиона, — это неправда.

Регулус звонко рассмеялся.

Она любила слушать его смех. Когда она услышала его впервые, он показался ей неподобающим. Не подходящим под сложившиеся обстоятельства.

Ровно как и жесты, манеры, шутки, бесконечный поток неуместных любезностей — все это, мягко говоря, не вписывались во всю эту… Ситуацию. Однако это был он, Регулус Блэк. Почти самый обычный семнадцатилетний мальчишка.

И Гермиона привыкла. Ко многому — к, временами, довольно едкому сарказму; к, на удивление, зрелым убеждениям; к гибкости в одних вопросах и к совершенно неожиданному упрямству в других. К смеху, в конце-концов.

Смеялся Регулус естественно и легко, без тяжелой драматичности и ожидаемой горечи. Смех его был чистый и заливистый и даже мальчишеский, будто минутой ранее он услышал знатный каламбур, или на ум ему пришла отличная шалость.

Несмотря на то, что какая-то неуловимая легкость, что-то простое и понятное, энергичное и молодое, окружало Блэка словно невидимая глазу мифическая аура, он совсем не казался зеленым юнцом.

В словах и суждениях, в том, как он держался и вел себя, чувствовалась негласная врожденная мудрость и сила. Но, Мерлин, временами он был настоящим снобом, и при всех его достоинствах, не иначе как манерной задницей, язык его назвать не поворачивался.

А еще, внимательной к деталям Гермионе удавалось подмечать гораздо больше, нежели Регулус позволял ей увидеть.

Взгляд ли, интонация, странная двусмысленность обыденной фразы — что-то выдавало в нем бездну, что можно было бы ожидать, пожалуй, лишь от древнего старика, чьи воспоминания, горечи и радости давно сплелись в невообразимый по своему содержанию клубок.

— Неправда? Ты шутишь? Я говорю с отражением, — напомнил ей Регулус, — и кстати — ты тоже.

Он подмигнул и легким взмахом руки откинул челку со лба.

Гермионе вдруг подумалось, что все эти “фирменные” жесты так ему подходят, будто выверены до мелочей.

Неужели бывают люди, которые с рождения кивают, ходят, смеются, машут руками и ногами настолько эстетично, словно движения их поставлены и отрепетированы не единожды?

— Пижон, — улыбаясь, прошептала Гермиона.

— Я все слышу, юная мисс, — тут же отозвался Блэк, а в следующую секунду весь напрягся, и улыбка медленно сползла с его лица.

Он резко обернулся, словно прислушиваясь, и замер, вглядываясь куда-то позади себя. От стремительного движения густой туман на мгновение всколыхнулся и снова застыл плотной дымкой, застилая силуэт белесым дымком, от которого краски теряли свою яркость, и даже оттенки кожи и волос казались чуть более приглушенными, чем следовало бы.

— Ушел, — констатировал Регулус, поворачиваясь к Гермионе.

— Ты больше не пытаешься догнать, — заметила она.

Он пожал плечами, соглашаясь.

— Как давно ты перестал пытаться?

— Ты все еще на редкость хороша. И полна энергии донимать меня глупыми вопросами. Не обзавелась вставной челюстью или искусственной ногой. Поэтому, видимо, не очень давно, — спокойно ответил Регулус.

Направление, которое грозилась принять беседа, было ему неприятно. Если бы он мог хоть что-то чувствовать, наверняка бы ощутил подкатывающую тошноту при одном упоминании о чертовом поезде.

— Так себе комплимент, мистер Блэк, — улыбнувшись, покачала головой Гермиона, — я думаю, тебе все же стоит возобновить попытки.

— Мисс Грейнджер, — отозвался Регулус, копируя и ее улыбку, и легкий кивок головы, и даже тон, которым была произнесена фраза, — не думайте, вдруг это не ваш конек.

— Все?

— Да.

Гермиона вздохнула, позволив взгляду скользнуть по плотно сжатым губам собеседника и задержаться на глазах, обрамленных завидными ресницами. А Регулус вдруг сделался очень серьезным и тяжелым взглядом изучал правильные черты той, что уже много месяцев была его отражением.

И снова здравствуйте, господин настоящий Регулус Блэк.

Не отточенный образ обаятельного и остроумного повесы, а немного грустный, немного драматичный, разумный, но когда дело касается чего-то личного — резкий, импульсивный и временами даже надменный.

Юноша, совсем еще молодой мужчина, который много лет назад взвалил на свои плечи непомерно взрослое и зрелое решение.

— Все-таки ты должен попробовать догнать поезд, — нарушила тишину Гермиона.

