Апрель 1910 года. Новый Орлеан.
Верховный суд говорит:
«Закон от 1894 года
запрещает браки между белыми и небелыми.
Закон от 1908 года
запрещает сожительство между белыми и неграми.
Обвиняемый – белый, историк,
обвиняемая – окторонка, учительница музыки.»
В словах судьи не только логика,
там – звук, ритм, давление,
рассказывающие миру,
каким он должен быть.
Очень трудно сопротивляться.

«Окторонка. Цветная, а не негритянка.
Между ними договор конкубината.
Конкубинат – форма сожительства,
а не брака.
Следовательно их отношения не нарушают закона
и соответствуют обычаям страны.
Обвиняемые свободны.»

Вовсе не надо сопротивляться.

Ночью с набережной жёлтая вода кажется серой.
Мелкая простуженная рябь
поддерживает деревянную пристань.
«Надо уезжать», - говорит он.
«Но мы выиграли дело. Закон на нашей стороне.»
«Значит, изменят закон.»

Ей хотелось бы возразить.
Она не знает, сможет ли она уехать
из Нового Орлеана.
Сможет ли жить хоть где-нибудь еще.
Но возразить нечем.
Она узнает мотив.
Эта сволочь боится всех, кто не в кандалах.
Но больше – таких, как она,
почти белых, невидимых,
способных проникнуть куда угодно,
отравить их драгоценную кровь,
занять их место.
Ещё больше – местных старожилов,
для которых обычаи, статус, правила соседства
много важнее цвета кожи.
И больше всего – таких, как господин судья.
Тех, кто держится закона
вместо того,
чтобы просто уступить им.
Им все должны уступать – иначе им страшно,
а когда им страшно…

«Во внешнем мире,- говорит он, - не признают конкубинат.
Выходи за меня замуж.»
Раньше он не предлагал ей.

«Не получится, - отвечает она мокрой рябью вокруг,
дальним шорохом шин. –
Кто ж нас обвенчает?»

«Не обвенчают, так я их познакомлю
со своим родословным древом.
Там с материнской стороны –
индейцы, испанцы, русалка, много мавров
и даже одно весьма неприятное зеркало.
По их законам я – цветной.
Выходи за меня замуж.»

Она пытается сказать «нет»,
не может сказать «нет»,
потому что он повторяет в третий раз
и колокол бьет с той стороны реки
и она вместо «нет» произносит
«посмотри на меня»,
разрешая, приказывая.

Он смотрит и видит ее. Впервые.
Как она занимает всю пристань,
медным сетчатым телом,
как свет дуговых ламп играет на ее чешуе,
как блестят зубы,
как шевелится в правом глазу вмятый бумажный циферблат,
как тянутся вдоль хвоста рыбьи скелеты…
торчит обломанным крылом
половинка кувшина из-под масла,
обтянутая тонкой розовой кожей
и крупный кровеносный сосуд
пульсирует под ней…
Если приглядеться, в ней вовсе нет ничего целого –
осколки, обломки,
их не держит вместе ничего,
кроме ритма и желания…

«Помнишь, ту сплетницу из Саванны?
‘Нечего делать, жениться на куче злобного мусора?’ –
так ты тогда сказал?
Недооценил злобу.
Она той же ночью пошла на свалку
и слепила меня.
Напоила своей кровью, твоей кровью,
закляла на камень и воду,
чтобы ты влюбился насмерть,
чтобы женился – на куче мусора…»

«А потом?»
«А потом я должна была тебя сожрать…
Но это не обязательно.
На это нет приказа.»

Это могло случиться в самом начале,
когда у нее почти не было собственной воли –
но он не позвал ее замуж:
в Новом Орлеане имущество жены
время жены, работа жены, её дети
всецело в воле мужа.
Кто же поступит так с любимым человеком,
если обычай дает иной выход?
А потом… три местных языка,
запах свежего хлеба,
доски мостовой, кладбища на ходулях,
цикорий, и работа, и ненависть, и музыка,
ну и любовь, есть такое дело…
Она стала больше вложенных приказов.
Всех, кроме одного.
Его не смогла нарушить.
«Главное, чтобы ты увидел.»

«Я увидел.» - соглашается он…
И это должно было стать концом –
города, и света, и жизни, но, конечно, не станет…
она теперь умеет жить сама.
Даже когда все плохо.
Только он улыбается и распахивается наружу.
Там старые часы и обрывки бумаги,
исписанной цветными чернилами,
и плюшевый медвежонок, и смычок,
и куски научной работы,
и кусок стены,
и все держится за воздух,
и основой – ребенок лет восьми,
рассоединенный вглубь и вовне,
отраженный в дымном зеркале.
Веселый синий глаз смотрит на нее
с дешевой книжной обложки.

«В тот год, – сообщает он.
Меня укусила пчела и я умер.
Мама возмутилась и забрала меня назад.
Как смогла.»
Он закрывает дверь и повторяет.
«Выходи за меня замуж.»

«Вот будет смешно, - соглашается она, -
Если в мире вообще все такие.»

«В мире, - кивает он, - вообще все такие.
Только промежутки… заполняют по-разному.»

Они глядят друг на друга,
не вполне совпадая по ритму,
содержанию, запаху, смыслу…
Вода и свет, и липкая патока ночи,
и весна, и звук…

Они родились здесь, так или иначе,
они выросли здесь и отсюда.
И, кем бы они ни были, им придется, придется,
придется покинуть этот город.

Elena Mikhailik (C)