Сладкая женщина (гет)

Майкрофт знал Малиссу уже почти три года. В тот вечер, 27 ноября в 21:37, он зашел выпить чего-нибудь горячего в небольшое кафе около своей городской квартиры. Поступок, Холмсу-старшему несвойственный, но уж слишком промозглой и сырой была погода на лондонских улицах. И слишком приятно пахла корицей и апельсинами свежеиспеченная сдоба. Именно тогда, отпивая из чашки обжигающий Эрл Грей, привычно отмечая детали, мельком заметил, как часть интерьера, пухлую булочницу.

Быстроногая привлекательная официантка, позаботившись о позднем клиенте, утомленно присела у широкого кухонного стола, окликая женщину. Та вскинула голову, сверкнув белозубой улыбкой, подмигнула девушке и стремительно развернулась к печи, извлекая из духовки очередной благоухающий противень. Всего минута — ничего особенного, но шевельнулся в душе легкий интерес, азарт — редкий, почти полузабытый. И оттого непонятный. Майкрофт не любил неясностей.

После этого вечера он стал наведываться в кафе чаще, всегда поздно, пил чай, ел свежие булки, теплые медовые пряники или клубничный рулет, делал вид, что читает газету, и наблюдал. К нему привыкли, узнавали и встречали с улыбкой, не особо стесняясь. Темноволосая официантка Кайли, которую он видел в первый свой визит, была танцовщицей, любила флиртовать и часто меняла парней. Он лично видел троих — признаться, довольно однотипных. Брутальные, наглые, они млели от подкаченных стройных ножек девушки, а через некоторое время знакомились и с ее сильной рукой. Каждый разрыв сопровождался руганью «на мужиков» и двумя-тремя днями расстройства. В такие моменты она нервничала и потихоньку курила тонкие ментоловые сигареты.

Вторая официантка, блондинистая завитая Лили, студентка-историк, отличалась легким нравом и некоторой рассеянностью. Она отчего-то решила, что интересна Майкрофту, поэтому каждый раз, принося заказ, старалась заговорить, смеялась громко и призывно и хлопала ресницами. В конце-концов ему надоело вытряхивать из сдачи салфетки с написанным номером телефона, и он прямо попросил больше так не делать. Девушка почему-то обиделась и с тех пор вела себя подчеркнуто холодно. Ему были неинтересны люди в общей своей массе, и на эту обиду он обращал внимания не более, чем на снег за окном автомобиля.

Гораздо больше его интересовала Малисса. Повариха мало внимания уделяла клиентам, священнодействуя на кухне. Тесто в её руках свивалось кольцами, косами и диковинными цветами, изгибалось листьями и ложилось на стол тончайшими слоями, просвечиваясь, но не пропуская и капли начинки. Сахарная пудра поднималась облачками, туман от горячего сиропа оседал на губах, которые она после непроизвольно облизывала, а на щеке часто белел мазок от муки или глазури. Она добродушно слушала девушек, близоруко щурясь, и иногда поправляла концы косынки, скрывающей пышные темные волосы.

В один из вечеров в канун Рождества Майкрофт засиделся на своем месте дольше обычного, пролистывая на смартфоне сводки с Ближнего Востока и отламывая вилкой нежный яблочный штрудель. Время близилось к одиннадцати, и Кайли нетерпеливо поглядывала на часы, ожидая закрытия. За окном мелькнул мотоцикл и к стеклу прильнул очередной «принц колес и металла». Он махнул рукой и устроился у обочины, опираясь на сиденье своего железного коня. Девушка растерянно обернулась, разрываясь между обязанностями и желанием умчаться в объятия парня. Кроме Холмса посетителей не было, и она с надеждой уставилась на Малиссу, таращась, как потерянный котенок. Та без слов поняла жаркую мольбу, улыбнулась и кивнула на дверь:

— Беги. Я закрою.

— Ииии!!! Обожаю тебя!