— Да, — бесцветно согласился Регулус.

— Вероятно, это возможность обрести покой.

— Да.

— Ты же не можешь провести вечность у этого зеркала.

— Да.

— Будешь отвечать “да” на каждый мой вопрос?

— Да.

— Тебе по вкусу тараканы?

— Взрослый вопрос взрослой девушки, — отрешенно бросил Блэк, но Гермиона заметила, как расслабились и смягчились черты его лица.

— Как и твое “да”. Зрелый ответ зрелого мужчины, — парировала она, — ты не можешь провести вечность у зеркала, — настойчиво повторила Грейнджер.

— Как и ты, — пожал плечам Регулус, — когда ты перестанешь приходить, беготня за проклятым поездом снова станет моим единственным развлечением.

Гермиона так и не нашлась, что ответить, поэтому просто беззвучно открыла и закрыла рот, силясь как-то справиться с потоком мыслей и чувств, что накрывал ее каждый раз, когда она думала о неизбежном финале происходящего. Любой исход ее пугал и вызывал приступ неприятной беспомощности, тоски, а в этот раз и еле уловимой паники.

Младший Блэк пару мгновений молча наблюдал за ее попытками подобрать слова, пока наконец не нарушил эту немую, неожиданно неловкую, паузу.

— Готов поспорить, я знаю, о чем ты сейчас думаешь.

— Совсем забыла, что умение читать мысли относится к списку твоих скрытых талантов, — заметила Гермиона.

— Не относится, — согласился Блэк, — у тебя все на лице написано.

Она скрестила руки на груди и, чуть склонив голову, вопросительно посмотрела на собеседника.

— Что же написано на моем лице? — С легкой ноткой вызова в голосе спросила она.

— Ты испытываешь очень противоречивые чувства.

— И какие же?

— В первую очередь, — понизив тон, начал Регулус, — непреодолимое влечение к одному дьявольски-обаятельному черноволосому красавцу.

Выдержав после своих слов немую паузу, он одарил Гермиону самым многозначительным, на который только был способен, взглядом.

По мере того, как глаза Гермионы округлялись, а лицо вытягивалось от удивления, Блэк делался все менее серьезным, пока, наконец, не расхохотался от всей души.

Несколько секунд Грейнджер потребовалось, чтобы осознать произошедшее, после чего она присоединилась к шумному веселью своего визави.

— Мерлин, мисс Грейнджер, — запыхавшись, произнес Регулус. Дыхание после продолжительного смеха еще не пришло в норму, а на глазах даже выступили слезы, — почему вы не родились в мое время? Это было бы действительно весело.

— О-о, мистер Блэк, — в тон ему ответила она, пытаясь отдышаться, — это бы не сработало, поверьте мне. Где Вы, — Гермиона сделала ударение на последнем слове, — и где дочь маглов, которая бесстыдно украла магию у волшебников?

— Один — один, — усмехнулся Регулус, — увы, грешу и каюсь. Но у меня есть оправдание.

— Действительно? И какое же?

— Не стоит всерьез воспринимать подростковые склонности и установки.

— С чего бы это? — Спросила Грейнджер.

— Они транслируют то, что происходит в ближайшем окружении. Собственное мнение формируется позже. И иногда оно бывает самой неожиданной направленности.

— Как в твоем случае. Верно?

Регулус сдержанно улыбнулся.

Он давно заметил, как жадно она ловила каждое его слово, когда он позволял себе короткие размышления на какие-то спонтанные темы.

Ненасытной до всего, что заставляет винтики в голове работать, Гермионе действительно нравилось его слушать. Расспрашивать, уточнять. Впитывать слова и суждения.

Что-то из сказанного было для нее ново, что-то, наоборот, хорошо знакомо и находило в ее сознании самый горячий отклик или же, напротив, не менее жаркий протест.

Это подкупало. И было чертовски приятно. Удивительно, что самолюбие и, чего уж скрывать, временами не делавшее чести самолюбование, в отличие от ряда других черт, не отступили и после смерти.

Регулус ценил в людях страсть к познанию. Невероятную потребность в умственной работе. Он чуял и мгновенно вычислял тех, кто не мыслил жизни без интеллектуального движения вперед, дальше и выше. Должно быть, когда-то он и сам был таким.

А если эта страсть, вкупе с внутренней силой и невероятной чуткостью, спрятана за такой хрупкой, манящей оболочкой — это притягивало вдвойне. Будь он жив, конечно же.

Наверняка, лишенная многих женских качеств, привычных Регулусу (но взамен наделенная целым сонмом других, непривычных), Гермиона взволновала бы его не на шутку. Когда-то давно, разумеется.

