Гермиона улыбнулась Рудольфусу и, кажется, тоже приняла решение.

— Экспекто Патронум, — из ее палочки появилась выдра и затанцевала вокруг нее. — Я отправлю ее передать поздравления... — она на секунду замялась, — всем нашим. И выдра вылетела в окно.

— Гарри взмахнул палочкой и в кухне появился огромный серебристый олень и нетерпеливо ударил копытом.

А я, пожалуй, отправлю поздравления в дом Тонксов — мистер Лестрейндж, хотите от себя что нибудь пожелать?

Родольфус очень смутился, но всё же привычка не упускать выпавший шанс, выработанная им ещё в Азкабане, сработала, и он, облизнув пересохшие губы, сказал:

— С Рождеством, Меда. И... чтобы в грядущем году ты никого больше не потеряла. Из близких, из друзей... всё равно.

Он умолк и, вздохнув, опустил голову.

Поздно сейчас обо всём этом думать. Собственно, ему вообще поздно уже думать о чём-то... потому что скоро у его жены будет ребёнок — у его жены, которая предпочла его этому... этому... этой мордредовой рептилии, драккл его задери!

Хотя... при чём здесь, собственно, драккл? Вот же Поттер. Тут, совсем рядом. И если верить пророчеству, у него даже есть неплохие шансы.

Следующий Патронус прилетел в дом, когда они уже сидели за столом.

Серебристый терьер потерся о ноги Гермионы и завилял хвостом.

Затем в доме появилась лошадка и ткнулась мордой в лицо просветлевшего Гарри.

А затем совершенно неожиданно в доме появился изящный грейхаунд и голосом Андромеды Блэк, все таким же звучным и полным обертонов, пропел старый рождественский гимн, а затем произнес:

— Рудольфус Лестрейндж, ты многое успел натворить, и между нами было многое. Но ради Мерлина и будущего, которое нас всех ждет, в этот раз сделай верный выбор. Пусть это Рождество будет для всех счастливым. И... я все еще помню шиповник, что расцвел зимой под нашими окнами.

Родольфус, который в этот момент откусывал большой кусок пирога, поперхнулся, закашлялся и покраснел так, что даже кончики его ушей заалели. Его внезапно бросило в жар — и он так резко потянул воротник, что оторвал верхнюю пуговицу, которая упала прямо в его чашку с чаем, чего он, впрочем, не заметил.

— Шиповник, — пробормотал он.

И правда — тогда ведь была зима...

Он протянул руку, и серебристый грейхаунд, подойдя, обнюхал её и позволил себя погладить — а затем растаял, окутав Лестрейнджа лёгким серебристым сиянием.

Какого, собственно, Мордреда... почему он должен быть верен? Кому? Мужчине... существу, которое отняло у него и жену, и самое ценное — честь? Женщине, променявшей его на... вот это? Лысую безносую тварь с красными глазами? Почему он должен, вечно всем должен терпеть? Да пошли они все к Мордреду!!!

— А что вы здесь, вообще, делаете? — спросил Лестрейндж. — Зима, Сочельник... вас пол Англии ищет — а вы приходите в то единственное место, где вас наверняка ждут, — вот и Лорд был уверен, что вы рано или поздно сюда явитесь, меня ждать оставил... Далась вам эта старуха!