Девушка сбросила фартук на стул, подхватила из-за стойки сумку и курточку и убежала, на ходу посылая подруге воздушные поцелуи. Женщина, не переставая улыбаться, убрала в морозильную камеру заготовки для завтрашней выпечки, загрузила посудомоечную машину, протерла стол, вымыла руки и с довольным вздохом сняла косынку, потирая уставший лоб. Она окинула взглядом зал и недоуменно уставилась на притаившегося в углу Майкрофта. Довольно сложно было не заметить его долговязую фигуру в темном костюме, но в полумраке, под мигающими огоньками гирлянд, все несколько размывалось, теряя чёткость. Растерянно поправляя прядь на виске, она только спросила:

— Ещё чаю, сэр?

Он качнул головой, возвращаясь к чтению и наблюдая краем глаз. Она немного растерянно посмотрела по сторонам, переставив пару предметов, после налила себе чаю в большую голубую чашку и устроилась поодаль, прихлебывая чай и наблюдая за огнями на улице. Пошел снег. Легкие хлопья падали на темную мостовую, тут же превращаясь в воду. В отдалении слышались голоса и смех, люди праздновали Рождество, спешили домой, радовались предстоящему семейному ужину, или отправились полюбоваться на ёлку в центе. Но здесь было тихо. Под фонарем пробежал прохожий-полуночник, зажав подмышкой букет. Длинная золотистая лента вилась за ним, полощась по ветру.

Холмс знал: обычно кафе закрывалось после полуночи, сразу после того, как служащие станции метрополитена, расположенной неподалеку, заканчивали работу. Они забегали в дверь, дыша на замерзшие руки, покупали булки и пирожки, шутили, торопливо расплачивались и разъезжались по домам. Именно для них пеклись последние кексы и слойки с апельсиновым джемом, грелось молоко, заваривался свежий чай с ароматом цитруса. Сегодня же печь была потушена, а стекло тихо покрывалось туманным мороком. Праздник, метро работает круглосуточно, и набега ночных голодных тружеников можно было не ждать.

Допив чай, Малисса нерешительно глянула на клиента.

— Мы сегодня закроемся немного раньше. Не желаете ещё чего-то?

Он молча покачал головой, позволяя забрать его чашку и блюдце, подчеркнуто аккуратно отсчитал монеты, добавив пару банкнот сверху, одевался долго, расправляя складки пальто, наматывая шарф и перехватывая неизменный зонт. Майкрофту не хотелось идти домой, в бездушно-кажуальную, холодную пустую квартиру с девственно чистым холодильником. Он мог поехать к родителям или внезапно нагрянуть к Шерлоку и Джону, но не хотел. За его спиной звякнул колокольчик, в лицо ударил порыв холодного ветра. Покрепче закутавшись в шарф, слегка поёжился. Может, вернуться на работу? Дела всегда найдутся, даже в праздник.

Потух свет, зажглась тусклая лампа над порогом. Колокольчик звякнул снова. На крыльцо, шурша объемным пакетом, выкатилась Малисса. Зазвенела ключами, запирая дверь. Поправила, походя, венок из еловых веток.

— Вы домой? Вас проводить? — удивляясь себе, спросил Майкрофт.

Она глянула ошарашено, также не ожидая подобного поворота.

— Нет, нет. То есть, нет, не домой. И нет, провожать не надо.

— Ах, в гости… простите.

Он отлично знал, что булочница живет с соседкой по комнате в трех кварталах к востоку, не имея ни мужа, ни детей, а часть заработанных денег регулярно отсылает пожилой матери в Познань. Оттого еще любопытнее было узнать, куда она собирается на ночь глядя.

— Праздник, горячее время. Пойду, занесу немного сдобы на станцию.

Легкий взмах руки, одновременно с шагом, чуть не завершился падением с последней ступени. Перехватывая женщину за локоть, он слегка ворчливо проговорил:

— Вы слепы, как крот. Почему не носите очки?

— Ношу, — даже не пытаясь вырваться, огорченно ответила она, — но стекла потеют и пачкаются, а от линз жуткая аллергия. Лучше уж так.

По-видимому, смирившись с нежданным спутником, она молча зашагала в направлении, противоположном дому, а Холмс вышагивал рядом, оберегая от падений и нежданных луж и размышляя, что такого на него нашло? Полуночные поздравления служащих лондонского метрополитена не входили в его планы, но, тем не менее, приобрели формы угрожающей действительности.

На деле все оказалось не так фатально. Видимо, подобный жест благотворительности не был единичным. Сразу же на проходной их окружило несколько женщин в форменных кителях, посыпались поздравления и благодарности. Все спешили, торопились, обещая накормить отсутствующих, шутливо препирались.