Потому что сейчас… Уж слишком все было иначе. Сейчас.

— В такие моменты я думаю, настоящая ли ты? — Он вдруг провел пальцами по гладкой поверхности, будто силясь отыскать в ней брешь.

— Я думаю тоже самое о тебе, — призналась она.

— Резонно, — слабо улыбнулся Регулус, глядя, как Гермиона медленно приблизила руку к месту, где замерла его ладонь, и дотронулась кончиками пальцев, — надеешься на чудо?

Гермиона замерла. Ничего. Гладкая и холодная поверхность. И ни намека на человеческое тепло, на то, что стоящий за стеклянным барьером Регулус — из плоти и крови. До чего же глуп и неразумен ее разум в этой по-детски наивной надежде.

— Смерть не обмануть, Гермиона, — философски заметил Регулус, — спрятать в зеркале предмет и получить его обратно — может быть. К чертям разрушить пространство и время, нарушая все законы вселенной и здравого смысла — сама знаешь.

То, что он уже давно не надеялся догнать треклятый поезд, было ясно, как белый день, и ничуть Гермиону не удивляло. Но бесцветное равнодушие (а она верила, что это — не показное), с каким он рассуждал о своем положении — пугало. Злость, отчаяние, паника — все было бы уместнее этого страшного даже не смирения — абсолютного безразличия. Иногда, правда, спутником их разговоров о не радужной перспективе становилось нескрываемое блэковское раздражение, но Гермиона списывала это исключительно на опостылевшую за годы тему, будучи не в силах разобраться в совсем иной природе этой эмоции.

— Я хочу тебе помочь, — призналась Гермиона.

— Ты не должна мне помогать, — терпеливо ответил Регулус, — считай это просто приключением. Необычным опытом.

— Приключения рано или поздно заканчиваются.

— Верно, — согласился Блэк, — это в порядке вещей.

— Это, — она сделала неопределенный жест рукой, указывая куда-то позади Регулуса, — все это — неправильно.

— Есть вещи, на которые мы никак не можем повлиять, — отозвался он, ощущая себя в комичной роли докучливого наставника юного дарования.

— Я не могу просто уйти и оставить тебя, — Грейнджер запнулась, подбирая верное слово, — там. В пустоте.

— Значит, еще не время, вот и все. Однажды ты просто сделаешь это. И, пожалуйста, никаких угрызений совести. Это так… Обывательски.

— Я так не хочу.

— Жизнь продолжается. Или не продолжается, как в моем случае. Не хочу прозвучать напыщенно, но таков порядок, — ответил Регулус.

— А если я скажу, что знаю, как нарушить этот порядок? — Чуть подавшись вперед, спросила Гермиона.

— Ты знаешь мой ответ.

— Он может измениться.

— Я понимаю, что обостренное чувство справедливости, доброта и прочая ерунда из разряда "как бы" положительных качеств, практически не оставляют тебе шанса быть благоразумной, но позволь мне решать самому.

— Ты чего-то боишься? Не хочешь вмешивать в это меня? — Спросила Гермиона, невольно любуясь его профилем.

Должно быть, Сириус в свои лучшие, дотюремные годы производил похожее впечатление. В младшем Блэке чувствовалось что-то величественное. Наверное, чистокровные звали это происхождением. Однако красавцем он не был, по крайней мере, не на первый взгляд. Но когда изо дня в день вглядываешься в чье-то лицо, особенно, если это лицо приятного тебе человека, привлекательные черты находятся сами собой.

— В том числе, — отозвался он, сцепив руки в замок за спиной и глядя куда-то сторону, — у каждого из нас есть свои принципы. Мои не позволяют мне идти против… Законов бытия. Природы. Мерлин Великий, — скривившись, Блэк посмотрел на Гермиону, — до чего же паршиво звучит, а? Первый раз произношу это вслух. Какая нелепая патетика.

— Принципы иногда меняются, — заметила она, улыбнувшись по-настоящему “блэковскому” комментарию.

— Я бы не хотел оказаться в обстоятельствах, которые изменят эти принципы.

— А чего бы ты хотел? — Спросила Гермиона. Не надеясь на какой-то серьезный ответ, разумеется.

Так протекало большинство их встреч. Они говорили, временами затрагивая серьезные темы, временами — обмениваясь остротами и шутками.

Их общение напоминало ход маятника — на одном его конце легкомысленный треп, на другом — разговоры о вечном.

Блэк, то ли обдумывая что-то, то ли просто не торопясь с ответом, смотрел на Гермиону одним из тех взглядов, от которых ей каждый раз становилось не по себе. Что-то липкое, цепкое, излишне проницательное заставляло ее чувствовать себя пылинкой под микроскопом. Как будто каждая ее мысль легко читаема, в то время как переживания ее оппонента по-прежнему туманны и неразборчивы.

— Ты больше не похожа на мальчика-подростка, — Регулус проследил за тем, как Гермиона рефлекторно провела рукой по волосам, — они совсем отросли. А ты все еще здесь.

— Похоже, у меня свой туман, вот тут, — Гермиона дотронулась пальцами до виска, — и поезд в лучшую жизнь совсем сбился с пути. Видишь, я застряла. Совсем как ты.

— Со мной все понятно. А у тебя все впереди, — Регулус открыто улыбнулся, отчего на щеках наметились ямочки, — и поезд тебе совсем не нужен. Я бы очень хотел, чтобы ты жила ради тех, кто еще жив.

Сейчас он выглядел совсем мальчишкой. Собственно, должно быть, таким он и являлся накануне своего последнего дня.

Гермионе показалось, что время замедлилось, потому что окончание фразы прозвучало как-то смазано и глухо, будто кто-то прокручивал запись на скорости в полтора раза ниже обычной.

По зеркалу побежали частые круги, расходясь от центра к краям, словно от брошенного в воду камня.

Гермиона, судорожно выдохнув, отступила на шаг, в то время как Регулус — наоборот, приблизился и, чуть помедлив, дотронулся до неспокойной поверхности. Рука его уперлась в прохладное твердое стекло.

Почти не видя его лица за стеклянной рябью, Гермиона могла лишь догадываться о том, что он чувствует. Ее била мелкая дрожь от накрывающего с головой волнения и какого-то дикого, животного страха.

И все же она, малодушно зажмурившись, осмелилась повторить то же самое, что секундами ранее сделал Блэк.

Ощущение легкого холодка и чего-то вязкого на пальцах заставило ее открыть глаза.

Первое, что она увидела — натянутый, словно струна, Регулус.

Остекленевшим взглядом он сверлил женскую руку, что тянулась к нему сквозь утихшую, еле колеблющуюся, словно нагретый воздух, преграду.

В дюйме от своего лица он перехватил Гермионину ладонь и не смог сдержать шумного, какого-то рваного, сиплого полувздоха-полустона.

Ему показалось, что грудь снова наполнилась кислородом, а по венам побежала кровь, разнося клеткам живительное тепло. Может, именно так когда-то давно он ощущал свое тело, чувствовал жизнь?

То, что Гермиона ошибочно принимала за блеклые в плотном тумане краски, оказалось настоящими цветами той стороны. Будто выгоревшие на солнце оттенки темных волос, полинялые тона одежды словно пробудились от долгой спячки. Землистый цвет кожи Блэка вдруг сменился бледным, но все же здоровым светлым тоном. Волосы подернулись угольной синевой воронова крыла. Даже взгляд его словно приобрел контрастность и яркость, не свойственную ему до этого, а в месте, где соприкасались их руки, невыразительно и слабо, но все же мало-помалу проявлялось тепло кожи.

Сделав над собой усилие и отшатнувшись, Регулус отпустил ладонь Гермионы и почти болезненно ощутил, как она, выскальзывая из его пальцев, уносит с собой живительное чувство, прикосновение чего-то земного и реального, оставляя лишь пустоту и какой-то засасывающий, всепоглощающий вакуум.

— Уходи, — пробормотал он, уже не заботясь о том, что голос его дрожит, и сделал несколько неровных шагов назад, увеличивая расстояние между ними.

Гермионе вдруг подумалось, что, продолжи он отдаляться, завеса из тумана вовсе скроет его.

Она обернулась назад, обводя взглядом помещение. Надеялась ли она найти причину остаться или, может, наоборот, Гермиона не знала и сама. Может, взгляд ее упал вовсе не на каменную кладку или яркое пламя факелов? Может, на их месте она видела то, что ждет ее за этими стенами? То, что оставь она сейчас, рискует больше никогда не увидеть?

Возможно, она бы сделала так, как должно. Так, как дрожащим голосом бормотал Регулус, безумным, диким взглядом обшаривая пространство вокруг, лишь бы не смотреть в глаза ей.

Но тогда это была бы совсем не Гермиона Грейнджер.

Гермиона Грейнджер, глубоко вдохнув, силясь усмирить трясущиеся в каком-то бешеном танце руки, сделала шаг вперед.

Тягучая завеса скользнула по лицу прохладной дымкой.