— Если опять попробуете сунуть мне денег, в следующий раз ожидайте мешочек угля вместо кексов, — грозилась булочница, отмахиваясь от оплаты. Зато с радостью приняла самодельную открытку, которую делали внуки одной из дам. Майкрофту редко доводилось видеть кроликов столь уродливых, но женщина благодарила вполне искренне.

Они не стали задерживаться, и уже через десять минут снова оказались на улице. Снег продолжал падать, мешаясь с каплями дождя, асфальт поблескивал под светом фонарей корочкой льда, будто лаковый. Вдалеке небо было расчерчено лучами прожектора, где-то слышались взрывы петард, расцветали фейерверки. Окна ярко освещались теплым светом ламп и свечей, перемигивались огоньки на оленьих рогах в сквере, увитые золотистыми лампочками, стояли деревья, изредка мимо проносились такси. Так же молча, двинулись в обратный путь, распугивая тишину звуками шагов.

Малисса подняла лицо к небу, ловя губами капли и снежинки, несколько раз глубоко вдохнула, наполняя легкие влажным лондонским духом, сырым, вязким и свежим. Густые ресницы дрожали, бросая на щёки тень. От нее пахло ванилью, теплом, тестом, горячей печью, хрустящими сухими апельсиновыми корками…

Буквально в нескольких метрах от крыльца дома Майкрофта, высился очередной фонарь, на который какой-то шутник примотал ветку омелы. Растение висело криво, шевелило листвой от ветра, вниз грустно обвисли красные с белым полосатые ленточки. Не спрашивая разрешения, не говоря ни слова, он остановился, придерживая спутницу за плечи, серьезно глянул в настороженно поблескивающие глаза. «Всегда можно отговориться традициями», — трусливо промелькнула мысль, прежде чем он нагнулся и поцеловал сладкие от пудры и мёда губы.

Поцелуй, бывший лёгким, внезапно затянул в водоворот, время растянулось до бесконечности, после сорвавшись вскачь. Голова закружилась, ноздри трепетали от такого яркого, манящего аромата, пальцы пробежались по лицу, путаясь в длинных темных волосах, выбившихся из-под капюшона. Он не помнил, как они оказались в его квартире, но уверен был, что поцелуй не прерывался ни на минуту. Одежда лишалась пуговиц, летела в стороны, пальцы покалывало от желания гладить, ласкать и трогать, мучила потребность согреть дыханием холодные руки, окунуться в водоворот из безудержной страсти и неожиданной трогательной нежности, страха, волнения, желания. Его окутывали запахи — морозная нотка снега, лавандовый запах покрывала, еловая свежесть, миндаль, лимон, корица, хрустящий горячий хлеб. И еще тепло тела, мягкие руки, ласковые, бережные касания и бесконечные поцелуи. Ночь пылала и переливалась, а из открытого окна иногда доносились отзвуки рождественских гимнов.

Утром он проснулся неожиданно поздно, отдохнувшим и выспавшимся, в полном одиночестве. Его одежда, разбросанная по комнате, оказалась аккуратно сложена на стуле. Он удивился собственной беспечности — не заметить чужого присутствия. Одновременно пустота и холод комнаты рождали глубоко внутри легкое непривычное раздражение, хотя логика и разум утверждали: «Все правильно». После, рассудив, что это никак не повлияет на национальную безопасность, а, следовательно, несущественно, Майкрофт собрался и отправился на службу.

Следующие несколько дней оказались весьма хлопотными, возникли дела, требующие постоянного контроля. Холмс предпочитал не думать о чем-то постороннем, вроде лирики, либо того, что его могут посчитать подлецом. Хотя подспудно ощущал некое неудобство. Это мешало, и требовало скорейшего разрешения. Следовало зайти в кафе, серьезно поговорить, заключить договоренности (о неразглашении, например). Конечно, все дело в этом, а не в том, что ему ужасно хотелось снова увидеть симпатичную пекаршу.

Когда он появился в кафе в следующий раз, Малисса кинула на него мимолетный взгляд, но ни словом, ни жестом не отреагировала, продолжая тщательно вымешивать дрожжевой ком. Кайли снова находилась в стадии меланхолии после разрыва, пахла ментолом и сверкала загоревшими подтянутыми бедрами под коротковатыми шортами. Майкрофт пил чай, задумчиво мельча на тарелке горячие вафли под карамелью, читал, работал. Тихо наблюдал за набегом голодных машинистов, твердо решив не уходить никуда без объяснений.

В этот раз Малисса сама сказала Кайли, отпуская последних посетителей:

— Иди, отдыхай, я закрою.

— Уверена? — Танцовщица неодобрительно глянула на позднего посетителя, никак не желавшего уходить. В такие моменты она становилась особо недоверчивой к мужскому полу. Ровно до тех пор, пока не влюблялась снова.

— Да.

Официантка упорхнула, повариха снова по уже проверенной схеме спрятала продукты, ликвидировала беспорядок, сняла фартук и косынку. После подошла к Майкрофту, молча забрала пустую посуду, отсчитала сдачу. Подчеркнуто вежливо подождала, пока он соберется, выключила везде свет, заперла дверь, и только покончив с делами, развернулась и протянула ладонь для рукопожатия:

— Малисса Вышенец.

— Майкрофт Холмс, — не поведя бровью, представился он в ответ, сжимая ладонь, но не отпуская её.

— Знаете, Майкрофт, — очень серьезно сообщили ему. — У нас, помимо чая, можно еще и поужинать.

— Учту, — склонил голову, принимая шпильку. — А вы голодны?

— У вас есть еда? — удивленно спросила Малисса, уже привычно не делая попыток отнять руку.

— Нет. Но никто не мешает сделать заказ. Кухню какой страны вы предпочитаете?

— Знаете, в это время суток я обычно предпочитаю мясо.

Она улыбнулась кончиками губ, оставаясь слегка напряженной, но он преодолел сопротивление легко, привлекая женщину ближе, кладя ладони на талию, поглаживая и успокаивая. Хотелось поцеловать и забыться, но веселые огоньки в глазах остановили.

— Ужин, — напомнили ему с непередаваемой смесью ехидства и ласки.

В дальнейшем так и повелось — время от времени Холмс заходил в кафе незадолго до закрытия, ел, пил чай и ждал, пока Малисса закончит с делами. После они вместе шли к нему, забываясь в душной ночи, теряясь, плавясь и растворяясь. Это сложно было назвать отношениями — скорее, оба таким образом удовлетворяли свою потребность друг в друге, человеческом тепле. Говорили мало, компенсируя слова прикосновениями. Малисса никогда ничего не просила и не требовала. Часто уходила до того, как Майкрофт просыпался — заведение открывалось рано, — лишь пользовалась ванной, но ни разу не зашла в кабинет.

Если им доводилось видеться с утра, целовала его в щёку и исчезала быстро, как туман — только шелест двери указывал на уход. Майкрофт уныло размышлял, что не удивился бы, оставь она на тумбочке для него несколько банкнот — в Малиссе напрочь отсутствовала привычная другим романтичная жилка. Она, как кошка, согласилась на их встречи, уходя, когда того пожелает, и не требуя взамен гарантий, верности, слов — только немного живого тепла. Единственного, что Майкрофт, человек с ледяным сердцем, мог ей дать.

Другой информации, поступившей из различных источников, также было удручающе мало. Родилась, училась, не замужем, детей нет, в порочащих связях не замечена. Никаких секретов, никаких тайн. Обывательница, каких много. И Холмс не понимал, почему ноги сами несут его вечерами по привычному маршруту.

«Это смешно, — убеждал он себя. — Даже Шерлок поднимет меня на смех, обвинив в чувствительности. Но я в любой момент могу это прекратить». Майкрофт верил в это. Величие разума над плотью, сила логики, всеобъемлющая красота фактов, причинно-следственных связей были для него хлебом, отдохновением и маяком. Так, как он верил в собственный интеллект, он не верил ни во что более.

За окном кабинета кружились снежинки. Ноябрь снова вступал в свои права. «Почти три года». Майкрофт ощутил легкую панику. «Я начинаю терять ясность мышления. Пора с этим заканчивать!». Решив так, он с головой погрузился в очередную проблему. Нужно было спасать брата, попавшего в переплет. Очень кстати.